Ольга слушала, не слушала, крепче сжимала бокал, припала так, что зубки о хрусталь звякнули.

Людмила не пила, прикрыла ладошкой, чтобы не наливали, ловила глаза Эдуарда Гавриловича.

— Рубль, он тоже не дурак, Оленька, — поучал Эдуард Гаврилович. — Почет почетом, а рубль — он тоже дорог, особливо в молодости, когда кругом желания и предметы всяких необходимостей.

— Рубль очень дорог, Оленька! — прислушалась к речам Эдуарда Гавриловича учительница. — Очень дорог, это верно. Станешь хозяйничать, поймешь его дорогую цену. — Обращалась она к Ольге, а смотрела на Полоха, рассматривала, разглядывала, точно забыла, кто перед ней, на какой службе сидит — торг, кооперация, ресторация; явление текущего дня в общем… — Рубль дорог, а честь еще дороже, — запальчиво бросила Полоху. — Вы свое, а я свое молодым скажу. Нет и не было на земле большего счастья, чем счастье душевной чистоты и ясности, над которыми вы только что посмели надругаться!

— Вера Павловна! — ужаснулся Полох. — Вы что? В каком-таком настроении? Праздник, торжества и тому подобное. Однако разбираться надобно спокойно и трезво. О чем разговор? Как нам указано в экономическом отношении? Рубль. Рубль, Вера Павловна. Рубль и копеечки. Рублем мерим, рубль добываем. Рублем каждое дело взвешивается. Вот о чем разговор.

Анатолий, толковавший перед тем с Михаилом Чубом о достоинствах и трудностях белого стиха, бросил Полоху через стол:

— Эдуард Гаврилович, что я хотел спросить… Тут медсестра из неотложки сообщила… Напомнила нам… Этот мальчишка, свалившийся в яр с фургоном, бормочет что-то насчет Кузена или Кузи… Невольно, говорю, вспомнилось — Кузен Пустовойт, он что, действительно кузеном доводится вам? Или это прозвище?

— Кузен? Кто? Алька? — заулыбался Эдуард Гаврилович. — Да он всякому встречному кузеном приходится. Подойдет к вам прикурить — и вам кузеном окажется.

— Спасибо, Эдуард Гаврилович, теперь я полностью разобрался и выяснил, что Алик Пустовойт и мне кузеном доводится, — отметил Анатолий.

— Что-о? — Наконец Людмиле удалось разглядеть глаза Эдуарда Гавриловича, изменчивые, сквозные, ни за что не уцепишься, ничего не поймешь, обтекаемый взгляд. — Я что-то не понял.

— И мне, выходит, кузеном доводится, поскольку подкатился прикурить. Ночью, в переулке.

— Говорить об Альке — слова на ветер бросать. Послушаем лучше диски.

— Диски — это непременно. Современные диски — мое увлечение, — включила проигрыватель Людмила.

— Да уж вы, артисты, музыканты, художники, любители всего закрученного. Хотя, слышал, вы предпочитаете лирические роли? Лирику и комедию?

— Нет, последнее время переключилась на драматические образы. Обстоятельства жизни требуют. Ожесточаюсь. Хотя, правду сказать, и комедия привлекает, комедия всем по душе. Я слушала ваши истории забавные и, признаться, думала, до чего вы веселый, игривый человек, Эдуард Гаврилович, обожаете свеженькое, остренькое. До чего это заразительно, новенькое сообщать… Признаюсь, и у меня есть новости.

Людмила помедлила, не сводя глаз с Эдуарда Гавриловича.

— Мне самой, представьте, захотелось что-нибудь свеженькое поведать, никому неизвестное. Например, сегодня совершенно неожиданно встретила одного человека. Совершенно непредвиденная, можно сказать, невероятная встреча. Вам, должно быть, интересно узнать…

— Вы так думаете? — насторожился Полох.

— Уверена, так как речь идет о вашем лучшем друге. Такая встреча! Это всегда приятно и волнительно.

— Вы что-то не очень весело рассказываете вашу веселую историю.

— Да, вы правы, веселого мало. Я говорю о Пантюшкине. Пантюшкина сегодня, только что в роще видела. Бежал куда-то или убегал от кого-то. Перепуганный человек.

— Ну, ты! Скажешь!.. — Усмешка сползла с лица Полоха. — Врешь ты!

— Ой, товарищ Полох, Эдуард Гаврилович! Такие слова? В обществе? Даже не верится — вы и такие слова. Ну, сказали бы — обозналась, ошиблась, померещилось.

— А я говорю — врешь. Врешь, говорю, нечего ему здесь делать.

— Но почему же так грубо, так зло, когда речь идет о вашем друге? Почему не верите? Думаю, и Анатолий подтвердит, он человек наблюдательный, не мог не заметить. Ведь так, Анатолий? Видели сегодня в роще убегающего человечка? — Анатолий слова не успел произнести, как Людмила воскликнула: — Ну, вот, и товарищ Анатолий подтверждает, какие могут быть сомнения? Вы совершенно напрасно так грубо накинулись на меня.

Полох осунулся, белое пятнышко наметилось на лице и стало расползаться. Анатолий, так и не произнеся ни слова, наполнил бокал минеральной водой, целебной, из Глухого Яра, протянул Эдуарду Гавриловичу. Полох оттолкнул бокал, отодвинул стул, бороздя ножками рыхлую, садовую землю, встал из-за стола:

— Все вы тут… — окинул собравшихся недобрым взглядом. — …Все вы тут артисты, художники, мастера шуточки шутить. Посмотрим, до чего дошутитесь!

Со стороны оврага донесся выкрик Любочки Крутояр:

— Ой, татка, таточка… Что ж вы здесь, в яру… У нас же праздник, люди собрались, а вы тут с этими глушите. Даже не знаете, что в роще случилося, какая беда!

Тяжело взбирающийся в гору тягач, урча мотором, заглушил бессвязную речь Любочки.

Через минуту она влетела во двор, всхлипывая истерически.

— Ой, вы тут сидите, гуляете… А там же, в роще… — Она остановилась, испуганно заглядывала в лица людей. — …Там, в березовой роще, Пантюшкин на осине повесился!

Полох первым пришел в себя. Поправил ремень, подтянул брюки, расправил плечи, сбрасывая оцепенение, освобождая мышцы.

— Нашел-таки свою осину, дурак!

Гости выбирались из-за стола, кто-то бежал уже в рощу, кто-то кинулся следом, другие собирались в стороне, расспрашивали испуганную, занемевшую Любочку. Полох отошел в глубь сада, закурил, глубоко затягиваясь, ждал чего-то, хотелось убедиться в том, что произошло, и опасался проявить излишнюю поспешность. Мужчины один за другим уходили в рощу; женщины, опередив их, сбившись в кучу, переговаривались, высказывая всяческие предположения. Вера Павловна осталась с Любочкой; Людмила кинулась было за всеми, Павел удержал ее, усадил рядом с собой.

Анатолий и Михаил Чуб подошли к Полоху.

— Растревожились? — сочувственно спросил Анатолий.

— Напротив, нисколько. Стыдно сказать, сожаления не имею. Пустой, путаный человек. Что его угораздило? И с этим складом туман.

— Со складом следствие разберется, Эдуард Гаврилович, — заверил Анатолий.

Полох глянул на него исподлобья — долгий безучастный взгляд.

— Самое прекрасное следствие, — произнес он так же безучастно, — не может дать более того, что оно может.

— Время покажет, Эдуард Гаврилович, не станем забегать вперед.

Гости разбрелись, одни ушли в рощу, другие остались рассуждать о превратностях судьбы.

— Я слышал разговор Полоха с Ольгой Крутояр. Что это он? Зачем?

Никите пришлось повторить вопрос, прежде чем Анатолий отозвался.

— Мнение! Полоху требуется общественное мнение. А можно проще сказать; заткнуть глотку слишком словоохотливым и прежде всего семейству Крутояр, чтобы не болтали лишнее. Учти, Ольга Крутояр завтра станет Ольгой Кудь. А Куди, дорогой мой, это фамилия!

Они поднялись на Горбатый мост.

За оврагом, в березовой роще, собрались люди.

Когда уже должны были увозить Пантюшкина, кто-то стал пробиваться в толпе:

— Пустите… Да пропустите же к человеку.

Хома Крутояр пытался протиснуться к Пантюшкину.

— Пропустите, вы! Хоть глаза человеку закройте!

Сосед с Моторивки одернул Хому:

— А ты той… Чего прибег, толкаешься, чего проталкиваешься? Теперь это уже происшествие. Подходить не полагается.

Понурый плелся Хома за спускающимися вниз, с холма на трассу. Постепенно отставал.

Анатолий догнал его:

— Вот как подошло, Пантелеймонович! — вырвалось у Анатолия. — Верно сказали, есть нечто дороже всяких миллионов…

— Это вы к чему? — испуганно оглянулся Хома.