Окопы молчали. Окопы затаились. Сердце, казалось, не выдержит — лопнет. У Мефодия пересохло в гортани, стало трудно дышать. Шаря рукой по гребню бруствера, где меж грудками смерзшейся земли сохранился незатоптанный снег, он натолкнулся на пальцы Ивана, тоже царапавшие снег, услыхал его горячечный шепот:
— Давай команду! Прозеваем!
Мефодий и сам увидел, что еще минута и… Он открыл рот, чтобы крикнуть: "Огонь!" Но в самое это мгновенье красная ракета взвилась над фронтом, обагряя небо кровавым хвостом, и оглушительный залп грянул из окопов. Захлебнувшись нетерпением, ударили пулеметы. Мир раскололся, затрясся, задохнулся огнем, дымом.
— Огонь! Бей по гадам! Дружней, товарищи!
— Огонь! Беглый огонь!
Стреляли по команде и без команды. Стреляли, ярясь, скрипя зубами, обжигая замерзшие руки о подогретые стволы.
Пластуны залегали и снова вскакивали, бежали вперед, снова ложились, приседали, стреляя с колен из-за сугробов. Кавалерия, не успев развернуться в лаву, пошла на аллюре тесной массой, обходя фланги, перемахивая через упавших под пулеметным шквалом, подминая под себя споткнувшихся коней со всадниками. Уже стал виден зловещий блеск обнаженных клинков, черные провалы ртов, открытых в ненавистном реве. Наглая, пьяная злоба врага, затмевающая чувство опасности и боязнь смерти, зажигала ответную ярость.
— Гранаты к бою! Кроши гада!..
Грохнули первые разрывы. Где-то рядом, за стеной дыма, взвихрившейся земли и снега храпели кони, в прорывах мелькали то лошадиная морда, то папаха, то рука с клинком.
— Еще по одной, братцы!..
Не в силах уже развернуться назад, первые ряды конников, путаясь в сорванной проволоке, вынеслись к самым окопам. И тут, не дожидаясь общей команды, казаки Легейдо, а вслед за ними красноармейцы и керменисты из соседних окопов попрыгали на бруствер, рванулись навстречу шкуровцам с прикладами и штыками, с кинжалами, зажатыми в зубах. Сеча закипела бешеная, оглушительная: дикий вопль людей и коней, треск проламываемых черепов и разрываемого тела…
Евтей на первых же шагах запутался в колючей проволочной петле, и его смял налетевший всадник. Шкуровец, краснолицый детина со всклокоченной бородой, полоснул шашкой под брюхо коня, но Евтей упал раньше; жгучий кончик лезвия мелькнул у самых глаз. Шкуровец, повернув коня боком, замахнулся уже на кого-то другого. Тогда, привскочив на корточки под брюхом коня, Евтей поймал повыше бабок его передние танцующие ноги, зажал в железных своих кулаках, рванул. Конь повалился вперед, сбрасывая седока через гриву. Не давая шкуровцу опомниться, Евтей навалился на него всем своим мощным телом…
Одна из белоказачьих шашек достала Мефода, и, если б не папаха, — не сносить бы ему на этот раз головы. Резанув овчину, шашка скользнула на какой-то вершок от уха, и лишь концом обожгла висок, глубоко сбрив кусок кожи.
Не чувствуя сгоряча боли, Мефод мазнул рукавом залившую глаза кровь, отпрыгнул от оскаленной морды коня; всадник в этот миг уже отмахивался от наседавшего с другого бока Ландаря. Мефодий, изогнувшись котом, подпрыгнул и сильным взмахом пырнул кинжалом под полу дубленой шкуровской бекеши.
Рукопашная шла по всей линии укреплений. В центре, где над окопами схлестнулись шкуровские пластуны с балкарцами и христиановскими ополченцами, никогда до этого не державшими в руках боевого оружия, образовалась настоящая свалка. Христиановцы отбивались кинжалами и прикладами. Иные, прыгая врагам на спины, валили их в грязь, катились в обнимку. Хрипели, задыхались. Мертвые, сваливаясь под ноги, затрудняли движение. Кое-где кадеты, в пылу перемахнувшие через окопы, напарывались на самодельные пики с зазубринами, на простые трезубые вилы и даже лопаты, которые пускали в ход старики, не доверявшие то ли огнестрельному оружию, то ли собственным подслеповатым глазам.
Защищая окопы, христиановцы постоянно видели перед собой Цаголова. Он возвышался над всеми, стоя на перевернутой арбе, и расстреливал обойму за обоймой. Цель он высматривал хладнокровно, закусив губу. Пуля сорвала с него шапку, ветер разметал слипшиеся от пота волосы. За арбой, хрипя, бился его смертельно раненный конь. Вестовой — парень одних лет с Георгием, — присев на корточки у его ног, стрелял из ружья, охраняя его с тыла. В зубах у парня был зажат кривой черкесский нож…
Первыми не выдержали, дрогнули и откачнулись пластуны; затем повернула конница.
Через полчаса все притихло. По пустому полю носились лишь одичавшие кони.
Потери с обеих сторон были огромны: вдоль всей линии окопов остались лежать десятки трупов, распоротые туши лошадей. Рыдания и вопли женщин плыли над полем. На не остывшие еще сердца этот заупокойный крик действовал, как соль на свежую рану. Цаголову подвели нового коня. Со стоном поднявшись в седло — боли в голове и пояснице стали невыносимы, — он поехал уговаривать женщин, чтобы пощадили нервы живых.
В Николаевском отряде убили иногородца Могилу и Федю Нищерета. Ранены были Демьян Ландарь, студент Тихон, красноармеец Гордей Лукич. Мефодия и Ивана изрядно поцарапало.
Казаки, выбравшись из окопов на кладбище, стали рыть кинжалами мерзлую землю, готовить могилу. Мефодий сам отнес туда отрядного любимца — Федю. Удар матерого волчатника рассек его от плеча до поясницы. На него нельзя было глядеть без содрогания. Михаил, увидев брата, когда того вытаскивали из-под убитой шкуровской лошади, кинулся с криком куда-то в сторону Белой речки. Его едва возвратили, желтого и осоловелого.
Едва успели схоронить товарищей, как белые возобновили атаку. На этот раз впереди шли офицеры: под пасмурным небом тускло поблескивало серебро погонов, нашитых на шинели добротного английского сукна. Видимо, все еще не придавая серьезного значения силе противника, офицеры выступали с форсом, поигрывая оружием, каждым шагом своим подчеркивая презрение. Из-под надвинутых на лбы волчьих папах глядели полные ненависти глаза, одинаково тупые, одинаково мутные. Позади них в нескольких местах прислуга тащила на катках пулеметы.
Схватка была лютой. Ураганный огонь христиановских пулеметов разметал первый ряд офицеров, так и не перешедших с шага на бег и не успевших развернуть пулеметы. Цепи залегли. Офицеры, исправляя ошибку, стали поднимать в бег пластунов. Но пластуны поднялись не раньше, чем их пулеметы жахнули по окопам и заставили красных попрятать головы за брустверами. Чугунный топот сотен ног сотряс землю, снова грянуло раскатистое "ур-р-ра" и лавина живых злобно-трепетных тел покатилась на укрепления. Ее истеричного бесстрашия не могли уже остановить ни пулеметы, ни гранаты. Поняв это и не дожидаясь, когда лавина захлестнет окопы, командиры подняли бойцов и бросились навстречу ей.
Сцепились на полном бегу метрах в пятидесяти от укреплений. Лязг холодного оружия и выстрелы в упор смешались с воплями на нескольких языках. Около получаса рвали друг другу глотки, около получаса ежеминутно матерые кадеты были на грани победы, но нервы их не выдержали: шкуровцы начали вырываться из свалки, бежать без шапок и без оружия…
В тот миг, однако, когда раздалось уже торжествующее "ура" христиановцев, на фланги пошла волчья сотня. На этот раз, развернувшись по всем правилам, конница оцепила оба края подковы, обрушилась на поредевшие ряды защитников. На левом фланге выдохшиеся бойцы не в силах были сдержать натиск — десятка три шкуровцев пробилось через окопы и ворвалось на окраину селения. Навстречу им повалили старики и подростки с кольями и вилами. Из-за заборов и углов открыли огонь больные красноармейцы, продвигавшиеся из лазарета на передовую.
Не поддержанные замешкавшейся у рубежей пехотой, шкуровцы осадили коней, огородами и садами подались назад, оставив среди улицы пятерых убитых.
На легейдовский отряд вражеская конница наскочила из-за берега реки, подойдя глубоким руслом до абаевской крупорушки, что стояла на мостках напротив кладбища. Огнем пулемета, который успели к ним перекинуть соседи, когда на их участке началась рукопашная, Мефоду удалось разредить шкуровскую лаву. Но десятка четыре волчатников все ж прорвалось через фронт, оттеснило отряд на кладбище.
