— Гляди, ежели Ткач там забарахлит, скажешь, мол, Селезнев передавал пламенный привет.
Во дворе мастерских Ткач долго придирался, лазил под капот, будто бульдозер шел не в ремонт, а из ремонта на трассу. Не найдя особых пороков, подмигнул Павлу:
— Комплект. Но клапана, братишка! На промывку не меньше поллитровки спирта уйдет, микитишь?
Павел со скрежетом навесил боковину капота.
— Это Селезнева машина, — с намеренным безразличием сказал он, а голос налился непрошеной тяжестью. — Обещал в случае чего сам приехать. Мы с ним и сами перетяжку коренных можем сделать, в полевых условиях.
Ткач хихикнул и потянул свою кепочку на лоб. Бульдозер пошел в ремонт без промывки клапанов. А теперь вот исправленная норма. Которая, как сказал инженер Резников, должна соответствовать фактической работе. Два сальника сразу! Это как в книжке про шпионов и диверсантов.
Ну, поглядим дальше. У Павла такие штуки проходить вряд ли будут. Старик вот, по правде говоря, непонятно действует.
— А как на самом деле, Владимир Васильевич? Меняли они его, внутренний сальник, или нет? — вдруг спросил Павел.
Спросил и покраснел. Вопросец-то был либо дурацкий, либо подлый. Но, с другой стороны, надо же знать в конце концов премудрости своей новой профессии.
— Про то мастеру знать, — холодно ответил Резников. А Эра Фоминична как-то странно посмотрела на Павла, оценив его простоватость.
— Мастер, конечно, знает, — согласился Павел, но таким тоном, что всем стало нехорошо.
Старик насупился, резко задвигал вкладышем логарифмической линейки, вздел очки на лоб и снова опустил.
— На всякий случай имей в виду, что это дело не наше…
Вот так раз! А как же главная заповедь?!
— С-сугубо ориен-ти-ро-вочно, заведомо неверно-о-о… — вдруг запел бухгалтер Васюков, крутя лысиной над какой-то бумагой, делая вид, что его вовсе не касается посторонний разговор. Сосредоточенная тишина вновь рассыпалась в грохоте кастаньет. А бухгалтер все повторял про себя шутливое присловье: — Сугубо ориентировочно, заведомо невер… К-гм, сугубо ориенти…
Павел тихо злился.
Вконец испортил ему настроение новый инструментальщик Меченый. Он передал бухгалтеру приемо-сдаточный акт и уставился на Павла.
— Еще одним бюрократом больше, значит? — свистнул Меченый. — Вот дела! А в газетах все насчет сокращения штатов пишут! Не знаю, где бы мне подобрать непыльную работенку — чтобы с крахмалкой, и чужой труд учитывать!
Он стоял в потрепанной спецовке с нагрудными карманами, самолично пришитыми суровой ниткой.
— Чего ты, как дурак, к воротнику привязываешься? — попросту заметил ему Павел, хотя у него нехорошо горели уши. — Отпори эти… как их?.. патронташи кавказские и можешь даже галстук надеть, кто мешает?
Майка Подосенова прыснула и уронила со стола фанерку. А Эра сделала страшные глаза: она не переносила грубостей.
— Карманы не трогай! — без особой обиды возразил Меченый. — Может, это у меня классовое? Новый фасон хочу основать, наперекор стилягам и барахольщикам! А работенку, без смеха, не мешало б сменить.
— Ты ж ее только сменил!
Тут отозвался бухгалтер Васюков:
— Человек что рыба: всю жизнь ищет омуток.
Меченый и на него глянул, скосив злые глаза, подтвердил ядовито:
— Точно. В артели инвалидов недавно образовалось выгодное дельце, и тотчас потянуло туда здоровяков: мол, не одним калекам воровать!
Резников недовольно задвигал стулом. Эра Фоминична не выдержала:
— Вы бы эти новости для себя поберэгли, у нас для них нет врэмени, пожалуйста…
У Эры было какое-то странное произношение, говорят: московское. Она не могла сказать, например, «шагнул», а только «шигнул», зачем-то выделяла вовсе незначащие буквы в словах, и слова от этого становились вроде как надутыми: врэмя, пионэр, рэзкость.
Неизвестно, что ответил бы ей злой инструментальщик, но тут его нашел Кузьма Кузьмич.
— Чего языком треплешь в рабочее время? — набросился мастер на Меченого. — Я тебя по всем цехам… Съемники давай!
Меченый в последний раз покосился на воротничок Павла и, оглядываясь на мастера, по-шутовски затянул вдруг старинную песню «Кирпичики»:
И по винтику, по кирпичику
Растащили кирпичный завод!
— Иди, иди артист! Ч-черт! — гнал его Кузьмич.
— С-сугубо… — запел снова бухгалтер, набрасываясь на счеты.
Павел глянул на часы. Шел десятый час — день только еще начинался.
4
— А про шпионов есть?
Слесарь Мурашко в засаленном пиджачке пришел в библиотеку при клубе. Блестящие глаза и втянутые скулы определенно говорили, что парень полностью издержал аванс и переходит отныне на умственную пищу.
Время дождливое, по вечерам некуда деться, все торчат в библиотеке и на танцах. Но за танцы тоже надо платить, а тут бесплатно.
— Про шпионов есть?
— Возьмите вот «Ясные дали», увлекательная книжка о ваших современниках, — сладким голосом посоветовала пожилая библиотекарша с дореволюционными букольками.
Мурашко покрутил носом, пошел в читалку листать «Крокодил».
Павел с Надей прошли следом, намереваясь захватить подшивку «Советского экрана» — Надя любила этот журнал, а кроме того, одну прошлогоднюю подшивку можно листать целый вечер.
Павел подивился, встретив здесь Мурашко, одного без напарника Муравейко, закадычного друга.
Это самое популярное звено в гараже — Мурашко и Муравейко.
Холостые, беззаботные парни из ФЗО. На собраниях про них вовсе не упоминают, будто и нет их на свете, зато работу спрашивают покруче, нежели с других. Явится трактор с аварии в грязи по самые фары — Мурашко и Муравейко молча, без приглашения, берут шланги, ведра, монтировки и выходят навстречу.
Кузьма Кузьмич только махнет указующе:
— Берите! Техуход номер два!
А попробовал бы мастер сунуть сюда Тараника или Ворожейкина!
Но главная популярность Мурашко и Муравейко не в слесарном деле. Они непревзойденные мастера прибауток и анекдотов, а попросту — трепа. Все свои побаски они исполняют на пару, раз и навсегда поделив роли: Муравейко врет с каменным лицом, а Мурашко ржет во все горло и этим поощряет рассказчика.
Времени для трепа вполне хватает. Пока Ткач мыкается в поисках мастера или кладовщика, а Кузьмич кроет сварщиков за плохую наплавку, Мурашко и Муравейко уединятся в курилке, и тотчас туда тянутся по одному слесари и смазчики.
Из-за жестяной перегородки только и слышно:
— Гык-гык! Ха-ха, хо-хо-хо! — Аудитория замертво ложится на пол.
О чем там рассказывает Муравейко, история никогда не узнает, поскольку все его слова, с первого до последнего, никак не ложатся на бумагу, не говоря уж о скрижалях истории, — их может выдержать разве что железная переборка курилки.
Иной раз, впрочем, успевает кое-что услышать и Кузьма Кузьмич, который по долгу службы спешит разогнать сборище.
— Все брешешь? — с застарелым равнодушием спрашивает Кузьма Кузьмич Муравейко.
— Перекур, — резонно поясняет Мурашко, горой вставая за друга.
— На каждую деревню положен один дурачок! — обрывает его мастер и делается похожим на коршуна. — А ну, выметайтесь отсюда, резинщики! Мигом, ну!
Делать нечего. Друзья с достоинством удаляются к очередному, облепленному грязью трактору. К работе они приступают с ленцой, вразвалку, потом Муравейко тихо, под нос себе, запевает: «И ваши руки, руки золотые…»
— И ваши руки… — тянет Муравейко на всякие лады, сообразно движениям своих рук, затягивая гайки одну за другой. — А ва… ши ру… ки, руки… Эх, да золотые!..
— У-гу, гу-гу… — с усилием бубнит в тон Мурашко.
Сломался ключ. Ключи самодельные, они часто ломаются.
Кузьма Кузьмич гоняет кузнецов и нового инструментальщика Меченого, а Муравейко ставит на попа ступицу бортовой передачи и садится в нее очень удобно, как в сосуд. Сидит, нахохлившись, воткнув локти в колени.
Мастер приходит с новым, теплым еще ключом.
