Глаза Ашота заблестели:

— Я согласен с доводами Мариши. Тактически выгоднее занять позицию. И не одну даже позицию. И не с одной. И…

Заметив энтузиазм в глазах доставщиков, Мариша попыталась было откреститься от своих слов, но увы, решение уже было принято.

— В бордель! — провозгласил Ашот и первым кинулся за проводником.

ГЛАВА 21

НАД КРЫШЕЙ ДОМА ТВОЕГО

Холодный ветер хлестал по лицу, но волнения не было.

Подумаешь, Территории по пути следования Острога-на-колесах просто-таки кишат зомбаками. Одной зверюгой больше, одной меньше — какая разница? Чему быть, того не миновать.

Гурбан давно разучился нервничать в подобных ситуациях. Хоть ему и не доводилось еще залезать на крышу вагона, ползущего по Территориям со скоростью около сорока километров в час, он был предельно собран и абсолютно спокоен.

Еще на вокзале он заметил, что вагоны соединены между собой прочными на вид мостками, способными выдержать даже Фазу. Помимо того, крыши вагонов были оборудованы поручнями и сетками, спасающими от нежелательного падения под откос.

Закрепив дверь в открытом положении, Гурбан выбрался на подножку. Фаза его страховал. Возле вертикального поручня должна быть приваренная к стене скоба. Вот на нее-то и надо встать. А потом протянуть руку вверх, ко второй скобе. И к третьей чуть выше.

Включенный диодный фонарь, темляком нацепленный на кисть левой руки, без толку расходовал ресурс батареи, освещая шпалы, над которыми завис Гурбан. Лучи прожекторов самоходного острога шарили по небу, цепляя иногда дирижабль, который с бронированным вагоном Маркуса составлял неразлучную пару.

Гурбану казалось, что вот-вот ему в спину вцепится барсук или филин вонзит когти в затылок. Но чему быть, того не миновать. Он начал нашептывать песню, услышанную давным-давно от отца, обожавшего советскую эстраду:

Мы все спешим за чудесами,

Но нет чудесней ничего,

Чем та земля под небесами,

Где крыша дома твоего.

[1]

— Что, командир?! Не расслышал! — Из тамбура пробивался неяркий свет, и Фаза был достаточно близко, чтобы заметить движения губ командира, но не настолько, чтобы разобрать слова.

Гурбан мотнул головой — мол, не обращай внимания — и перекричал-таки стук колес:

— Отпускай!

Фаза не пошевелился, руки его словно приросли к Гурбану. А ведь дорога каждая секунда, в любой момент на командира могут напасть зомбаки.

— Отпускай!!!

Гурбан покачнулся, едва не упав, когда великан разжал пальцы.

На миг сердце перестало биться. Взмахнув левой рукой, Гурбан попытался схватиться за воздух, но тот был плохой опорой. И все-таки он удержался, едва не расхряпав о поручень фонарь, сделанный в трудолюбивом Китае. Крепко зажмурившись, дождался, пока нормализуется сердцебиение. Затем поставил на скобу сначала одну, потом вторую ногу. Вагон трясся и вибрировал, грозя сбросить его с себя, словно надоедливую мошку. Когда Гурбан придумал этот план, казалось, что все пройдет куда легче. Он ничего толком еще не сделал, а уже ощущал дрожь в ногах и вспотел, хотя его обдувало ночной прохладой.

Мир полон радости и счастья,

Но край родной милей всего.

И так прекрасно возвращаться

Под крышу дома своего!

И даже песня не успокоила его, когда рука наткнулась на пустоту там, где он рассчитывал схватиться за следующую скобу. А ведь над второй должна быть и третья!

Он направил фонарь вверх — скоб не было. Похоже, их срезали отсюда давным-давно.

Гурбан почувствовал пустоту в груди и слабость во всем теле.

Казалось, сама судьба заперла чистильщиков в вагоне для бедных!

*

Представьте вагон, в котором снесли все перегородки между купе, а на диваны навалили матрацев, одеял и подушек. Соседние сдвоенные диваны и проход отделили занавесками из плотной материи — разной, какой только смогли достать. Тут были куски бордового бархата, мохнатые пледы с нарисованными пандами, попадались двух- и трехцветные флаги канувших в небытие государств. Звукоизоляцией ткань обладала неважной, но и на том спасибо.

Это и был бордель, о котором говорил Семен Маркович.

Точнее, даже не бордель, а общественный гарем. И посещать его мог каждый абориген, не занятый работой. Дети, зачатые здесь, автоматически становились гражданами Острога-на-колесах и воспитывались в отдельном вагоне, служившем также яслями, школой и общежитием. У проводников конечно же были любимые женщины, но руководство не поощряло моногамию. Обо всем этом Данила знал из рассказов преподавателей Училища. Теперь же он мог лично убедиться, правда это или нет.

Равиля и доставщиков в бордель едва пустили. Охрана насмерть стояла: мол, чужакам там делать нечего, какая еще экскурсия, какие друзья, когда речь идет о наших бабах?!

И мужчин, вооруженных укороченными «калашами» и самодельными мачете — как раз для боя в помещении, — можно было понять. А что, если чужаки не просто достопримечательности осмотрят, но и вступят в интимную связь с наложницами? И заразят их болячками, от которых в том самом месте жжет и чешется?! У последних произведенных на Земле презервативов, простите, срок годности закончился так давно, что вспоминать грустно…

И все-таки старший проводник задавил стражей авторитетом. Напоследок он улыбнулся доставщикам и Равилю:

— Приятно оставаться! Чувствуйте себя как дома! — И отбыл.

— Рассредоточимся. — Равиль поковылял, опираясь на трость, по проходу между будуарами.

— А мне здесь нравится, брат! Прикинь, в какой курятник мы попали? — Ашот расплылся в довольной улыбке, осматривая местные достопримечательности. Точнее — девушек, которые вышли, чтобы поприветствовать гостей.

Семен Маркович хотел, чтобы все тихо получилось, без лишнего внимания к чужакам. Но местные девицы обладали обостренным нюхом на кавалеров, тем более на неопробованных. В специально отгороженном предбаннике девушки выстроились чуть ли не росту. И лучезарно заулыбались, предлагая гостям присесть на кожаный диванчик у холодильника, под книжной полкой с двумя потрепанными глянцевыми журналами. Полка — это местная библиотека, куда там Ленинке.

Волосы светлые, темные, рыжие и крашеные, короткие и длинные, распущенные и уложенные в причудливые прически. Тела пышные, худощавые, в меру упитанные, с ногами от ушей, бедрами широкими и узкими, прикрытыми полупрозрачной тканью пеньюаров или едва заметными полосками бикини… Данила настолько привык к униформе, ботинкам и бронежилетам девушек из Харькова, что у него глаза заблестели от увиденного великолепия!

Столько интересного вокруг, столько радующего взор! И проводник — простите, старший проводник — сказал чувствовать себя как дома! А чем Данила в своей квартирке занялся бы с цыпочками? Вот именно! Кинулся бы в их объятия, утонул бы в блудливых глазах и доступных прелестях!..

— Даня, что с тобой? — Вопрос Мариши выдернул его из сладких грез. — Я тебя зову-зову, дергаю уже, щипаю, а ты не реагируешь.

Голос ее звучал медово: вместо обычного «Сташев» — надо же, «Даня». Но обманываться насчет подруги не стоило. Рука-то болела — маникюром Мариша воспользовалась умело: чуть ли не до крови продавила кожу, чтобы привести однокашника в чувство. И потащила его в глубь вагона.

Дан так размечтался, что не заметил, куда делся Ашот; вольник тоже исчез из поля зрения. Уши развесил, глазки выпучил — подходи к Даниле Сташеву, бери тепленьким доставщика с дипломом!..

— Стой, — скомандовала Мариша.

Дан послушно застыл на месте. И разозлился на себя — никому еще он не позволял помыкать собой! Он уже собрался высказать Марише свое негодование, но тут ему призывно подмигнули из будуара, возле которого они стояли. И гневные слова застряли в горле.

Глядя на гибкую красотку, на которой из всей одежды была только улыбка, Дан трижды пожалел, что позволил себе лишнее в Туле. У него ведь с Маришей ничего толком не случилось, а она возомнила себе невесть что. Надо собраться с духом и сообщить ей, что, мол, между нами все кончено, хоть ничего и не было. Но… Подумав чуть, он решил, что не стоит спешить. Мариша ведь не просто девка на разок-другой, она все-таки доставщик. А с доставщиками шутки плохи.