– Бобу путь сюда закрыт, это точно, – сказал я, и Даниэль засмеялся.

Мы осветили помещение фонариками: в отличие от большинства других отелей и магазинов, разворованных и полуразрушенных, этот выглядел совершенно нетронутым. Одна из дверей вела в небольшой отельный магазинчик, торговавший всем понемногу. Я выбрал новые часы – в моих треснуло стекло циферблата. Даниэль взял себе еще одну куртку. Мы сняли с полки две сумки на колесиках, чтобы собирать в них то, что покажется нам нужным.

– Поищем кухню, – предложил Даниэль. Мы пересекли вестибюль, открыли несколько дверей, за которыми оказались офисы и туалет, и, наконец, оказались в огромном банкетном зале, полностью выгоревшем изнутри. Луч фонаря не доставал до стен, высвечивая только обугленный пол и остатки мебели.

– Шикарный интерьерчик…

Сгоревший ковер трещал при каждом шаге так, будто мы ступали по засыпанной толстым слоем сухих листьев дорожке в осеннем парке.

– Вон дверь, – сказал Даниэль, и мы направились к паре блестящих в луче фонарика медных ручек в углу темного помещения. За нами подымались и оставались висеть в воздухе облака густой пыли, похожие на клубы сизого дыма.

Двустворчатая дверь скрипнула, и мы увидели сияющую начищенной нержавейкой кухню, которой совершенно не коснулся пожар.

– Много брать не будем: только то, что легко унести.

– Ура! – завопил я. Продуктов в кладовке оказалось просто море. Я вспомнил квартиру в Рокфеллеровском небоскребе, набитую запасами так, что хватило бы на несколько лет. – Да этой едой полсотни человек будет питаться несколько лет!

– А то и дольше, – согласился Даниэль. Он ушел в дальний конец кухни, и голос его звучал глухо.

Внезапно я осознал смысл собственных слов. Нужно готовиться к уходу – в Челси Пирс нам остаются считанные часы, а мы по–прежнему думаем в категориях недель и месяцев. Я добавил:

– Будем надеяться, они нам не пригодятся.

Я стал грузить в сумки коробки с шоколадом, печенье, банки с вареньем и разные консервы. Помня о том, что дверь заклинило и выход из вестибюля на улицу очень узкий, я не набивал сумки доверху – только до половины; затем поволок их по кафельному полу к Даниэлю. Тот как раз положил на язык две болеутоляющих таблетки и запил водой из бутылки.

– Как вы себя чувствуете?

Он кивнул в знак того, что все в порядке. Вдруг мы оба дернулись от резкого звука.

В банкетном зале кто–то был.

Я бросился через кухню, притормозил возле двери и, хотя старался не шуметь, ударился плечом о висевший на стене огнетушитель. Чтобы немного приглушить свет фонарика, закрыл ладонью стекло.

Приложив ухо к щели между дверными створками, я слушал: из зала снова донесся шорох. Я полез в карман за пистолетом. Черт! Оружие осталось в рюкзаке, а рюкзак – в машине.

Больше не доносилось ни единого звука. Может, там просто что–то упало само по себе? Я оглянулся на Даниэля: он не шевелился, настороженно прислушиваясь.

Я снова повернулся к дверям: из щели на меня смотрели безумные глаза.

Раздался утробный рык.

Я отпрянул назад. В этот же миг двери распахнулись и в дверном проеме возникли из темноты Охотники. Трое. Ударом ноги я захлопнул одну створку: с глухим стуком она сбила первого Охотника с ног.

Проповедник бросился на двери и оттеснил нападавших обратно в банкетный зал. Поднявшись на ноги, я навалился на вторую створку, но мы не сумели сдержать Охотников: они ломились с такой силой, что после короткой борьбы мы с Даниэлем оказались на скользком кафеле.

Луч упавшего фонаря выхватил из темноты искаженное безумием лицо…

Даниэль на четвереньках пытался держать двери, по которым молотили Охотники.

– Сейчас! – заорал я и сорвал со стены огнетушитель, выдернул чеку и, прижав свободным плечом вторую створку, выпалил: – На счет три отпускаем двери, я заливаю их, и мы прорываемся к машине.

– Понял!

– Один!

– Два!

Резким рывком двери распахнулись. Даниэль оказался прижат створкой к стене, а я упал на спину и выронил огнетушитель.

Охотники ворвались в кухню. Худые, напряженные как пружина, гибкие. Беспощадные хищники, не оставляющие жертвам ни единого шанса. Все втрое остановились, глядя на мои…

Бах!

Неожиданный удар створки, за которой оказался Даниэль, отвлек их всего на мгновение, но я успел схватить огнетушитель, направил на них сопло – белая пена покрыла лица Охотников.

– Даниэль! Вперед!

Мы выскочили в банкетный зал. Без фонариков здесь было совершенно темно, только вдалеке маячило светлое пятно выхода на улицу. Мы бок–о–бок бежали к нему. Пепла на полу было по щиколотку. Охотники не отставали. Я по–прежнему держал в руках тяжелый огнетушитель в руках, но бросать его пока не хотел.

– Осторожно! – заорал Даниэль.

В мутном луче света возник еще один Охотник: как раз на пути к выходу. Я оказался перед ним первым и с силой приложил огнетушителем по голове. Звонкий удар – и несчастный рухнул на пол.

– Догоняй!

Даниэль был на пару шагов впереди. Я поскользнулся на толстом слое пепла и упал. Подымаясь, увидел, как мой товарищ миновал холл и через узкую щель протиснулся на улицу. Выставив вперед огнетушитель, боком сунулся в приоткрытые двери и…

– Я застрял! – выкрикнул я. Стало очень страшно. Как я ни пытался, грудная клетка не проходила в щель. Я начал задыхаться. – Они близко!

Два Охотника, которых я залил пеной, преодолели почти весь зал. А я так и торчал в дверях: наполовину внутри, наполовину снаружи. Я извивался, рвался, но продвигался слишком медленно…

– Тащи меня! Тащи! – заорал я Даниэлю, вцепившемуся мне в рукав, а сам что есть мочи пнул первого Охотника ногой в живот. Второй тут же налетел на меня и…вытолкнул наружу.

Даниэль выпустил по Охотникам остатки пены из огнетушителя и помог мне подняться. Мы рванули через дорогу: бежать пришлось наугад, потому что сквозь снежную завесу машину было не рассмотреть. Я несся вслепую, стараясь не потерять Даниэля.

Ноги уехали вперед. Падая, я ударился головой обо что–то твердое, и мир улица окрасилась красно–сине–черным цветом.

12

Меня разбудили похлопывания по руке. Вокруг было темно, и я не сразу понял, что это из–за упавшего на лицо капюшона. Затем капюшон подняли, и я часто–часто заморгал от хлынувшего в глаза света. Склонившееся надо мной лицо я узнал не сразу: на меня смотрел Том.

Даниэлю удалось втащить меня в машину и кое–как дорулить до Челси Пирс. Все это время я полусидел–полулежал на пассажирском сидении, а голова безвольно болталась из стороны в сторону, будто шея не хотела ее больше держать.

– Давайте, берите его за ноги. Понесем наверх, – сказал Том.

На руках меня выгрузили из кабины и занесли в спорткомплекс. Не помню, говорил я что–то или нет.

Меня опустили на носилки. Комната бешено вращалась, а в глаза бил яркий солнечный свет. Мне даже показалось, что поездка завершилась и я, наконец–то оказался дома, в Австралии. Дома…

Но солнце оказалось всего лишь фонариком, которым Том светил мне прямо в глаза. Осматривал.

– Сотрясение, открытая травма головы, дай кетгут.

Я чувствовал, как иголка прокалывает кожу на лбу, но сил сопротивляться у меня не было. Боль не ощущалась, просто каждый прокол стягивал кожу: семь, восемь, девять… Укол над левым глазом. Руки в резиновых перчатках двигались очень быстро. Пахло кофе и мылом.

– Готово. Вымойте его и осмотрите на предмет других травм, – сказал Том.

С меня снимали одежду. Голову только чуть приподняли и тут же снова опустили на подушку. Я посмотрел, кто проделывает со мной эти манипуляции, и увидел женщину, которая вчера ухаживала за ранеными в лазарете. Она стащила с меня ботинки и носки, джинсы и футболку разрезала ножницами.

– П–придется носить ш–шлем.

– Тихо, не разговаривай. Все будет в порядке.

Заболела голова. Я перестал чувствовать лицо – замерзло, что ли? Я с силой хлопнул себя по щеке ладонью: руку пронзила боль. Санитарка сняла правую перчатку, а левую ей пришлось разрезать. Кисть распухла почти вдвое со вчерашнего дня: пальцы стали ярко–красными и так раздулись, что казалось, натянутая кожа вот–вот лопнет. Уже второй раз за последнюю неделю мне повстречался такой неестественно красный цвет в природе: первый раз у тропической птицы в зоопарке. Красный ибис, так она называется? Хорошо, Рейчел меня не видит.