– Кир Алан, жак си сатите? – испуганный голос незнакомца раздался совсем близко.

– Ни черта не понимаю, – повторила с тоской Виктория. – Воды. Дай воды умыться.

Мужчина вновь бегло заговорил, и она услышала в его голосе панику. Да что он там возится? Виктории просто необходимо было увидеть, где она находится, и понять, что ее окружает – реальность это или галлюцинация? А быть может, ее накачали наркотиками, и все это просто плоды воображения затуманенного мозга?

Гость чем-то гремел, продолжая говорить. Виктория внимательно прислушивалась, старательно запоминая незнакомые слова. Раздался звук льющейся воды, и лицо промокнули холодной мокрой тряпкой. Особое внимание незнакомец уделил глазам. Наконец-то она смогла их раскрыть и тут же зажмурилась. Мама дорогая! Лучше бы не раскрывала. Значит, это был не сон. Ну, погодите у меня! Она ведь еще вернется, и тогда… тогда вашему загробному миру мало не покажется!

Вот это влипла! Виктория осторожно приоткрыла один глаз, затем второй. Взгляд сразу уткнулся в высоченный сводчатый потолок, явно сделанный не из гипсокартона, его поддерживали четыре колонны, у одной стены расположился большой закопченный камин, в который при желании можно было засунуть поросенка. Тусклый свет проходил сквозь два узких высоких окна. Вместо прозрачного стекла – цветной витраж. Красиво, но света маловато. Одно окно было раскрыто, и она увидела синее-синее небо без единого облака. В поле зрения попал громоздкий стол, заставленный тарелками с остатками еды, кубками и глиняными кувшинами. В углу на трехногом табурете неровной стопкой лежали листы желтоватой бумаги, придавленные большим кувшином. Посуда, похоже, была медная и серебряная. Над столом вились мухи. Полная антисанитария. На том кусочке пола, который оказался доступен ее взгляду, рассыпана солома. А в ней, наверное, мыши и насекомые. Мрак! Это какой же век?

– Кир Алан!

Виктория перевела взгляд на стены, сложенные из серого обработанного камня. Напротив кровати висела изумительно выполненная вышивка, украшенная бисером. Двое мужчин, похожих между собой, как могут быть похожи лишь братья-близнецы, стояли спина к спине, держа в руках опущенные вниз мечи. Только вот выражения лиц у них были разные. Один смотрел внимательно и строго, словно знал, какие неприличные слова вертятся в голове у лежащей на кровати женщины, и осуждал ее за это. А второй просто весело скалился, его радужки были вышиты черным, поэтому казалось, что на лице мужчины вместо глаз два бездонных тоннеля. Вышивальщица обладала незаурядным талантом и сумела передать при помощи ниток и бисера совершенно разные характеры. Обрамляла вышивку виноградная лоза. Интересно, кто это?

– Кир Алан!

Виктория медленно повернула голову. Вот и первый абориген. Судя по всему – это и есть Берт. Светловолосый парень. Симпатичный, но какой-то взъерошенный. Не старше двадцати двух лет. Грязная серая льняная рубаха, подпоясанная бело-синим тканым поясом, такие же серые штаны, широкие и бесформенные. Он стоял возле кровати и смотрел, как ей показалось, с плохо скрываемым злорадством. Раздался стук, и рядом кто-то громко засопел. Японский городовой! Это что, местная собачка? Огромный пятнистый зверь с длинной пастью, полной острых зубов, и с торчащими на загривке острыми иглами мало походил на домашнего питомца. Зверюга сидела на полу, а ее голова возвышалась над кроватью на полметра. «Адская гончая» преданно смотрела на Викторию желтыми круглыми глазами. Толстый хвост, напоминающий полено, которым милый «песик» радостно барабанил по полу, издавал равномерный глухой стук.

– Кир Алан! – блондин наклонился, и женщина почувствовала резкий запах лука.

– Привет, – попыталась улыбнуться Виктория. Был у нее в прошлой жизни такой небольшой пунктик – она не выносила, когда кто-то дышал ей в лицо. Сразу начинала задыхаться, словно у нее воровали воздух. Вот и сейчас Виктория подняла руку и отпихнула от себя склонившегося к ней парня.

– Арста, конт. Тас киндо взвар, – забубнил Берт, одной рукой приподнимая ей голову, а второй прижимая к губам чашку с отваром.

Виктория принюхалась. Травяной сбор. В горле пересохло, и она с удовольствием выпила горькую жидкость. Парень довольно улыбнулся, промокнул ей губы мокрой тряпкой, а затем, говоря что-то, скинул одеяло и помог повернуться на бок. Осторожно смазал раны на боку и спине зеленой мазью, пахнущей болотом, прикрыл их чистыми белыми тряпками. Судя по тому, как подрагивали его руки, Берт боялся причинить боль, но Виктория спокойно дала обработать раны, только несколько раз процедила сквозь зубы неприличные слова, когда слуга слишком сильно надавил на рану в боку.

То, что он сделал дальше, вызвало у Виктории шок и едва не привело к полноценной истерике. Берт что-то тихо проговорил, привычным жестом протянул руку и застыл на месте, увидев ошалелый взгляд.

– Ты куда руки тянешь! – Она едва не рычала от возмущения. Мало того, что заперли в мужском теле, так еще всякие извращенцы пытаются облапать!

– Пис, пис, – пролепетал парень, показывая на пол.

– Что? На пол? А горшки здесь еще не изобрели? – заорала Виктория, наконец-то поняв, чего от нее хотят.

Парень испуганно упал на колени и склонил голову.

Черт! Да что же это такое?! Лежать нагишом перед незнакомым мужчиной было неприятно и холодно. Она попыталась успокоиться. Глубокое дыхание и медленный счет до десяти помогли справиться с дрожью в руках и желанием что-нибудь разбить. Нужно срочно выздоравливать и изучать местный язык. То, что она здесь не простой человек, Виктория поняла сразу, увидев, с каким почтением к ней обращается слуга. Но очень хотелось бы знать, насколько непростой?

– Берт! – позвала она. Парень подполз ближе, она ткнула рукой в большой глиняный горшок, который стоял на столе, и вопросительно посмотрела в глаза слуги.

Слава богу, тот оказался не идиотом. После нескольких минут пантомимы и рычания он наконец-то догадался, что от него требуется. Но, прежде чем отдать горшок хозяину, который сегодня почему-то наотрез отказался от его помощи, громко и четко произнес название предмета.

– Джбан, – старательно повторила Виктория несколько раз подряд. На память она никогда не жаловалась и надеялась, что вместе с душой это тело получило и ее мозги.

Дальше стало легче. Берт, тщательно проговаривая, называл каждый предмет в комнате, а она повторяла. Некоторые слова сразу произносила правильно, а некоторые переспрашивала и старательно повторяла по много раз. А затем ткнула пальцем в пачку бумаг, давая понять, что собирается не только учить речь заново, но и учиться писать. Судя по удивлению, проскользнувшему на лице слуги, для него это было странно и неожиданно. Похоже, реципиент никогда не стремился к знаниям. Может быть, он считал, что искусство мечника более важно, чем искусство писаря? Пока Берт чинил перо и ходил за плошкой с чернилами, Виктория провела ревизию организма. Множество синяков, поджившая рана на затылке, вывих ноги, несколько неглубоких ран на спине и нехорошая болезненная рана на боку. Рассмотреть ее она не смогла, было тяжело сгибаться – судя по всему, ребрам тоже досталось. Интересно, кто это так обработал не хилого, в общем-то, мужчину?

Вернулся Берт в сопровождении двух парней, одетых в такие же, как у него, замызганные серые холщовые штаны и рубахи. Только поясов у них не было. Они принесли несколько дополнительных подушек и устроили с их помощью вполне сносное кресло. Следом еще один мужчина – русобородый и могучий – притащил маленький столик, который удобно ставить на кровати. Он что-то спросил, но Виктория его не поняла. Богатырь только головой покачал.

Виктория с энтузиазмом принялась за изучение языка. Ей просто необходимо было занять мозг, чтобы не свихнуться. Язык оказался на удивление легким, очень похожим на чешский, который она неплохо знала. К вечеру женщина уже могла назвать все предметы в комнате. Узнала, что местная «собачка» называется «тау», и что сука, которая лежит у ее кровати, носит гордую кличку Кусь. Еще она выяснила, что ее имя Алан Валлид, и что она – точнее, он – конт. Конт – это тот же граф. Неплохо, неплохо. Берт оказался Альбертом, он был молочным братом ее реципиента. Это удалось выяснить не столько при помощи слов, сколько при помощи долгого махания руками, имитации детского плача и подсунутых под рубашку на груди тряпок.