© Тарасевич О. И., 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Человек сошел с электрички одним из последних. Покидать вагон он не спешил: не хотел толкаться среди капризничающих детей и потных теток.

Обойдя море суетливых дачников, в котором буйками выделялись клетчатые сумки со снедью и коробки с рассадой, он презрительно усмехнулся.

Все это мерзкое болото, людская человеко-масса.

Народ.

Обыватели.

Тупые потребители разрушающих желудок чипсов и разжижающих мозг американских боевиков.

Они совершенно не задумываются о своей жизни, о собственном предназначении. И зачем-то регулярно воспроизводят себе подобных.

Разумеется, ни одному из этих лишенных интеллекта и воображения людишек не пришло бы в голову такое, хотя бы отдаленно похожее на то, что он задумал.

Впрочем, так и должно быть.

Есть общий биовид и есть его отдельные гениальные представители.

Такие, как он…

Человек быстрым шагом углублялся в лес.

Дачники выбрали освещенную гравийную дорогу, ведущую прямо к поселку, но ему не хотелось, чтобы потом, после того, как все будет кончено, кто-то мог вспомнить его внешность. Путь по лесной тропинке был более долгим и менее комфортным, но человек никуда не торопился.

Накануне поездки он прихватил с собой фонарик, однако дополнительного освещения не понадобилось.

Диск полной желтовато-бежевой луны прекрасно подсвечивал шершавые стволы сосен и мягкую душистую траву на обочинах тропинки.

Возле поляны, плавно переходившей в спуск к реке, человек замер.

От воды шел легкий туман, разделявшийся на длинные седые пряди.

Казалось, на траву наброшена сеть таинственного дыма, и вот-вот среди тьмы вспыхнет пламенное зарево костра и вокруг огня затанцуют обнаженные гибкие ведьмы с длинными волосами.

Открывшаяся перед его глазами картина напоминала кадры из «Мастера и Маргариты»; ту сцену, где Марго перед визитом к Воланду проходит обряд причащения кровью в ночном лесу.

«Все-таки Бортко – гениальный режиссер, он понимает Булгакова, как никто другой», – пробормотал человек, улыбаясь березам с пышными локонами.

Налюбовавшись мистическим пейзажем, он снова устремился вперед.

Тим уже ждал его в условленном месте.

В ночном полумраке улыбка парня выделялась ярким пятном.

Человек скептически хмыкнул.

Тим стойко ассоциировался у него с молодым безмозглым современным поколением. С ничтожными потребителями, отчаянно напрягающими малоразвитые мозговые извилины, пытаясь следовать модному нынче позитивному мышлению…

От Тима пахло жевательной резинкой, свежим парфюмом и предвкушением приличной суммы бабок.

– Принес? – поинтересовался человек у Тима, не здороваясь.

Тим быстро кивнул и вынул из висящего на плече портфеля для ноутбука сверток.

Он с видимым равнодушием развернул его. Серьги, колье, золотое колечко, серебряный браслет, перстень и портсигар. А вот – то самое, ради чего все и затевалось, – золотая браслетка, талисман Михаила Булгакова.

Считаных секунд хватило ему для того, чтобы почувствовать: от браслетки идет мощная струя сильной теплой энергии.

Все верно.

Настоящая вещь…

Любимая безделушка гения…

– Спасибо, – он с любопытством поглядел в голубые глаза Тима. Взгляд у юноши был нетерпеливым и радостным, совершенно не омраченным предчувствием приближающейся смерти. – Я доволен. Я тоже все принес, как обещал.

Он сунул сверток с антикварными украшениями в спортивную сумку, достал пакет, набитый пачками старательно нарезанной накануне бумаги.

Сейчас Тим возьмет пакет.

И, глядя вниз, достанет пачку, попытается извлечь купюру.

Мальчишка туп, но осторожен; ни за что не уйдет, не убедившись, что его не «кинули».

В запасе будет максимум полминуты, чтобы успеть достать нож и нанести удар.

Бить надо наверняка.

Нельзя допустить, чтобы Тим заорал – дачи находятся отсюда совсем близко, не хватало еще, чтобы кто-то бросился ему на помощь…

Выдохнув, он нащупал в кармане рукоятку ножа. И сразу же вспорол мягкую беззащитную мякоть живота негромко охнувшего парня.

К горлу подкатил комок.

Теплая, терпко пахнущая кровь Тима брызнула ему на лицо. От этого человека сильно затошнило. Но он справился с накатившей дурнотой. И, убедившись, что Тим мертв, устремился прочь…

Татьяна Лаппа, 1917 год, Вязьма

Ребенок во мне все растет. На прошлой неделе Анна, что помогает мне управляться по дому, расшила в талии мое серое шерстяное платье. За работой она все повторяла: «Ох, зачем барыне платье расшивать? Скоро опять сделается оно мало. Я бы для вас лучше сшила платье новое, широкое».

Объяснять Анне, что нет нужды в новом платье, так как материнству моему не суждено случиться, я не стала. Пару лет тому нашу прислугу ссильничали пьяные мужики. С той поры она малость повредилась рассудком, хотя это и не сказалось на добром нраве ее и на безупречном прилежании.

– А что доктор, обедать не выйдет? – кричит Анна из столовой, звеня серебряными приборами. – Занедужил барин наш?

Я молчу. Впрочем, мои ответы Анну не интересуют. Накрывая на стол, она все воркует, что доктор болеет, но надо бы ему поправляться – ведь скоро появится ребенок, и хорошо бы, чтобы мальчик.

Если видеть теплый просторный наш дом, слышать радостный лепет прислуги, то вполне можно решить, что жизнь обитателей этого дома счастлива и беззаботна.

А между тем больше всего на свете я хотела бы удавиться.

Или никогда и вовсе не встречать Мишу – потому что радость нашей любви длилась мгновение, и сменилась она долгим стылым горем.

Нет, не ребенок держит меня на этом свете.

Дни крошечного теплого комочка, уже начинающего шевелиться во мне, сочтены.

Просто я как подумаю: «Ну вот, отравлюсь. А что потом с Мишей будет? Жалкий, страшный – кому он нужен такой?..» Подумаю так – и решаю погодить руки на себя накладывать. Хотя у фельдшера в больнице, должно быть, полно всякой отравы. И легко я могла бы получить ее – а хоть бы и для того, что якобы надо крыс потравить, чем не предлог?..

– Тася… Тася, зайди ко мне!

Послушно иду в спальню. В горле комок. Знаю, что скажет он. «Вот рецепт, торопись в аптеку, принеси морфий». А я ему скажу, что в Вязьме всего две аптеки. И аптекари уже так смотрят, когда я морфий спрашиваю, – как будто бы все им уже про доктора Булгакова известно. Боюсь, скоро отберут у Миши докторскую печать, и не сможет он больше выписывать рецепты на морфий. И тогда уж точно погибнет.

Мне было пятнадцать лет, когда я с ним познакомилась. А Мише – семнадцать. Тетка прислала меня на каникулы, посмотреть Киев. Мне понравился уютный их дом на Андреевском спуске. Понравился ли в тот самый первый приезд Киев – не помню. Помню только Мишины синие глаза, его ласковую улыбку, а еще красивые руки с тонкими пальцами. Он город мне показывал. Только Киева я так и не увидела, все на Мишеньку смотрела.

Помню, уже тогда сделал он мою золотую браслетку, что мама подарила мне на окончание гимназии, своим талисманом.

Браслетка была очень красивой – из частых золотых колечек, мягко охватывающих запястье. Мише она очень понравилась. Он попросил ее у меня на удачу – ему предстояло сдавать экзамен. Сдал, только представьте себе, и на отличную оценку!

– Тася, – Миша слабо машет рукой на окно, и я бросаюсь задергивать штору. У мужа постоянные галлюцинации, и в окне видятся ему страшные черные люди. – Тася, надо в аптеку.

Часы над нашей кроватью с серебристыми шишечками показывают только два часа пополудни.