Почему, например, Мальцев, один из самых одаренных отечественных хоккеистов, не оказался в ЦСКА? Мальцев в четырнадцатилетием возрасте заиграл в составе кирово-чепецкой команды мастеров «Олимпия», но играл только в домашних матчах, поскольку на выезды его не отпускали из школы. Как-то во время каникул (ему уже было пятнадцать) он участвовал в зональном турнире в Новосибирске. Тарасов прилетел туда присмотреть способных молодых хоккеистов. Мальцев ему приглянулся сразу. «Тарасов приветил меня, — вспоминал Мальцев, — но озадачил перспективой. Парень ты, сказал, толковый, но физики у тебя маловато. Через год, пожалуй, заберу тебя в ЦСКА: подкачаем — и будешь играть. Я опешил слегка: какая физика у мальчишки, откуда? Да и зачем мне качаться, если я, против мужиков играя, свою пару-тройку шайб любой команде “отвожу”? Так меня Тарасов тогда против ЦСКА подсознательно и настроил».
Ошибся ли Тарасов, не взяв Мальцева сразу? Наверное, да. Но, с другой стороны, он видел, что если сразу запустить кирово-чепецкого вундеркинда в серьезную мужскую бригаду, парня можно испортить. Тарасов видел Мальцева всего-ничего и потому не мог догадываться, что «чебаркульское испытание» у этого нападающего уже позади.
Первым, говорят, «положил глаз» на Мальцева Николай Семенович Эпштейн, настоявший на том, чтобы спортивные начальники не противились включению парня, которому еще и семнадцати не исполнилось, в состав сборной Российской Федерации на поездку в Швецию. Но еще до этого и тем более до того, как Аркадий Иванович Чернышев отправил в Кирово-Чепецк своего помощника Виктора Тихонова с заданием привезти Мальцева в «Динамо», нападающего мог забрать к себе Тарасов. Но — не забрал, объяснив самому хоккеисту, почему он этого не делает.
Мог — теоретически — оказаться в ЦСКА и брат Александра Рагулина Анатолий, вратарь воскресенской команды. Тарасов вызывал его иногда в сборную как дублера Виктора Коноваленко. Но резервистом Рагулин-голкипер быть не хотел, а после эпизода, случившегося во время матча в Лужниках, Тарасов от мысли включить Анатолия в число вратарей ЦСКА отказался.
Рагулин увлекался аутотренингом. Во время матча мог на скамейке запасных абстрагироваться от происходящего на площадке. Тарасов случайно бросил взгляд на запасного вратаря и обомлел: вратарь-то спит!
Каких только историй о «кражах» игроков из «Химика», о происках ЦСКА, например, «умыкнувшего» из Воскресенска Александра Рагулина, не рассказывали! Но всегда лучше послушать людей знающих, получить информацию из первых уст.
«Нам, — говорил по этому поводу известный хоккеист, капитан воскресенской команды Юрий Морозов в марте 1969 года, — напрасно сочувствуют, когда из “Химика” уходит кто-то из игроков. За тринадцать лет, я считаю, мы понесли одну-единственную серьезную потерю. Разве это так уж много? Я говорю о Саше Рагулине. Мы и тогда, семь лет назад, понимали, кого теряем. Но мы не обижались на Рагулина, понимали, что он перерос “Химик” на две головы. И он это понимал, хотя никогда об этом не заикался. Он пришел к ребятам и рассказал, что его приглашают в ЦСКА. Спросил, что мы об этом думаем. И все ему сказали: “Конечно, иди”. А прежде чем уйти, он сказал спасибо и тренеру, и всем, с кем играл. Я знаю Рагулина, он сказал это не для красного словца».
На последнем этапе Тарасов уговаривал Рагулина сам. Он тогда готовился к возвращению в ЦСКА, всё шло к тому, что он как тренер заменит Бабича. Как вспоминал Рагулин, Тарасов говорил ему: «Мы делаем новую команду. Берем новых игроков. Скажи прямо, что тебе надо: квартиру, машину…» Рагулин, с детства, надо сказать, мечтавший играть за армейцев, ответил, что ничего ему не нужно. Было, где жить. О машине в свои 20 лет не задумывался. Хоккеист рассказывал, что Тарасов тогда пустил в ход последний аргумент: у тебя, сказал, пенсия будет профессорская. О пенсии двадцатилетнему парню? Сильно!
Во всех советских командах в ходу были реальные (или на будущее) посулы игрокам при их приглашении. Когда Александр Мартынюк провел два сезона в «Крыльях» — его взяли туда на полставки, — к нему подошел Бобров и предложил перейти в «Спартак»: «Тебе нужно расти, повышать класс — “Спартак” борется за чемпионство, решая более серьезные задачи, чем “Крылья”». Бобров, по словам Мартынюка, здорово помогал в житейских вопросах — позвал в команду семь молодых игроков и каждому выбил по отдельной квартире.
«С Тарасовым, — говорил Рагулин, — я достиг заоблачных высот. Он же меня и задвинул, как я считаю, раньше времени. В тридцать три. Я мог бы еще лет пять играть, а Тарасов узрел, что тренируюсь не так старательно, как прежде. Перестал выпускать на лед. Я тогда попросился в “Химик”, но он отказал. «Хочешь, — говорит, — в СКА иди, а в “Химик” не пущу».
С Рагулиным Тарасов поступил, что и говорить, жестко. Защитник стал хрестоматийным примером того, что принято называть «резать по живому». «Я сам по себе был тренер-мясник, мог отрубить, — говорил Тарасов, вспоминая о том, как расставался с Николаем Пучковым. — Я тогда даже не ставил перед собой вопроса: прав я или не прав. Я считал, что он меня больше не устроит». С Пучковым у Тарасова вообще всё складывалось сложно. Он убедил себя однажды (произошло это в конце 50-х — начале 60-х годов) в том, что Пучков боится канадцев. Тарасову казалось, что вратарь, проштудировав много книг о канадском хоккее, настолько в него влюбился, «так поверил в его силу и непогрешимость, что не мог объективно оценивать даже свои собственные возможности. Всё у канадцев — и тактические построения, и подготовка игроков — представлялось ему почти идеальным». Такие настроения Пучкова расстраивали Тарасова и стали основной причиной расставания тренера с вратарем.
Весной 1973-го Рагулин стал в очередной раз чемпионом мира, в сборной позиции у него были крепкие. Летом ЦСКА играл матчи на призы «Советского спорта» в Минске. В одной из игр защитники грубо ошиблись в каком-то эпизоде. «Тренер, — вспоминал Рагулин, — разозлился. И спустя минуту-другую набросился на меня, когда я сидел на скамейке. Признаюсь, я ничего не понял. Вроде бы я и не присутствовал на площадке, когда у наших ворот возник тот опасный момент. Сказал тренеру об этом. Он вскипел: “Ах, ты так считаешь?!” Ну, слово за слово… Тарасов и снял меня с игры. А потом вызывает и говорит, что я не готов к сезону».
Рагулин признавался, что та пред сезонка складывалась для него «тяжело»: «Ноги начинали побаливать». Он пришел к выводу, что сам знает, как набрать оптимальную форму, а нагрузки ему лично не нужны, как не нужны в его возрасте и некоторые упражнения. После того как Рагулин выложил Тарасову свои соображения относительно того, как ему желательно было бы тренироваться, Анатолий Владимирович, прежде всего ставивший во главу угла работу, и сказал хоккеисту: «Давай, уезжай в Москву. И готовься сам». В Москве Рагулин, полагавший, что Тарасов возвращать его в команду не собирался, к играм не готовился. «Настроения не было», — объяснял он. Через два-три месяца к Рагулину подошел Локтев, второй в то время тренер: «Палыч, пора возвращаться». Ясно, что подходил Локтев не по своей инициативе. Рагулин, однако, был полностью к тому времени растренирован.
Разговоры о переходе в «Химик» с сохранением звания (военпредом при воскресенском заводе) к положительному для Рагулина итогу не привели. Играть за ленинградский СКА он отказался сам. К тому же Александр Палыч, по его собственному признанию, «попивал». Ему стали предрекать судьбу Альметова. Но Тарасов бросил его сначала на поиски способных мальчишек, а потом сделал тренером молодежной команды. Среди воспитанников Рагулина — Вячеслав Фетисов.
«В командах, — рассказывал о Рагулине Тарасов, — игроки друг друга по отчеству почти никогда не называют. Но к этому богатырю, к этому красивому и сердечному человеку иначе как “Александр Палыч” не обращались. Никто — в том числе и сверстники. Он был честью и совестью команды. К Рагулину шли, когда возникали споры, конфликты. За ним же было последнее слово, когда возникал вопрос о наказании проштрафившегося… Нашел и воспитал Рагулина Николай Семенович Эпштейн. Человеческая доброта первого тренера, видимо, сказалась и на хоккейном характере его ученика. Часто от любителей хоккея можно услышать уважительное: “…Александра Рагулина даже канадцы боялись”. Но это не так — побаивались канадцы других, Александра же они, по-моему, уважали. Как человека, для коего солидарность и благородство в спортивной борьбе были законом жизни. И мы, тренеры, когда на льду возникали конфликтные ситуации, когда отношения выяснялись и силой и, что греха таить, злобой, Александра на площадку старались не выпускать. Лишь раз, в Инсбруке, Рагулина противник вынудил изменить себе. Но и тут грубияна, разбившего ему лицо, Александр наказывал по-своему, по-рагулински. Не бил, а взял его в могучие объятия, стиснул разок-другой, будто приговаривая при этом: “Не смей хулиганить, не смей!” У Александра Рагулина мужество, высокое мастерство не зависели ни от ситуации, ни от важности матча, ни от силы противника. Умение закрыть телом ворота, своевременно пойти на столкновение, не позволить себя обыграть он демонстрировал с первой минуты и до последней и в клубе, и в сборной. Причем делал это удивительно просто и рационально. Александр не был быстр, особенно с места, но в маневре, в действиях клюшкой никто не мог с ним соперничать. Не было равных ему и по интуиции. Вот почему пройти Рагулина, обыграть его один на один не могли ни противники в матчах, ни даже выдающиеся армейские форварды на тренировках. Определяя загодя намерения, не поддаваясь на финты соперника, его ложные маневры, Александр выбивал шайбу или, войдя в столкновение, овладевал ею. А овладев, великолепно, что очень важно, этой шайбой распоряжался — пасом создавал партнеру максимум удобств для развития атаки. Предвидение, интуиция, подобные рагулинской, — ценнейшие для хоккеиста качества. Обладают ими немногие».
