До пологого склона, за которым была пропасть, оставалась сотня метров, когда ноги барана вдруг резко замедлили стремительный бег. Сам не желая того, он угодил в ловушку. Внизу, сплошь засыпанный снегом, рос стланик-кедрач. Ноги тяжелого — девятипудового — зверя проваливались в щели между искривленными, переплетенными стволами, беспрестанно цеплялись копытами за деревья. Баран забарахтался, забился в снегу, подобно большой рыбине, плененной крепкой капроновой сетью. Волки же были намного легче Толсторога, и стланик-кедрач не мешал им бежать. Хриплое дыхание ближе, ближе. И вот один из хищников, лязгнув зубами, с разгону налетел на зверя. Он хотел утвердиться на его загривке, вцепившись когтями и зубами, но вожак вовремя развернулся и ударил врага одновременно толстыми рогами и копытами передних ног. Хищник взвыл от боли и отлетел в сторону. Толсторог, по брюхо увязая в снегу, бросился прочь. Баран наверняка бы погиб здесь, если бы предательская роща стланика-кедрача все тянулась под снегом. Но она неожиданно оборвалась. Внизу был надежный, утрамбованный ветрами твердый снежный наст. Толсторог опять оторвался от стаи. Птицей он взлетел по склону и остановился на занесенной снегом каменистой площадке над пропастью.

На виду у волков Толсторог начал спускаться по немыслимо крутой, почти отвесной стене пропасти. В пя- ти-шести метрах от кромки под нависшим обрывом находился удобный выступ, гранитный козырек. Зверь прыгнул на него и стал терпеливо ждать. Волки сгрудились над пропастью. Они были страшно голодны: животы втянуты, как у гончих, с губ свисала длинная тягучая слюна, желтые глаза горели бешенством. Хищники чуяли сильнейший запах живого мяса, но не видели под нависшим камнем стоявшего барана. Долго не могли звери решиться на рискованный спуск. Но вот снизу, совсем рядом, послышалось: «Бэ-эээ!» Вожак умышленно прокричал, как бы поддразнивал врагов: вот, мол, я, хватайте меня! От голода звери утратили элементарное чувство осторожности. Один из них, видимо самый ловкий и храбрый, выставил вперед лапы и медленно начал продвигаться вниз. Когти, врезаясь в обледенелые выступы, удерживали зверя на крутом склоне.

Волк скрылся от глаз стаи за лобастым камнем. Он увидел снежного барана, стоявшего на удобном гранитном карнизе, который нишей врезался в скалу. До этого карниза было рукой подать, всего один не особенно сильный и рискованный прыжок. И хищник прыгнул на карниз. Но прежде чем его лапы коснулись гранита, Толсторог вихрем подлетел к волку, ударил его рогами, и тот, рассекая морозный туман, полетел в пропасть. Через ми- нуту-другую снизу донесся мягкий стук.

«Бэ-эээ!» — прокричал вожак. Криком он как бы приглашал следующего.

За лобастым навесом звери не видели страшной смерти товарища. В противном случае они, конечно, не последовали бы его примеру. Сейчас их не занимал вопрос: куда исчез волк, почему баран кричит не предсмертным, а обычным своим криком? Рядом было живое пахучее мясо, и голод гнал зверей к желанной цели. Один за другим через короткие промежутки времени волки спускались по обрывистой стене, и каждого встречал удар широких рогов снежного барана. И когда последний хищник полетел в пропасть, Толсторог, отталкиваясь сильнейшими задними ногами, в два прыжка взлетел наверх. Он огляделся, прислушался: нет ли где еще какой опасности? Опасности не было. И вожак» неспешно побежал догонять свое стадо.

А в воздухе с картавым карканьем уже кружили крупные иссиня-черные северные вороны. Поразительно: гибнет какой-либо зверь за десятки верст — и эти птицы в ту же минуту неведомым, непостижимым путем узнают о происшествии и спешат на пиршество.

Вороны спикировали на днище и стали рассекать клювами, разрывать острыми когтями волчьи трупы. Пищи было вдосталь, и здесь они жили и кормились долгое время.

В середине лета, когда на днище стаял снег, на каменистом берегу ручья шагавшие маршрутом геологи обнаружили двенадцать тщательно обглоданных скелетов. Они верно определили, что это волчьи скелеты. Но как сюда попали звери, почему они погибли — это для людей навсегда осталось тайной.

Май растопил мороз, до осени прогнал пургу. Яркое молодое солнце все ощутимее грело нос и губы снежных баранов. Молодняк резвился на южных склонах гор — солнцепеках: радовался весне, теплым лучам, шальному запаху оттаявшей коры и земли. Разве что взрослые, заметно отяжелевшие самки понуро бродили, с трудом перепрыгивали с камня на камень. Они почти ничего не ели.

Но такое состояние длилось недолго. Выбрав укромный уголок, самка ложилась. Полдня она кряхтела, жалобно блеяла и наконец разрешалась от бремени. Мать преображалась в считанные часы. Исхудавшая, разом похорошевшая, она жадно, возбужденно облизывала совершенно беспомощного малыша, лежавшего на жесткой щетине лишайника, ударом маленьких изящных рожек отгоняла чрезмерно любопытных соплеменников. Через день детеныш вскакивал, словно пружина, на ноги и трусил за матерью, скача по камням с врожденной прытью и ловкостью. Звери полиняли. Дымчато-серый густой и длинный подшерсток вылезал, уступая место короткой летней дымчато-коричневой одежде. Но зимняя шерсть вылезала не сразу, она сбивалась клочьями на боках и на крупе, и снежным баранам приходилось тереться о камни, чтобы освободиться от этих клочьев.

То там, то здесь вспыхивали ярко-зеленые островки молодой травы, и животные с жадностью набрасывались на лакомую пищу. Они пополняли почти израсходованный за долгую зиму запас витаминов в организме. Но, пожалуй, еще больше их притягивали солонцы, благо минеральными источниками Камчатка не обижена. Звери по нескольку часов кряду били копытами землю, грызли, жевали, сосали комья с белыми кристалликами соли. Без соли и шерсть не густа, и рога не крепки, и пища плохо переваривается в желудке. На солонцах снежные бараны начисто теряли свою вошедшую в пословицу осторожность и становились легкой добычей четвероногих хищников. Двуногий хищник, браконьер, самый страшный из хищников, зная эту их слабость, частенько со взведенными курками подсиживал животных возле выходов поваренной соли...

Начальник аэрогеологической партии Шамардин, бородатый сорокалетний мужчина, сегодня не вышел в маршрут. Он ждал в гости высокое начальство: начальника экспедиции и главного геофизика треста. Радиограмму о приезде начальства дали неожиданно, всего за несколько часов, и сейчас Шамардин сидел в камералке и спешно писал отчет. Одновременно геолог чутко прислушивался: не летит ли вертолет?

Наконец послышался басовитый гул машины. Шамардин накинул на плечи штормовку и вышел из палатки.

Ми-4, перевалив хребет, уже вышел в долину, где находился центральный лагерь партии. Описав круг, вертолет снизился и опустился на подготовленной еще с весны каменистой площадке, окаймленной белыми флажками из марли.

Дверца багажного отделения открылась. Начальник экспедиции с главным геофизиком, люди пожилые, тучные, тяжело ступили на землю. У одного на поясе висела кобура с пистолетом, у другого за плечом торчал ствол армейского карабина с высокой мушкой.

Геологи поздоровались.

— Прошу в камералку,— пригласил гостей Шамардин.— Кофейку с дороги?

На лицах начальников выразилось нескрываемое разочарование.

— Ты только глянь на этого недоросля,— сердито сказал начальник экспедиции своему спутнику.— Кофейком свое начальство встречает! Хитрости в тебе, Шамардин, ну ни на грош...

— Предложил бы кое-что покрепче, да нету,— буркнул Шамардин.— В партии сухой закон, сами знаете.

— Да непьющие мы! — досадливо поморщился начальник экспедиции.— Отпили свое: у одного печенка, у другого селезенка...

К Шамардину подршел командир вертолетного экипажа, поинтересовался, есть ли для Ми-4 работа в партии. Обычно такая работа всегда находилась: один отряд надо забросить на точку работ, в «выкидушку», другой, наоборот, вывезти в центральный лагерь. Сейчас же работы не было. Командир экипажа протянул начальнику партии летный лист. Шамардин извлек из кармана авторучку, собираясь проставить в графе время, которое проработал в партии вертолет.