— Старик, я решил раскрутить твой роман. У меня есть на примете один банкир. Денег у него, как дерьма. Но! — Шмухляров многозначительно улыбнулся и добавил, открывая входную дверь: — Но для этого тебе надо будет на него поработать, кое-что рекламное сочинить. Пусть он тебя, могучего орла-прозаика, в деле увидит.
Май вышел за порог и поинтересовался на прощание:
— А где поработать?
— В банке, старик, в банке.
— Прости, — тоскливо рассмеялся Май. — Но в банке можно быть только килькой. Сам подумай, разве не так?
— Ну и катись тогда к черту!
— Ты прав, туда мне и дорога, — признал Май с угрюмым отчаянием.
Дверь презрительно защелкнулась. Май, сбежав вниз, вышел во двор, потом на улицу. Скудно закапал дождь, но молния стегнула по небу, и вода обрушилась на землю водопадом. Пришлось Маю вернуться в подъезд. Он устроился на лестничном подоконнике и стал наблюдать, как водопад полощет и бьет кусты сирени перед домом. Из приоткрытой двери какой-то квартиры просачивалась кухонная вонь и звуки телевизора: музыка, лошадиное ржание, выстрелы. «Этот челевик заманиль его в гори», — изрек некто, глупо уродуя язык. Май встрепенулся: голос и фраза были знакомы ему давным-давно, хотя сам фильм о пограничниках посмотреть так и не привелось…
В детстве Май фильмы не смотрел, а слушал. В их киевской коммунальной квартире телевизор был только у дяди Саши, инвалида войны. Еще у него был простреленный трофейный аккордеон. По воскресеньям дядя Саша самозабвенно играл на нем часами — зажмурившись, давил корявыми пальцами на клавиши и кнопки. Счастье, что инструмент был мертв и молчал, а то соседи взбунтовались бы. Но аккордеон, даже исправный, не мог идти ни в какое сравнение с телевизором! Дяде Саше не приходило в голову пригласить соседей посмотреть фильм или концерт. Увы, с головой у него было плохо… Шрамы от операций уродовали лысый череп, лицо безобразила вмятина над правой бровью. Жил дядя Саша один в страшной комнатенке — половине уборной бывшей барской квартиры. В этом утлом жилище помещался табурет с телевизором, казарменная кровать и около нее — почему-то — беленькие весы для взвешивания младенцев. На них валялась кепка дяди Саши, и маленький Май простодушно думал, что так и надо: если у человека есть кепка, то ее непременно надо каждый день взвешивать…
Несмотря на частые обмороки и припадки, дядя Саша работал где-то вахтером. Давалось ему это тяжко, домой бедняга возвращался полумертвый. В комнатенке он швырял кепку на весы, валился на кровать и сразу попадал во власть демона-невидимки. Демон усаживался на грудь дяди Саши и душил его до утра — то сильнее, то слабее. Булькающие всхрапывания дяди Саши напоминали агонию умирающего. Но интерес соседей к телевизору превосходил их сострадательную неприязнь к бедному инвалиду! Они тихо проникали в комнатенку, включали телевизор и усаживались на кровать, грубо отодвинув храпящее тело к стенке. Май ни разу не решился войти в комнатенку — он боялся, что дядя Саша вдруг очухается и схватит его за руку. Каждый вечер Май видел из коридора, как трое соседей — Жмудов, Лазурский и Гулько — сидят на кровати и смотрят «Танец маленьких лебедей» или картину «Ленин в Октябре». Звуки телевизора, хоть и искаженные храпом дяди Саши, завораживали. «Этот челевик заманиль его в гори…» Что там дальше случилось, в горах, так и осталось тайной для Мая: Гулько закрыл дверь в комнатенку.
Май чувствовал, что соседи тихо ненавидят инвалида: он осквернял искусство, он валялся уродливой чуркой на дороге, по которой шествовал прогресс. Однажды по телевизору показывали танец «Топотушки» в исполнении ансамбля пионерок, и вдруг дядя Саша перестал храпеть. Впервые Жмудов, Лазурский и Гулько услышали звуки телевизора без гадкого аккомпанемента. Чувство блаженства обволокло их, и никому не пришло в голову, что дядя Саша умер. Демон-душитель сделал свое дело. Весть о смерти дяди Саши не тронула маленького Мая — он не понял ее и потому не испугался. Его волновал другой вопрос: кому отдадут телевизор?..
И вот теперь, через много лет, Май почему-то подумал о дяде Саше так, как думал только о матери: с сердечной тоской вечно виновного. Ведь он был человек — это существо с вмятиной над бровью, которое забывало спускать воду в уборной, пугливо отдавало честь своему отражению в зеркале, с идиотическим старанием играло на простреленном немом аккордеоне… Что чувствовал он, проживая исковерканную свою жизнь? И где он теперь, каково его посмертие? Вознагражден ли он за страдания просветлением разума, души и тела или остался таким, как был — припадочным лысым инвалидом, храпящим на казарменной кровати?
— Боже мой, Боже мой! — промычал Май. — Почему это все так? Почему?!.
Ливень иссяк, тучи расползлись, и кусты сирени под солнцем алмазно заискрились. Эта бесчувственная улыбка природы обидела Мая. Он вышел из подъезда на улицу и свернул к Таврическому саду, чтобы, обогнув его, попасть на набережную Невы. Зачем это надо было, Май не знал. «А чтобы утопиться!» — цинично подсказал Май-второй. Сердце сразу затрепыхалось и дыхание больно стеснилось. Май подумал, что вот оно, наказание за грешные, унылые мысли, и слабо пригрозил себе:
— Только попробуй, скотина, сейчас помереть…
Очнулся он в Таврическом саду, сидя на траве рядом с оградой, лицом к знаменитой башне Вячеслава Иванова. Сидел Май долго, боясь двинуться, уставившись на свою безвольную руку и нежные стрелки молодой травы между пальцами.
— Город Нацерет! — пронеслось рядом, но Май решил, что это фантомный звук.
— Город Нацерет! — воскликнул вновь кто-то реальный.
Голос был праздничный, звонкий; таким в старые времена кричали на ярмарках скоморохи. Май с великой опаской поднялся и мелко нетвердо зашагал в глубь сада, на голос. Вскоре увидел он детскую площадку. Вокруг на скамейках расселись старушки, качая младенцев в колясках. Пятеро малышей постарше возились в песочнице вокруг предмета, похожего на небольшой раскрытый чемодан. Но это был не чемодан, а ящик, волшебный ящик! Он залихватски утвердился в песочнице на трех металлических ножках, половинки передней стенки были распахнуты, а внутри радостно светлел древний город Нацерет, написанный на картоне лазурью и прозрачным золотом. Это был настоящий вертеп, о котором Май знал из книг, но ни разу не видел.
В песочнице, среди детей, сидел на корточках неказистый человечек. Он поднялся, встал к вертепу лицом, ловко, быстро подвигал что-то руками и, повернувшись к скромной публике, с непритворным ликованием объявил:
— А вот архангел Гавриил приносит Марии Деве благую весть!
Май увидел сцену Благовещения, верную копию картины фра Анджелико, и, обмирая от любопытства, шагнул в песочницу, сел почти вплотную к вертепу. «Ай-яй-яй!» — восхищенно бормотал он, рассматривая пестрые блескучие крылья Гавриила, воздушный румянец на лице Марии, траву со скромными полевыми цветами и деревенский заборчик на заднем плане. Хозяин чуда сдернул с головы грязную бейсболку, опустил веки и начал читать молитву, хрустально звеня словами:
— Богоро-о-дице Де-е-во, ра-а-дуйся, благода-а-тная Мари-и-е, Госпо-о-дь с то-бо-ю, бла-а-го-сло-ве-ена Ты в же-е-нах и бла-го-сло-ве-ен пло-од чре-ева Твое-го-о яко Спа-а-са роди-ила, еси-и ду-уш на-а-ших…
Он замолк и низко поклонился, коснувшись рукой земли. «Блаженный», — предположил Май. Старушки зааплодировали. Незнакомец — чтобы продлить триумф — принялся менять декорации в вертепе и показал публике «Поклонение волхвов», потом «Избиение младенцев», а напоследок «Бегство в Египет». Май понял свое заблуждение: это был не блаженный, а обычный уличный лицедей, который не гнушается жалким заработком и вряд ли изводится мыслью о том, что есть жизнь праведная, а что нет. «Интересно, он согласился бы лаять по-собачьи, если бы Тит Глодов заплатил ему десять тысяч долларов?» — подумал Май, почти не сомневаясь в утвердительном ответе.
Старухи подходили к артисту кто с чем; в бейсболку совали мелкие деньги, в бумажный пакет — конфеты, хлеб, два яблока, кусок мыла. Незнакомец принимал дары деловито, благодарил с веселым достоинством и, твердо глядя в глаза, желал каждой старушке не хворать. Май воспрянул духом, прозревая: что, если нищий артист — Анаэль?! Почему бы Анаэлю не прикинуться артистом? Разве люди могут судить о поступках ангелов?.. Да, да, это, конечно, Анаэль!.. Ему все еще есть дело до Мая!.. Зачем тогда он появился здесь, если не ради Мая?.. Не затем же, чтобы старушек вертепом развлекать!.. Он не мог исчезнуть навсегда, бросив невольного своего обидчика без прощения, без помощи, без надежды!..
