— Парни! Эврика! — сказал глазастый геолог, видно, непоседа и заводила.— Захватим медвежонка, а? При отряде до конца полевого сезона жил бы. Нам забава, хоть какое-то развлечение. Ведь там, куда мы летим, нет ни кино, ни танцев...
Все с надеждой посмотрели на начальника отряда: ему решать. Начальнику отряда было двадцать три года. У него тоже загорелись глаза.
— Поговорю с пилотами,— сказал он и по груде вещей пробрался к пилотской кабине.
Командир экипажа не упрямился.
— Что ж, здесь полоса неплохая, можно сесть,— сказал он.— Только вы рот на замок. Ясно? Мое начальство узнает — шею намылит.
— Мог бы и не говорить. Не маленькие.
Машина заложила крутой вираж и зашла позади бегущих зверей. Они бежали не шибко, потому что медведица то и дело возвращалась и подгоняла ударами передних лап толстенького, выбившегося из сил детеныша.
Когда самолет, снизившись до предела, поравнялся со зверями, мать легла на спину и замахала всеми лапами одновременно, как бы отгоняя машину, а малыш зарыл морду в песок, закрыл передними лапами глаза, все же остальное торчало наружу.
Самолет взмыл ввысь, описав дугу, сделал новый 'заход. И медведица не выдержала натиска грохочущего крылатого чудовища, бросив на произвол судьбы детеныша, бешеным галопом пересекла песчаную косу Колымы и с резвостью донского скакуна припустилась по гари. А медвежонок еще глубже зарыл морду в песок, накрыл передними лапами голову...
Когда самолет делал третий заход, медведица виднелась крошечной рыже-бурой точкой на фоне черной, выжженной земли. Детеныш, словно неживой, продолжал лежать в прежней позе. Он не пошевелился даже тогда, когда Ан-2 приземлился рядом с ним.
Дверца багажного отделения распахнулась. На песчаную косу, кто с ватником в руках, кто с порожним рюкзаком, один за другим повыскакивали геологи.
— Справа, справа заходи! — крикнул начальник отряда.— Путь к гари отсекай!..
Излишней была эта предосторожность: малыш не собирался бежать. Он крупно дрожал всем телом. Ростом зверенок был с дворняжку среднего размера.
Начальник отряда накрыл его ватником, прижал к земле. Медвежонок по-собачьи завизжал, заскулил, тонко заревел. Его затолкали в брезентовый рюкзак и понесли к самолету. Он брыкался в плотной материи и беспрестанно ревел.
Людям вдруг стало смешно. Смеялись, хохотали все: геологи, начальник отряда, командир экипажа, штурман.
В молодости люди бывают жестокими, потому что еще не страдали сами и не научились сострадать.
И никто не видел, что из-за черного, покрытого пеплом бугорка, прижавшись к земле, за ними наблюдает медведица. Когда самолет сел и пугающий гул двигателя затих, могучий инстинкт материнства властно заставил ее вернуться к детенышу. Но отбить его она не решилась. Медведица была пуганая и знала назначение коротких, поблескивающих вороненой сталью предметов, висевших у людей через плечо. Эти предметы изрыгали смерть. Из них люди убили прошлой осенью самца, который ухаживал за ней, а месяц назад и сама она получила браконьерскую карабинную пулю. Вот если бы был один человек... А с таким количеством врагов ей не совладать...
Ан-2 коротко разбежался и взлетел с плененным медвежонком. Когда самолет скрылся за сопкой, мать вышла из своего укрытия. Сначала она обнюхала то место, где лежал детеныш, затем рубчатые следы, оставленные бахилами. Они резко пахли резиной. Зверь крепко запомнил этот запах. Вытянув шею, он длинно, грозно проревел. Его налитые кровью глаза были устремлены на вершину сопки, за которую нырнул самолет.
II
Четыре дня и ночи звереныш беспрестанно ревел. Он сидел, точнее, рвался на привязи, на веревке, привязанной к стволу лиственницы, лапой выбивал миску с тушенкой, гречкой или разбавленным концентрированным молоком. Не успеет геолог отдернуть руку — острые коготки раздерут штормовку, оставят на коже глубокие царапины. После трудного маршрута надо бы хорошенько выспаться, да какой там сон, если за тонкой брезентовой стенкой палатки ревет, хрипит от удушья медвежонок. Парни прозвали его Ревуном. Они уж и не рады были, что связались с ним.
На пятый день Ревун неожиданно замолк. Видно, выдохся. Маленькие, захлестнутые тоскою глазки оглядывали реку, тайгу, дальние сопки, но не задерживались ни на палатке, ни на людях. Он с аппетитом поел, но ласки по-прежнему не принимал, бросался на каждого, кто приближался.
Когда геологи ушли в маршрут, медвежонок попытался освободиться от ненавистной ему веревки. Он занимался этим делом и при людях, но безуспешно. Грыз зубами, но она не поддавалась, крепкие капроновые нитки только растягивались, а не рвались. Она больно впивалась в горло, душила. В отчаянии Ревун повернулся мордой к стволу, натянув веревку, замотал головою. И вдруг неплотный ошейник скользнул по ушам, скулам и упал на мох. Детеныш недоуменно посмотрел на капроновую петлю. Слабенький разумом, он так и не понял, что освободился из плена. Рванул мнимую веревку. А веревки-то не было! Кубарем покатился под откос, пропахал мордой землю. И только теперь догадался: свобода! И опрометью побежал в тайгу.
Бежал Ревун долго, шелковистая шкура залоснилась от пота. Выбившись из сил, прилег передохнуть. Тук- тук-тук — дробно билось сердце, словно звереныш грудью прижал к земле птаху. Поднялся. А куда дальше идти?.. Непонятно. Раньше мать его водила, перед глазами всегда мельтешили ее мохнатые ноги. Заиграется, бывало, отстанет — мамка рявканьем подзовет его. Или сама вернется, по морде лапой — хлоп! Шали, мол, да знай меру.
Медвежонок длинно, тонко проревел, подзывая мать. Он думал, что она здесь, в тайге, где-то рядом. Но она не появилась и не откликнулась знакомым басовитым рявканьем.
К вечеру Ревун проголодался. В животе громко заурчало. В тайге было полно пищи, но мать не успела научить детеныша добывать ее. Ягоды еще не созрели; медвежонок наткнулся на красивый тонконогий гриб и тотчас съел его. Вскоре он пьяно зашатался и повалился, затем Ревуна так и скрутил жестокий приступ рвоты. Не успела мать научить своего детеныша отличать съедобную пищу от несъедобной...
Гибнет медведица от браконьерской пули — гибнет голодной смертью и детеныш. Не голод, так рысь, волк иль росомаха прикончит малыша. Отобьют, захватят лихие люди у косматой матери детеныша, позабавятся какое-то время, а потом куда его девать? Отвозят в тайгу. По жестокому, непростительному незнанию думают: даруют волю. Не волю — смерть мученическую. Уж лучше б пулю в лоб, чтобы так не страдал...
На лежку Ревун инстинктивно устроился под вы- воротнем лиственницы. Всю ночь его поташнивало, очень болел живот. К утру немного полегчало. Он уснул.
С первым солнечным лучом детеныш попил ледяной водицы из родника. Очень захотелось есть. Обнюхивая, выискивая собственные вчерашние следы, он побрел обратной дорогой к стоянке геологов. Возвращаться туда ему очень не хотелось, но там было вдоволь легкой, дармовой пищи.
На стоянку Ревун пришел к вечеру. Люди еще не вернулись из маршрута. Он направился к кухоньке, под брезентовым тентом подобрал объедки со стола — плоского камня. На камне стояла ведерная кастрюля с гречневой кашей и тушенкой, сваренной на ужин. Медвежонок лапой сбросил крышку и принялся уцлетать за обе щеки. Наевшись до отвала, тут же, на столе, оставил «визитную карточку» и задремал. Разбудил его треск сучьев. Ветер нагнал на звереныша запах людей. Встречаться с ними очень не хотелось. Ведь опять посадят на привязь! Воровато озираясь, он шмыгнул в тайгу, ловко забрался на разлапистую ель. Геологи постояли возле кухоньки, незлобно поругали воришку. Они сразу догадались, кто здесь хозяйничал.
Ревун знал, что утром люди уйдут в тайгу. А утром он захочет есть. На стоянке же можно неплохо харчеваться. Тоже сообразил.
Пролетела короткая северная ночь; геологи, позавтракав, отправились в маршрут. Они не готовили пищу на ужин, а все продукты, что оставались на кухоньке, занесли в палатку, тщательно зашнуровали створки полога. Ревун порыскал под тентом, потом шумно потянул ноздрями воздух и направился к палатке. Ткнулся мордой во все углы, пытаясь проникнуть внутрь. Тщетно. Увидел небольшую дырку на уровне своего роста. Уцепился за нее лапой с выпущенными коготками. Рраз — и материя разорвалась до пола.
