– Таки трудный денек у тебя выдался, бубеле, и как же жалко друга твоего, Дедулю, мммм, пусть его душа упокоится в мире.
– Но я бросил его там на съедение крысам! – простонал Финт. – Он сам мне велел!
Порою Соломон изъяснялся так, словно только что проснулся и о чем-то вспомнил: очередную фразу предвосхищал чудной звук «ммм», похожий на чириканье пташки. Финт так до конца и не разобрался, что значит это непроизвольное «ммм». Вполне дружелюбное, кстати; пареньку казалось, будто Соломон заводит внутри себя некий механизм, готовясь к следующей мысли; со временем к этому звуку привыкаешь, а не услышав, начинаешь по нему скучать.
Соломон же ответствовал:
– Ммм, а чем лучше или хуже угодить на съедение червям? Увы, такова участь всего рода человеческого. Ведь ты, ммм, его друг, был с ним, когда он умирал? Таки хорошо. Знавал я этого джентльмена, ему таки было, мммм, ах да, тридцать три? Такой хороший возраст для тошера, пусть он будет счастлив; и ты говоришь, ему повезло увидеть свою Госпожу. Как ни печально, мне самому уже, ммм, пятьдесят четыре, хотя я-то, по счастью, пребываю в добром здравии. Тебе повезло познакомиться со мной, Финт, а мне повезло повстречать тебя. Ты научился содержать себя в чистоте и откладывать деньги на черный день. Мы кипятим питьевую воду, и не премину отметить, что я, ммм, донес до тебя мысль о необходимости чистить зубы, благодаря чему, ммм, милый мой, у тебя еще осталось какое-то их количество. Дедуля умер так же, как и жил, так что ты вспоминай его тепло, но не горюй по нему слишком. Тошеры мрут молодыми; а чего и ждать, если полжизни возюкаешься в грязюке? Ты видел среди тошеров хоть одного еврея? – таки нет, потому как что тошерно – то не кошерно! Вспоминай, говорю, своего друга Дедулю с теплотой, и пусть его жизнь и смерть послужат тебе уроком.
И кузнечики снова с легким потрескиванием затанцевали в воздухе.
Где-то внизу, на улице, завязалась драка. Ну так драки – дело обычное; драки множатся как плесень, обычно потому, что в этих жалких, грязных трущобах людей битком набилось, а ежели уж дошел до крайнего предела, так и до беспредела остался один шаг. Иные утверждают, что всему виной выпивка; а как прикажете не пить пива? Да, пивом, если не знать меры, можно напиться допьяна; но с другой стороны, глотнув воды из колонки, можно и вовсе копыта отбросить, – разве что сперва ее вскипятишь, то есть если у тебя есть деньги на уголь или дровишки. А они стоят на очереди после еды и пива (обычно, правда, порядок обратный).
«Наверное, Дедуля и впрямь умер так, как хотел, – подумал Финт. – Но разве можно хотеть для себя такой смерти? Мне вот она совсем не по душе». И тут в голове мелькнула новая мысль: «Если я хочу не этого, тогда к чему мне надо стремиться-то?» Эта нежданная мыслишка застала Финта врасплох: такие таятся где-то не на виду – и вдруг прорываются, точно прыщ. Финт вроде как заложил ее за ухо – подумать на досуге.
А Соломон между тем продолжал:
– Ммм, что до твоего мистера Чарли, слыхал я про него в синагоге. Ох и хитрый поц, ох и хитрый, востер как бритва, мудр как змий, так мне рассказывали. Говорят, он на тебя только глянет, и сразу все про тебя понял: на лету схватывает – и как ты разговоры разговариваешь, и как в носу ковыряешь. Он и с полицией дружбу водит, прямо запанибрата с ними, так что вот о чем старый Соломон думает: зачем бы такой важной птице поручать работу полицейского, ммм, сопливому тошеренку вроде тебя? Да, нос у тебя таки сопливый – а я ведь знаю, что ты знаешь, как пользоваться платком, ммм, я сам тебя научил; а на мостовую сморкаться некошерно. Ты меня слушаешь или нет? Так вот, если не хочешь кончить дни свои так же, как бедняга Дедуля, тогда неплохо бы тебе прийти к чему-то другому, а для начала, ммм, недурно бы по-другому выглядеть, особенно, ммм, если ты собираешься поработать на этого мистера Чарли. Так что пока я тут ужин стряпаю, я хочу, чтоб ты сбегал к моему доброму другу Иакову в лавку старьевщика. Скажи ему, это я тебя послал: пусть оденет тебя с головы до пят в приличный шмуттер за один шиллинг, включая ботинки, – и последнее слово ни в коем случае не забудь. Можешь считать, что потратил часть своего наследства, ммм, от покойного мистера Дедули. И, кстати, прихвати с собой Онана – ему бы поразмяться, бедолажечке.
Финт собирался было заспорить, но тут же понял, что спорить – глупо. Соломон прав: если ты живешь на улице, там ты и сдохнешь, ну или под ней, как в случае старины Дедули. Отчего-то казалось, что правильно будет потратить часть Дедулиного подарка – и часть канализационных щедрот – на то, чтоб прифрантиться малость; ведь и в самом деле, если он не прочь опробовать новый род занятий, надо бы выглядеть поприличнее… Финту очень хотелось верить, что от мистера Чарли ему еще что-нибудь перепадет. Кроме того, если помогаешь деве в беде, так неплохо бы при этом выглядеть на все сто.
И Финт пустился в путь в сопровождении Онана: пес себя не помнил от радости, что его взяли на прогулку средь бела дня; оставалось только надеяться, что тот от избытка чувств не натворит дел. Все собаки пахнут – это главная, прямо-таки неотъемлемая составляющая собачьей сущности, ведь псу чрезвычайно важно как унюхать, так и быть унюханным; но надо сознаться, что Онан не только пах как любая другая собака; он сдабривал букет щедрой долей своего собственного, чисто онанского духа.
А направлялись они в лавку старьевщика, в гости к Иакову и, если память Финта не подводила, к странноватой жене Иакова, чей парик, с какой стороны ни посмотри, сидел вкривь и вкось. В придачу к лавке старьевщика Иаков держал еще и ломбард; Соломон, похоже, подозревал, будто Иаков скупает кой-какое барахлишко, не спрашивая, откуда оно взялось; хотя на чем основаны его подозрения, Соломон Финту так и не объяснил.
Ломбард – это такое место, куда ты несешь свои инструменты, если остался без работы, и где ты выкупишь их обратно, если на работу вернулся, потому что хлебушек жевать проще, чем молотки. А если уж ты совсем на мели, так заложишь и лишние шмотки; ну, хотя бы несколько. Не выкупишь – так отправится твой заклад прямиком в лавку старьевщика, где Иаков с сыновьями целыми днями напролет шьют, чинят, кроят и латают, превращая старую одежду ну если и не в новую, то по крайней мере во что-то приличное. С Финтом Иаков и сыновья всегда были – само дружелюбие.
Иаков поприветствовал Финта недешевой улыбкой: такую продавец адресует покупателю в надежде, что удастся что-нибудь ему впарить.
– Чтоб я так жил, да кто ж это, как не мой молодой друг, который однажды спас от верной смерти моего старейшего друга Соломона, и… собаку оставь снаружи!
Онана привязали на заднем дворике за лавкой и даже косточку дали погрызть – и удачи ему в этом непростом начинании, – подумал про себя Финт, поскольку в старом Лондоне если собаке кость и перепадает, так вся ее питательность давным-давно ушла в суп. Онан, впрочем, нимало не расстроился: он жизнерадостно принюхивался да хрустел, а Финта между тем вновь пригласили внутрь, поставили на тесном пятачке посреди лавки и принялись обхаживать его ну ровно лорда в каком-нибудь пижонском магазине на Сэвил-роу или Ганновер-сквер, хотя в таких местах костюм, который ты на себя напяливаешь, вряд ли до тебя носили еще четверо, а то и пятеро.
Иаков и его сыновья мельтешили вокруг Финта, как пчелы, критически на него щурились, встряхивали перед его носом «белыми», лишь самую малость пожелтевшими сорочками и сей же миг убирали их с глаз долой, прежде чем, словно по волшебству, появлялся следующий портной, помахивая парой крайне подозрительных штанов. Предметы одежды так и мелькали перед глазами и исчезали навсегда, ну да что с того – ведь появлялись все новые! «Примерь-ка вот эти… нет, ни в коем случае!» или «Как насчет вот этого? Подойдет прямо как перчатка – ох нет, ну да ладно, для нашего героя найдется сколько угодно еще!».
Но, по правде сказать, какой из него герой-то? Финту хорошо запомнился тот день, три года назад дело было, сколько ни тошерился, весь вечер не везло, хоть убей, а тут еще и дождик полил, и, по слухам, кто-то подобрал соверен вот прям у него из-под носа, так что Финт негодовал и злился и только и ждал, на ком бы сорвать досаду. И вот вылез он наверх, в волглый туман лондонских улиц, глядь – двое парней душу выколачивают из какого-то бедолаги, распростертого на мостовой. Очень вероятно, что в те дни, когда раздражение его прорывалось наружу посредством пинков и кулаков, если бы только какое-нибудь колесико в его голове повернулось не в ту сторону, он, вероятно, помог бы парням, просто чтобы дать выход ярости. Но так уж вышло, что колесико завращалось в другом направлении, к мысли о том, что двое ублюдков, нищебродов прыщавых, избивают беспомощного старикана, который уже и встать не может, только лежит и стонет.
