Мне перехватывает горло, и единственное, что я могу из себя выдавить, это придушенный писк:

– Что? Что?

– Я, может быть, и не ваш хозяин, но зато я знаю, что он приезжает уже в эту пятницу. Вот и посмотрим, как вы запоёте, когда с вами поговорят действительно по-хозяйски. Надеюсь, Ловашу не придётся слишком утруждать себя бичом. Жалко портить такую хорошенькую шкурку.

– ЧТО?!

Сожри меня многорогий, если я понимаю, как у меня в руках оказалось пресс-папье… и как я умудрилась не попасть им в холёное лицо вампира, стоявшего в каких-то восьми или десяти шагах от меня. Гордый и статный першерон чистого серебра врезается в зеркальную дверь шкафа; стекло прыскает, кажется, во все стороны.

– Амальгама! – взвизгивает Тот, отшатываясь и в ужасе глядя на левую руку: тыльная сторона ладони порезана осколками зеркала. На левой щеке у него тоже царапины, хотя и помельче.

– Простите, – выдавливаю я. – Э… могу я как-то помочь?

– Раны от серебра не заживают! Я истеку кровью из-за пореза на руке только потому, что вам вздумалось показать мне характер! – упырь поднимает правой рукой левое запястье и возмущённо трясёт им в воздухе. – Какого чёрта! Что мне теперь делать? Ходить везде с человеком, чтобы постоянно восполнять запас крови?!

– Я могу вырезать повреждённые участки кожи и плоти перочинным ножом, тогда срастётся, как обычная рана.

Ладислав смотрит на меня с изумлением. Не могу поверить, но среди вампиров, кажется, не в ходу такой простой и очевидный способ лечения.

– Действуйте! Скорее!.. Вы с ума сошли, режьте тоньше, вы меня изуродуете!

– Ничего, ткани можно будет растянуть упражнениями.

– Вы представляете себе, насколько это… Господи, не обдели меня милосердием своим – аккуратнее же!.. вы представляете себе, насколько это больно?!

– Я думала, вампиры не чувствительны к боли.

– Не могу поверить, что вы такая невежда. Мы просто хорошо умеем терпеть. Эй!

– На лице тоже царапины. Если вы хотите, можно, конечно, ходить, интересно сочась кровью.

– Пресвятая Богородица, смилуйся! – аккуратнее, я не хочу ходить, как Квазимодо – с одним глазом. Эти ткани, знаете ли, не восстанавливаются!

– Главное, не дёрните непроизвольно головой. Мне и так трудно ровно стоять на цыпочках.

– Святые апостолы! За что мне это наказание!

– Да успокойтесь, я закончила. Держите на память. Можете хранить, как раввин, в баночке с солью.

Тот вылетает из моего кабинета, так и зажав в руке обрезки кожи. Я мизинцем нажимаю селектор:

– Господин Балог, принесите мне чем-нибудь вытереться. Не хочется идти по коридору с окровавленными руками и зря вызывать панику.

В ожидании секретаря я непроизвольно потираю лицо. Наверное, подавая мне мокрое полотенце, венгр задаётся вопросом, не попыталась ли я съесть начальника имперской службы безопасности.

– Вызовите уборщика, тут везде стекло, – морщась, говорю я.

– Да, госпожа гвардии голова.

***

До самого приезда Ловаша от Ладислава ни слуху, ни духу, но мне от этого не легче. Тот не из тех, кто прощает. Если не отомстил сразу – то готовит что-то грандиозное.

Катарина поступает на службу своим чередом – уже в среду она получает обмундирование и учебники: все «волки» имеют право посещать занятия в специальной дворцовой школе и даже сдавать экзамены на аттестаты общего образца. Как опекунша, я злорадно записываю Катарину на все имеющиеся курсы, включая бальные танцы и геральдику (последнюю, кажется, никто, кроме неё, и не посещает; предмет и ведёт-то не отдельный преподаватель, а один из служащих дворцового архива). Надеюсь, хороший массаж мозга вправит сиротке все его вывихи. Да и обычная гвардейская муштра должна бы помочь. Пока же девчонка совершенно непереносима. Образ Прекрасной Мамы тащится за ней по квартире и сверкает нимбом. Кристо, тем временем, бледнеет в страшной эстетической муке, натыкаясь взглядом на торчащие из джинс булавки и зелёные шары на сироткиной макушке и постепенно преисполняется раздражением – что будет, если он рванёт, мне страшно представить даже с учётом моего богатого на опасности опыта.

Ловаш, похоже, ждёт моего прихода. Стоит мне включить рабочий компьютер, как в углу экрана высвечивается значок нового сообщения.

«Лили, зайдите ко мне».

«В кабинет?»

«Да. В тронном зале немножко неудобно разбирать ссору двух ближайших доверенных лиц императора»

Ох. Надо собраться, а то многорогий ведает, чего я ещё с нервов натворю. Почиканного шефа ИСБ для этой недели вполне достаточно. Главное – внутренняя сила. Покажи её, Лиляна. Надо-надо.

Я подрываюсь с кресла как можно решительней и энергичней и немедленно ударяюсь мякотью бедра об угол тумбочки возле стола, да так, что в глазах темнеет. Не мой день. Не моя неделя. Не мой месяц. Может быть, даже не моя жизнь.

– Если меня будут спрашивать, я на совещании по вопросам безопасности императора, – гордо говорю я Балогу. Господи, кому я вру – кто это меня когда спрашивал? Только разве что муж.

Ладислав в кабинете деда уже развалился в кресле с видом раздражающе надменным. На щеке теперь не видно никаких следов, а на руке всё ещё розовеет шрам, и держит её Тот неловко.

– Ну и дела, один в порезах, другая хромает. Вы тут без меня не скучали, не так ли? – Ловаш пышет хорошим настроением и пьёт шампанское. Похоже, поездка выдалась удачной. Я приободряюсь. В конце концов, не может всё быть бесконечно плохо; свою порцию я уже точно получила.

– Я не могу работать, когда скандальные девчонки кидают мне в голову серебряные статуэтки, – с места в карьер отзывается Тот. То ли продолжает речь, начатую до моего прихода, то ли успел себя заранее накрутить.

– Я кинула её в зеркало.

– Совершенно случайно промахнувшись. Я с содроганием думаю о том, что было бы, разбей мне эта штука лицо или даже череп.

– Брось, Лаци, – Ловаш буквально отмахивается от жалоб Тота. – Ты же вампир, твоя реакция лучше. Просто бы увернулся.

– Всё равно это возмутительно, – настаивает Тот. – Я вообще не понимаю, откуда это… асоциальное поведение. Сначала она правит мои приказы, потом пишет свои, а потом дерзит и швыряется казённым имуществом.

– Да ты, милый мой, проканцелярился насквозь, – с той самой очаровательной улыбкой, которая светит с постеров на стенах комнат экзальтированным девочкам, журит внука Ловаш. – Не бывает семьи без ссоры, да плоха та семья, которая с ссорой заканчивается. Лили, садись… садитесь. В нашей семье вы точно не бедная родственница. Шампанского?

– Я на службе.

– Ну вот, и ты проканцелярилась, – Ловаш вздыхает и отставляет бокал, чтобы солидно облокотиться на стол. – Начинаем разбор полётов, господа и дамы. Лили?

– Я просто выполняю свою работу и ваши поручения. Не я придумала включить в мои обязанности все эти бумажки и повесить себе на шею проблемного подростка.

– Брось… те, Лили. Какие там проблемы, я видел досье девочки. Лёгкая истеричность – это перед прохождением через смерть всегда так. Не пьёт, не курит, девственница. Ни одной попытки побега, ни одного привода в полицию.

Я закрываю рукой лицо, потому что чувствую, как его буквально перекашивает, но не нахожу пока слов для возражения. Однако император и не готовился их выслушивать.

– Лаци?

– Её единственная обязанность – хранить вашу смерть, и мы все тут отлично это знаем. Не представляю, как можно уверить себя, что двадцатилетней девчонке, едва закончившей школу…

– Лицей!

– … двенадцать классов и зарабатывавшей на жизнь сотрясанием филе на радость публике…

– Мне нужно ещё одно пресс-папье. Сейчас же.

Тот повышает голос, чтобы перекрыть мои реплики:

– … всерьёз доверят управлять личной охраной императора. Ясно и младенцу, что все решения, которые необходимо принимать на этой должности, должны подготавливаться более опытными и компетентными лицами, которым цыганская девочка с улицы должна внимать благоговейно и трепетно.

– Но ведь у меня всё получается!