А через несколько дней прискакали гонцы:
— На помощь! Руситы на Дон идут! Князь Игорь ведет полки на Поле половецкое!
Ушли кипчакские полки на полудень. Бились там три дня и три ночи и победили. Кто у русичей остался жив — почти все попали в плен. Много рабов досталось, и опять было веселое гульбище!
Теперь по вешним вечерам, когда белую шерстинку переставали отличать от черной, в память о той победе начинался праздник...
Был теплый вечер в середине лета. Возле одного из костров сидели седобородые старики и слушали громкий голос чубатого воина из ватаги князя Асапа — богатыря Ченгрепа. Он за один присест целого барана съедает! Потому, наверное, и голос его гудел как из трубы. Рябое, все в шрамах, лицо воина казалось свирепым. В левом ухе сверкало кольцо-серьга.
— Нужна большая война! — гудел Ченгреп, ударяя кулаком по коленке. — Руситы смелеют. Их ватаги под боевые песни, никого не боясь, перехватывают нас на пути, отбивают добычу и пленников. Подходят плохие времена. Добыча от набегов не стоит старого седла. Да и то все идет великому хану и князьям, а нам лишь то, что спрячешь в походную торбу незамеченным. Да и что взять? Заскочишь в клеть, а там ткальня. И такое полотнище узорное натянуто — засмотришься. Только князю и носить. Рубанешь с досады: все равно тебе не достанется. Скачешь в другую клеть. А там чаны с кожами. Или горшки глиняные да печи плавильные. И взять нечего, все припрятано... Двадцать лет я в походах и скажу: руситы стали совсем другие — злее! Помню, раньше ворвешься в острожек — и берешь в каждой избе цветные ожерелки, браслеты дивной чеканки с золотой россыпью. Но тогда у нас с ними был мир, руситы жили беспечно, доверчиво! Им наобещаешь, и они верят. Но мы умеем слова пускать на ветер! Мы хитрее их, налетала внезапно и знатно живились добычей!
— Еще бы! — с завистью вздохнул чернолицый бритоголовый старик. — Такую добычу приятно взять с собой в походный кошель. И никто из военачальников не увидит... Надо идти опять в тот острожек: те руситы — большие умельцы на узорочье... Я там четверых руситов убил, пока они раздумывали, враг я или нет... Теперь так и тянет туда. Как увижу руситские избы, так сердце замается... Ночи не спишь: досада зудит. А заметишь в степи чужие костры — тесно дышать!
Ченгреп почесал грудь и сердито усмехнулся:
— Ходили и мы позапрошлой весной. Но теперь времена беспокойные, и, где был острожек, Теперь целый город стоит... Там стены из камня и ворота в железо кованные: не войдешь! И оружия у них в достатке. Видно, чуть не в каждой клети мечи да крючья куют. Мы окружили город, как птицу в клетке. Meтали за стены горящий жир. К руситам пришла неожиданная помощь, и нас еле унесли кони... Не зря тогда я видел во сне змею с ногами.
Старики зацокали, закачали головами: страшный сон!
— Вы, старики, все по старинке судите. У вас и сабли в почетных зазубринах. Но и наши молодые воины также ловки и стремительны в боях. Только когда вы ходили на руситов, их можно было прельстить словами и внезапно ударить. А что стало с ними теперь? Цепляются за свою землю. Все стали пахари да ковачи. Забросили охоту, делают что вернее. Каждый смерд теперь умеет строить избу. А избы накатаны из целых, толстых бревен. Попробуй возьми их! — Он широко развел руки, показывая толщину дерев, и, сплюнув, добавил: — А когда пробьешься, видишь: изба пуста...
— Руситы все прячут в лесах,—проговорил сосед Ченгрепа. — Они узнали, что мы не любим лесов. Когда, бывало, мы ходили в набеги от Лукоморья, там руситы жили в степи, и мы легко отбивали у них стада. А теперь жить трудно, свой скот режем!
— Трудно? Кто умеет — живет! — быстро воскликнул чернолицый старик. Хитро прищурив глаза, поворачиваясь то вправо, то влево, он живо продолжал: — Вы, молодые, ловкость позабыли. А сила без ловкости — как степной пожар: пылу много, а проса не сваришь... Знаете батура Багубарса? Разве не ловко, обвел он заморских купцов на Соляном пути? Собрал ватагу проводников и потребовал с каравана тройную плату и за себя, и за коней, и за арбы, и за детей и жен, остающихся без мужчин. Покричали, поругались купцы да и уплатили втридорога. Хитрые люди легко и ловко хватают добычу. — Внезапно чернолицый понизил голос: — Вот теперь верховный жрец посылает Багубарса к хану Емяку на Итиль и плату назначил не как простому гонцу: целый год можно жить безбедно. Сам отец Багубарса мне хвастал.
— Когда выезжает Багубарс?— торопливо спросил Ченгреп.
— После ночной тьмы.
— Кто с ним?
— Отец его, Осолук Битый.
— Тот, кто получил от Асапа Непобедимого десять палок по пяткам?
— Тот самый. Тогда за воровство у соседа ему чуть не отрубили руку. Его спас великий жрец. Не воруй свой у своего: бог Кам видит плутня...
Ченгреп расправил длинные усы и задумался. «Верно, с важным делом едет Багубарс, грешил он. — Об этом должен знать Непобедимый! Верховный жрец и его люди — враги Непобедимого. Багубарс теперь не увернется от расплаты...»
Пожелав старикам сытной трапезы, он поднялся и тяжело, непривычно зашагал в гору.
А половецкие вежи шумели от пьяного говора и песен. Потом наступила ночь и тишина. И никто во всем становище не знал, что на рассвете воины князя Асапа во главе с Ченгре- пом перехватили на пути батура Багубарса и отца его Осолука. Послы верховного жреца отказались вернуться в становище.
В короткой схватке несколько воинов князя Асапа погибло, но и гонцы верховного жреца не увидели восхода солнца. Их трупы с высокого берега были брошены в реку.
И здесь же, над обрывом, два дня пировала ватага князя, доедая коней, оставшихся после гонцов.
Зелла, охваченная охотничьим азартом, верхом на коне гналась за сайгаками. Ее подруги далеко отстали и скрылись в высокой траве за перевалом.
Конь Зеллы мчался, вытянув шею. Неожиданно из лощины выскочил наперерез ей всадник в белой, расшитой затейливым рисунком рубахе.
Светлые волосы всадника развевались на ветру и блестели на солнце. Зелла узнала Юрко. Ее рука невольно придержала коня. Кони стали рядом. От волнения и Юрко и Зелла не нашли что сказать и только порывисто дышали, глядя друг другу в глаза.
— Может быть, доскажешь, что не договорил в тот раз — на охоте, — сдвинув брови, сказала наконец Зелла.
— Когда я наедине с собой, говорю тебе много хорошего и складно. Когда же с тобой, не знаю, что и молвить.
— Скажи то, о чем начал тогда на птичьей охоте. — Глаза Зеллы сверкнули. — Говори скорее!
— Ты помнишь мои слова о большой приязни? — спросил Юрко, — Скажи, люб ли я тебе?
Зелла искоса смотрела на Юрко. Совсем рядом было ее порозовевшее от смущения лицо, чуть дрожащие ресницы.
— Мне так хочется назвать тебя своей милой ладой...
— Я на нее похожа? Глаза у Зеллы вспыхнули смехом, и в них забилось счастье.
— Не только похожа, ты моя лада и будешь. И я все для тебя сделаю.
— Но у меня все есть. — Улыбаясь, она пожала плечами.
— Тогда поскачем на Русь?!
— Ты такой скорый? Но там — враги!
— Только не твои. Тебя примут как сестру. Для тебя построю дворец...
— Я не привыкла жить в коробках. Она шутливо покачала головой, и серебряное убранство на косах зазвенело.
— К лучшему легко привыкнуть. Клянусь твоими богами, ты не пожалеешь.
— Ехать в город? Разве я хуже кобылицы — жить хоть бы и в золотой конюшне?
— Но степь и тут и там одинакова! Земля та же.
— Земля? Кто сердцем прирастает к земле — тот ее раб! А мы вольные, как птицы. Встал и пошел — и все при тебе... Иди со всем домом, на все четыре стороны.
— Зачем бродить? Лучше у дома сеять хлеб.
— Нужда придет — дело не уйдет. Зелла улыбнулась своей шутке.
— Но в теплом доме и нужды меньше. И не так, как в кибитке, мерзнешь зимой.
— Мерзнем? А ты спроси у голубки: зябнут ли у нее ноги?
Быстро-быстро говорили они. Юрко покачал головой:
— Нет! Это не славная жизнь!
— Но ты забыл, что я дочь великого хана!
