Лейди. Входи, Джейб. Нас тут целая депутация встречает. И даже стол накрыли.
Входит Джейб, сухопарый старик с по-волчьи вытянутым, желтовато-серым лицом. Женщины поднимают дурацкий галдеж.
Бьюла. Глядите-ка, кто к нам приехал!
Долли. Да это Джейб!
Бьюла. Не подумала бы, что он болен. Похоже, он в Майями отдыхал. Полюбуйтесь, какой у него замечательный цвет лица!
Долли. В жизни его таким здоровяком не видела!
Бьюла. Кого это он обдурить задумал? Ха-ха-ха! Только не меня!
Джейб. Уф-ф… Господи… Как же я… устал…
Неловкое молчание. Все жадно смотрят на нервно покашливающего умирающего старика с напряженной волчьей улыбкой на лице.
Коротыш. Слышишь, Джейб, мы тут скормили твоим «одноруким бандитам» уйму мелочи.
Пёсик. А бильярдный автомат раскалился, как ствол пистолета.
Коротыш. Ха-ха.
На лестнице появляется Ева Темпл и визгливо зовет сестру.
Ева. Систер! Систер! Систер! Кузен Джейб приехал!
Наверху громкий топот и крики.
Джейб. Господи…
Ева бросается к нему, резко останавливается и принимается плакать.
Лейди. Ой, да прекрати ты, Ева Темпл! Что вы там делали наверху?
Ева. Не могу сдержаться, как же я рада его видеть, как же отрадно снова увидеть нашего дорогого, благословенного кузена Джейба!
Систер. Где Джейб, где наш драгоценный Джейб? Где наш бесценный кузен?
Ева. Да вот же он, Систер!
Систер. Ой, да будет благословенна жизнь твоя. Поглядите-ка, какой у него румянец, а?
Бьюла. Вот и я ему то же самое сказала, что он как будто в Майями побывал и загорел под флоридским солнцем, ха-ха!
Все предыдущие реплики произносятся очень быстро, накладываясь друг на друга.
Джейб. Ни под каким солнцем я не загорал. Вы все меня извините, но пойду-ка я праздновать свое возвращение наверх, в постель, потому как я – будто выжатый лимон. (С трудом ковыляет к подножию лестницы, Ева и Систер, всхлипывая и прижимая к глазам платки, следуют за ним.) Вижу, здесь кое-какие перемены случились. Так-так. Так-так. С чего это тут оказался обувной отдел? (Мгновенно становится враждебным, словно у них с женой это в порядке вещей.)
Лейди. У нас в магазине всегда не хватало света.
Джейб. Поэтому ты перенесла обувной отдел еще дальше от окна? Разумно. Очень логичное решение, Лейди.
Лейди. Джейб, ты же знаешь, я тебе говорила: мы тут установим лампы дневного света.
Джейб. Так-так. Так-так. Ладно. Завтра позову черномазых, чтобы помогли переместить обувной отдел обратно к окошку.
Лейди. Делай, что хочешь, это твой магазин.
Джейб. Угу. Угу. Рад, что напомнила.
Лейди резко отворачивается. Джейб поднимается по ступенькам, Коротыш и Пёсик за ним. Женщины сбиваются в кружок и перешептываются. Лейди устало опускается на стоящий у стола стул.
Бьюла. Не сойти ему больше по этой лестнице.
Долли. Никогда, дорогая.
Бьюла. Его уже в предсмертный пот бросает! Заметила, как бросает?
Долли. И желтый весь, как масло, пожелтел, прямо как…
Систер всхлипывает.
Ева. Систер! Систер!
Бьюла (подойдя к Лейди). Лейди, похоже, вам не очень хочется говорить на эту тему, но мы с Пёсиком очень волнуемся.
Долли. И мы с Коротышем тоже.
Лейди. Насчет чего?
Бьюла. Насчет операции, которую Джейбу сделали в Мемфисе. Она прошла успешно?
Долли. Или не очень?
Лейди смотрит на них невидящими глазами. Все женщины, кроме Кэрол, обступают ее, сгорая от любопытства.
Систер. Для хирургического вмешательства было уже поздно?
Ева. Разве оно не удалось?
Этажом выше раздается громкий размеренный стук.
Бьюла. Мне сказали, что оно уже и не требовалось.
Долли. Мы верим, что все не так безнадежно.
Ева. Верим и молим Бога, что не так безнадежно.
У всех на лицах еле заметные невольные улыбки. Лейди обводит их взглядом, потом, слегка ошарашенная, издает еле слышный смешок, вскакивает из-за стола и шагает к лестнице.
Лейди (словно на бегу). Извините, мне надо наверх, меня Джейб зовет. (Поднимается по лестнице, женщины смотрят ей вслед.)
Кэрол (внезапно громко нарушая молчание). Если уж о стуках, то у меня мотор постукивает. Вот так: тук-тук-тук. Я спрашиваю: кто там? Не знаю, то ли я с кем-то из умерших предков переговариваюсь, то ли мотор вот-вот вывалится, и я останусь одна посреди ночи на пустынном шоссе. Вы смыслите в механизмах? Уверена, что смыслите. Может, сделаете одолжение и немножко прокатитесь со мной? Сможете услышать, как стучит?
Вэл. У меня нет времени.
Кэрол. Чем же вы заняты?
Вэл. Жду, чтобы поговорить о работе в этом магазине.
Кэрол. Я вам работу предлагаю.
Вэл. Мне нужна работа, за которую платят.
Кэрол. А я вам заплачу.
Женщины громко перешептываются на заднем плане.
Вэл. Может, завтра как-нибудь.
Кэрол. Мне нельзя тут ночевать. Мне нельзя оставаться в этом округе до утра.
Шепот становится громче. Отчетливо слышится слово «развратная». Кэрол – не поворачивая головы и широко улыбаясь:
Что это они обо мне судачат? Не слышите, что эти бабы обо мне болтают?
Вэл. Да ладно вам…
Кэрол. Вот вовсе и не ладно! Что они там говорят? Что я развратная?
Вэл. Если не хотите, чтобы о вас болтали, тогда зачем такой макияж? Зачем вы?..
Кэрол. …Выпендриваюсь?
Вэл. Что-что?
Кэрол. А я показушница! Хочу, чтобы на меня обращали внимание, таращились, слышали, чуяли мое присутствие. Хочу, чтобы все знали – я живу! А вы разве не хотите, чтобы все знали, что вы живете?
Вэл. Я просто хочу жить, и мне плевать, знают об этом или нет.
Кэрол. Тогда зачем вы играете на гитаре?
Вэл. А зачем вы устраиваете цирк?
Кэрол. Верно – по той же причине.
Вэл. У нас разные дорожки… (Он все время отодвигается от Кэрол, но та не отстает от него. Она говорит настойчиво, упорно и не терпя возражений.)
Кэрол. В свое время я была так называемой «ушибленной Христом» реформисткой. Знаете, что это? Нечто вроде легкой формы эксгибиционизма… Я агитировала, произносила речи, писала письма против истребления чернокожих в нашем округе. Мне казалось, что нельзя заставлять их умирать от пеллагры или от голода, если долгоносик, цветоед или сильные дожди губят урожай хлопка. Я пыталась добиться открытия бесплатных больниц, ухлопала на это все деньги, которые мне оставила мама. А когда случился суд над Уилли Макги, которого отправили на электрический стул за непозволительные отношения с белой шлюхой (ее голос звучит, как страстное заклинание), я подняла шум. Натянула на себя мешок из-под картошки и отправилась пешком в законодательное собрание штата. Дело было зимой. Я шагала босиком в холщовом мешке, чтобы выразить персональный протест губернатору штата. О, думаю, что с моей стороны это было отчасти проявлением эксгибиционизма, но не только. Было там и что-то еще. И знаете, сколько я прошла? Девять километров от городской черты. На меня орали, улюлюкали, в меня даже плевали! И так на каждом шагу. А потом арестовали. Догадайтесь, за что? За бродяжничество в непристойном виде! Да-да, именно так обвинение и звучало – «бродяжничество в непристойном виде», поскольку было заявлено, что надетый мной мешок из-под картошки не является пристойным одеянием… Ну, все это было довольно давно, и теперь я больше не реформистка. Я просто «непристойная бродяжка». И я показываю всем этим сукиным детям, насколько непристойной может быть такая бродяжка, если она вкладывает в это всю душу – вот как я! Ладно, я рассказала вам свою историю показушницы. А теперь сделайте мне доброе дело. Сядьте в мою машину и отвезите меня на Кипарисовую гору. Там послушаем, как разговаривают мертвецы. Там, на Кипарисовой горе, они щебечут, как птички, но говорят одно лишь слово: «жить». Они твердят: «Жить, жить, жить, жить, жить!» Только это они и знают, только такой совет и могут дать. Просто жить. (Открывает дверь.) Просто! Все очень просто…
