«Испанцы из правительства не уступают и не собираются уступать впредь требованию перевести заключенных ближе к дому, так сказал министр внутренних дел. А твоя семья, Астарлоа, заплатила, но слишком мало, они говорят, что больше ничего нет, а это ложь…» Килес и Астарлоа уставились друг на друга глазами, расширившимися от выброса адреналина, который всегда сопутствует сильному испугу.

«Мы вынуждены казнить кого-то одного, любого из вас. А второй останется в камере. Мы не хотим принимать решение, поэтому сделайте выбор сами, с помощью карт или как угодно».

Астарлоа медленно осел на кровать и закрыл лицо руками. Килес ткнулся лбом в стену и завыл, горестно всхлипывая.

Внезапно Астарлоа вскочил с кровати, быстро вскарабкался по лестнице и оглушительно забарабанил в железный люк, выкрикивая с отчаянием:

— Послушайте! Послушайте меня, пожалуйста! В одном из банков Бильбао, в сейфе, у меня хранятся десять тысяч наличными. Никто о них не знает. Если вы спасете меня, я отдам их вам, вам двоим… Клянусь!

Килес ринулся к своему сокамернику и попытался стащить с лестницы, осыпая того ругательствами, самыми сильными из своего словарного запаса. Астарлоа продолжал кричать, отпихивая недруга ногами.

Прошло несколько часов, заложники не знали, сколько именно. Никто не услышал посулов Астарлоа, а может, ими просто пренебрегли. Килес лежал на койке, скорчившись и уткнувшись лицом в подушку, и время от времени всхлипывал. Астарлоа сидел за столом спиной к нему и неподвижно уставившись в стену. Обернувшись украдкой, он удостоверился, что Килес не смотрит на него, повернулся на стуле, взял колоду, вытащил оттуда туза и короля и спрятал карты в носки — туз к одной лодыжке, короля к другой. Затем он встал и подошел к съежившемуся Килесу.

— Килес… Валентин, — он смягчил тон и попытался заговорить проникновенно, — хватит плакать…

Килес поднял на него глаза, красные от слез.

— Придется сыграть… другого выхода не остается, — сказал Астарлоа.

— Ты тварь, паразит… Оставь меня в покое, не смей со мной разговаривать.

— Прости, конечно, но от страха ты совсем голову потерял. Давай сыграем. У нас с тобой равные шансы: как судьба рассудит.

— Почему ты такой бесчувственный? Разве можно на это играть?

У тебя есть другие варианты? Ну, давай же. Уже много времени прошло, я не знаю, сколько нам еще осталось.

— Не буду. Что придумали, мерзавцы! Пусть убивают, кого захотят.

— Начнем, — подвел черту Астарлоа зловещим тоном.

Он убрал со стола нетронутый ужин, оставив, правда, две бутылки — вина принесли вдвое больше, чем обычно.

В домике, на кухне, Перу и Хульен с матерью, которая сама назначила себя на роль третейского судьи, ожесточенно спорили из-за того, кому из них придется выступить палачом, причем для безопасности им полагалось идти в землянку вдвоем. Перу упрямо не соглашался, что все должен сделать Хульен, старший по возрасту. Хульену это казалось несправедливым. Потом его осенило, что они могут разделить ответственность, выстрелив одновременно. Против такого решения Перу тоже возражал.

— Тогда бросьте жребий, — сказала мать.

После долгих препирательств баски приняли ее предложение. Каждый взял по три монеты: они решили сыграть в чет-нечет. Тот, кто проиграет три раза, будет палачом.

В то. же самое время Астарлоа и Килес уже вовсю резались в карты: они договорились, что в живых останется тот, кто первым наберет пятьсот очков. Килес не принял элементарных мер предосторожности и не проверил до начала игры, полна ли колода.

— В меня больше не лезет, уже живот сводит, — сказал Килес.

Они поделили спиртное поровну. Астарлоа уже почти прикончил свою бутылку.

— Ну так давай сюда. Я хочу еще.

— Кто сдает?

Астарлоа разрешил сомнение, начав сдачу

— Твое слово, — сказал он Килесу.

— Тридцать… нет, сорок. Боже! У меня грандиозное предчувствие.

— Иди ты, хватит блажить, сосредоточься на игре. Карты?

— Дай мне две.

— И три мне… Сколько ставишь?

— Не знаю… Еще сорок.

— Пас… Триста двадцать очков у тебя, и у меня двести восемьдесят. Сдавай.

Астарлоа выложил перед Килесом колоду, допил одну бутылку и взял вторую.

Хульен и Перу проиграли каждый по два раза. Они приготовились попытать счастья в последний раз. Они заложили руки за спину. Хульен взял только одну монету, Перу — другую. Под цепким взглядом матери они выставили вперед кулаки.

— Твой ход, — сказал Хульен.

— Раз.

Для Хульена все выглядело достаточно просто. Правда, у него закрались сомнения, что у Перу может ничего не оказаться, и тогда ему придется считать только свои очки, но это было маловероятно.

— Два, — решился Хульен, разжимая кулак и показывая единственную монетку в пять дуро.

Перу изменился в лице и медленно раскрыл ладонь, на которой лежала точно такая же.

— Ладно, теперь все ясно, — объявила мать. Она принялась искать в буфете хорошенько припрятанную бутылку коньяка «Соберано».

Хульен подбадривал товарища, напоминая, что они будут вместе, заодно: кто фактически нажмет на курок не имеет никакого значения. Перу сидел, понурившись. Мать поставила перед ним бутылку скверного коньяка и надтреснутую пузатую рюмочку.

— Четыреста твоих и триста пятьдесят у меня. Эта партия, вероятно, последняя. Тебе сдавать, — сказал Астарлоа.

Килес неуклюже перетасовал карты. Болезненные спазмы внизу живота усугубляли его страдания.

— Мне худо. Вино не пошло мне впрок, — пожаловался Килес.

— Мне тоже не сладко. Сдавай снова, шевелись.

— Не хочу, ты меня обыграешь. Я знаю, — Килес рассыпал карты по столу.

— Не заговаривай мне зубы. У тебя на пятьдесят очков больше, а я… я не жалуюсь. Возьми карты и продолжай игру, или я тебя вздую так, что небо с овчинку покажется.

Килес чувствовал позывы к рвоте. Он собрал карты, перемешал их, дал снять и сдал по пять каждому. Обоим пришлось вытирать потные ладони о грязные рубахи, чтобы удержать карты в руках. Килес составил тройку семерок, Астарлоа две пары королей и валетов.

Астарлоа осознавал, что настал момент проучить дурака, который ни разу за всю игру не заподозрил, что не хватает туза и короля. Капли холодного пота покрыли его лоб и мясистые щеки, потом он произнес:

— Ставлю пятьдесят.

— Я… и я тоже.

Астарлоа попросил одну карту. Килес оставил тройку и сбросил две. Килеса беспокоило, что Астарлоа сохранил четыре карты, собственная тройка не внушала ему уверенности. Но все волосы на его теле встали дыбом, когда он убедился: после сброса и прикупа комбинация не улучшилась. Он не знал, что к Астарлоа тоже не пришло ничего стоящего, и он, Килес, бьет две пары противника. Тот же ломал голову над тем, как же ему исхитриться и подменить бесполезную четверку, которую он получил в прикупе, тузом, припрятанным в правом носке, зато он прекрасно знал, что у партнера на руках тройка, и если удастся совершить подмену, то он выиграет партию, а если сейчас выйдет из игры, то на следующей сдаче его положение будет весьма шатким. Он собрал остатки мужества и поднял ставку на сотню. Судьба была благосклонна к начинающему шулеру. От азартного волнения непереваренное вино неудержимо подступило из желудка к горлу, и Килес едва успел вскочить, схватив одной рукой свои карты, а другой — колоду, до того, как едкая жижа фонтаном хлынула изо рта на перекладины лестницы. Астарлоа использовал те пять секунд, в течение которых находился вне поля зрения Килеса, чтобы подменить четверку тузом, достроив таким образом фулл. Три бурных приступа рвоты исторгли из Килеса остатки последнего ужина, обильно оросив железные ступени.

Килес возвратился к столу, выложил изгаженную колоду, еще раз посмотрел на свои пять карт, тоже выпачканные, и выдавил после мучительного раздумья пророческие слова:

— Все в руках Господа. Ставлю сто.

Спустилась ночь. Прошло больше часа с тех пор, как Хульен с матерью оставили Перу в одиночестве на кухне, ошибочно полагая, что он хочет побыть наедине с собой. Подмастерье палача выпил целую бутылку сногсшибательного пойла и был совершенно пьян. Когда мать и Хульен вернулись за ним, он не сумел даже приподняться со стула. Хульен бил его по щекам, ругался и проклинал себя за то, что совершил такую ужасную глупость, оставив парня одного. Еще он корил мать за то, что дала Перу коньяк.