А главный цимес в том, что все они были с эффектом "кошачий глаз". Черный вертикальный ромбик зрачка на оранжевом фоне! Для розыгрышей. Но с диоптриями, как положено. Я подобные покупал в нулевых. Только бельма. Гаишников в них было хорошо разыгрывать. Тормозят, а ты в темных очках. Медленно их снимаешь, а вместо радужки и зрачка - белесый мутный сгусток, как у слепого. Жуть. Но держишься гоголем, мол, так и ездим, слепой, но слух-то хороший и экстрасенсорные способности развиты. Зассал, сержант? Чувствую, что твой товарищ тоже хочет посмотреть... И уже второго вместе разыгрываем. Так и забыли, глядишь, зачем останавливали...
Вот и ходил я в этих линзах. Днем под рейбеном не видно, а на ночь снимал. Никто и не знал сначала. А я естественно не афишировал. А то начнется... А поскольку смеяться над начальством положено не всем, то выяснения отношений не избежать, а выглядеть это будет глупо.
И тут приехали какие-то черти лощеные с Ходыревым, мост смотреть, гуманитарку местным привезли. Нам чего-то по мелочи. Все такие тактические, охрана, все дела. Глазки умненькие, в глазках страх вперемешку с презрением. Чистенькие. Вот как в фильмах про войну. Там же все в форме с иголочки, ухоженные. И люди, и техника. Конечно, а то им костюмеры башку снесут.
А мы... ну скажем так, не Гуляй-Поле, но подрасхристанные. Небритые. В кроссовках. Камуфло - чуть ли не костюм рыбака. Флора, блядь, фауна! Не комильфо камуфло. А я еще в черных очках, с сигаретой, чисто Пиночет. И не снимаю. Он меня представил, я с ходу сказал, мол, здорово, буржуи, когда замиряться-то будем? А то, говорю, что-то подзаебла уже эта война. Они естественно охренели. Ходырев мне шипит, мол, заткнись, дурак, люди нужные! Видите, говорит, господа, я предупреждал, они тут без смены, уже озверели. А один мне гордо так: "А Вы очки-то снимите для начала, прежде чем нас тут провоцировать!". Я говорю, мол, ты этого точно хочешь? Он смотрит так, как на клоуна, с усмешечкой. Я к нему приблизился вплотную, дым сигаретный в морду выдыхаю, и очки слегка приподымаю. Чтоб только он видел.
-У вас, блядь, ответственные должности, - говорю, - и интересная работа, а у нас тут, за речкой, за язык к столбу прибивают и жгут живьем.
Повернулся и ушел. Ходырев так и не понял ничего, все расспрашивал, когда те уехали. Тот-то, правильный, ему ничего не сказал, видимо сам не понял. До того охренел от глаз моих. Мне его потом даже жалко стало. Может они и нормальные ребята были. Не знаю. Не доехали они тогда до города. Нас потом еще трясли по ним с месяц.
А линзами я после этого... приноровился новеньких пугать. Вызывал по одному, кого в очках только выслушивал, а на кого и по-нехорошему смотрел. Ох, они потом спорили! Казах меня вообще за шайтана держал. Еще со случая с контузией. Уж больно подозрительным ему показалось, что я живой остался. И еще раз случай со мной был. На грани. А потом еще. А тут такое!
Глава 97. Мой компас земной
-Покроется небо пылинками звёзд, и выгнутся ветви упруго.., - Бонда нажал на экран, и взорвавшая тишину песня смолкла. Привлеченные было непривычным рингтоном, пассажиры отвернулись. Бонда поднес телефон к уху.
-Да, - сказал он, выходя из купе, - конечно. Видимо завтра. Или послезавтра, если Казахстан не пропустит. Тогда через Тюмень. Ты же понимаешь, что творится. И не факт, что будет связь. И еще, с генератором поаккуратнее. Бензин - через марлечку, а то опять свечу засадишь. И заводи только, если полдня света не будет, поняла? За это время не выстудишь, просто закрывай все, когда уходишь. Даже вытяжку. Хоть скотчем. Кто приходил? А ты что? Правильно, пусть так и думает.
И еще, послушай... Если форс-мажор...любого рода...сиди на месте и жди меня. Никуда не едь - разминемся. Хоть месяц, хоть два, пешком буду идти, дойду-приползу. Сиди и жди. Да не нагнетаю я! Просто... как-то всё совсем уж грустно... На окраинах это ещё сильнее чувствуется. Знаешь, я постоянно тот наш разговор вспоминаю. И, наверное, я был неправ. Насчёт "хоть таксистом, хоть официантом". Сейчас не двадцатый век и не двадцатый год, и мне не двадцать. Иллюзий не питаю. Возможно, всё ж как-нибудь между струек, между струек... да и пронесёт, а? И ведь знаю, что нет, а надеюсь... Алло? Алло? Ну, что за связь!
Глава 9
8. Отбой.
-Бонда, ты?
-Чего надо? Две минуты у тебя!
-С тобой Салават говорить будет, подожди маленько.
-Он рядом?
-Подожди маленько, э!
-Слышь, укурок! Пусть он будет на связи лично, через двадцать, отставить, двадцать пять минут. Скажешь ему эти слова: Дзю-ку! Отбой, секретутка!
Бонда захлопнул крышку лэптопа, выдрал аккумулятор, и сорвался с места: "Киндер, меняем дислокацию, пока от этих козлов не прилетело. Давай в Ермильево, успеем".
Через полчаса, Бонда, услышав "Си-сан", включил камеру и пару минут выслушивал традиционные упреки Салавата. Про его, Бонды, недоверие и прочее. В руках он держал карту и карандаш.
-К делу, - сказал Бонда, - я так понимаю, что ты чего-то хочешь. Не еби мозги. Что случилось?
-Я нашел их, Бонда. Обеих. Практически случайно. Там уже было всё... очень плохо. Это не наши. Не знаю кто. Ты меня услышал?
-Да... Наглухо?
-Хуже. Намного, блядь, хуже. Без комментариев. Я вышлю машину, пусть твои заберут в ... смотри сюда, на руки...здесь, у леса, сегодня же. Взамен отдашь наших, которые с того месяца и корреспондента этого сраного... Иначе меня не поймут. Засветло только, как тогда. Отбой, Бонда, держись, оставайся... человеком.
Глава 99. Вектор.
А ты не думал, что Бог он... Представь, он высоко-высоко, за облаками, на вершине огромной горы. И люди, стремящиеся к нему, карабкаются в эту гору. Кто-то всю жизнь, кто-то нет. Кто-то знает, что нужно делать и, главное, как... и двигается вверх ловко, как альпинист... А кто-то...
- А кто-то, матерясь, падает сорвавшись...
- Не кощунствуй, Саша.... Это, конечно, тоже, но я имела в виду другое. Кто-то старательно, из последних сил, срывая ногти в кровь, цепляется за холодные злые камни. Но неотрывно смотрит вверх, надеясь и веря.
- И что? А люди внизу, в тепле, смотрят на таких и говорят: "Жалкое зрелище"?
- Люди смотрят под ноги, а те немногие, кто смотрит вверх, видят солнце и волшебную гору в облаках. Страдания и искушения идущих сможет увидеть только тот, кто сам двигается наверх.
- А можно идти не в рубище, а ... потеплее одевшись, экипировавшись, с плейером? Весело и с песнями?
- А почему нет? Надо только двигаться в нужном направлении. И оставлять глаза и уши открытыми. А то с плейером... не услышишь крики о помощи. А ты можешь быть единственным, кто сможет помочь. И еще, я думаю, что всю свою экипировку ты пораздашь по дороге.
- Чего-то, грустная картина получается. Я, конечно, добрый, но жадный. И я тогда никуда не дойду. Обессилею, замерзну и сдохну по дороге.
- Ну, во-первых, тебе тоже могут помочь. Делай, что должно и... будь, что будет. Я от тебя это впервые услышала. Тогда. А, во-вторых, не это главное...
- Не понял! Ты чего, мать? Какое еще, во-вторых?
- Главное, чтобы ты лежал по направлению в гору...
ПОСЛЕСЛОВИЕ. (Начало второй книги).
Бонда снова проснулся рано. Проклятые лекарства. Грань между сном и реальностью изменилась. Исчезло так любимое ранее Бондой состояние полудремы, когда уже видишь сны, но еще слышишь все окружающие звуки. Осталось две фазы: пустая бессмысленная жизнь, которую он силой заставлял себя проживать, то есть явь, и скомканные больные сны, из которых хотелось убраться. И резкая граница. Вроде спишь, а откроешь глаза - нет. Как будто просто прилег.
