— Раньше бы за это намылили шею, — вдруг сказал он.

— Ты о чем? — спросила жена.

— Поставили, понимаешь, статую… Со всеми подробностями, — опять заволновался Коробейников. — Женское тело, конечно, красиво…

Он хотел развить мысль, но запутался. Красиво-то красиво, с этим никто не спорит…

Жена подождала, что он еще скажет, но не дождалась и ушла на кухню.

Коробейников лежал на диване и думал. В голове у него завелись какие-то новые мысли об эстетических потребностях.

Он никогда о них не думал. От этих мыслей ему было плохо, будто завезли новую мебель и производили в голове перестановку.

Ночью ему приснился Боря, моющий девку на профсоюзном собрании. Сердце быстро задергалось и чуть не оторвалось, жена вызвала среди ночи «скорую помощь», и Коробейников до конца недели пролежал дома.

По телевизору каждый день показывали аэробику, но эта современная физзарядка ему тоже не нравилась — хотя девицы и были одеты в гетры и в купальники, но Коробейников чувствовал в аэробике какой-то подвох. Новые мысли не покидали его, но и никак не укладывались. Он думал о художниках, которые рисуют и лепят обнаженных женщин, о женщинах, которые позируют им, и о таинственном худсовете, который разрешает все это делать. Похоже, что художники не совсем нормальные люди. Странный озабоченный народ. Возможно, он чего-то недопонимает — споры на эту тему затихли лет двадцать назад, а он до сих пор о них ничего не слышал — где, когда? Эстетические потребности надо, конечно, удовлетворять, но детям никак нельзя смотреть на подобные вещи. И шахтерам. А кандидатам наук — подавно.

Нет, тут какая-то дальновидная государственная политика, думал Коробейников. Рожать стали меньше, вот и ставят для поднятия духа каменных девок.

Мысль была глупа, но хоть с каким-то резоном, и он немного успокоился.

Опасения Коробейпикова подтвердились — в понимании искусства кандидаты наук оказались зловреднее шахтеров.

А он предупреждал! Пока Коробейников болел, они отбили девке кувшин, и теперь она не шла по воду, а непонятно что делала. Вместо кувшина заслуженный деятель искусств всунул ей в руку букет роз, но получилась ерунда — девкина поза под букет не подходила, — она размахивала цветами, будто подзы— вала к себе шахтера с отбойным молотком и парня с ядерной структурой, а те, конечно, рады стараться — прямо к ней и устремлялись, чуть не падая со своих пьедесталов. Новый кувшин ожидали из реставрационной мастерской со дня на день, а заслуженный деятель, проходя мимо девки на пляж, по-хозяйски прищуривался — все ли у нее на месте.

Выйдя на работу, Коробейников не застал букета. Он обнаружил в руке у девки метлу, а на голове рваную шапку-ушанку с одним ухом. (Боре не попало только потому, что главврач смеялся над его проделкой.) Решив к девке не подходить и даже издали на нее не смотреть, Коробейников отправился проверить, вышел ли на работу плотник. На доске объявлений висела художественная афиша о том, что «фантомас разбушевался», но ввиду плохой погоды сеанс в летнем кинозале может не состояться. Из открытых дверей плотницкой мастерской слышались шуршанье рубанка и на удивление серьезный Борин голос:

— Коробей появился, видел?

— Видел, — отвечал голос плотника.

— Теперь прячь стаканы, житья не будет, — вздохнул Боря. Ударение в слове «стаканы» он поставил на последнем слоге. — Вообще-то, он мужик неплохой, но прямой, как шпала. Он из-за этой статуи получит инфаркт, помяни мое слово. Он добрый, когда все красиво.

— Так она же красивая, — отвечал равнодушный голос плотника.

— Он красоту не так понимает, оттого ему и плохо.

Коробейников задумчиво отошел. Его убедили рассуждения дворника. «В самом деле, пусть стоит, — подумал он о девице с бедрами. — Красиво? Красиво. Значит, пусть стоит».

То ли ноги сами несли его, то ли все дороги в санатории вели к ней, но вскоре он опять очутился у статуи. Сопротивляться было бессмысленно, что-то его туда притягивало. Около нее прямо в клумбе стоял незнакомый бородатый молодой человек, курил трубку и под руководством заслуженного деятеля сажал ей на плечо новый кувшин.

— Кувшин отбили, — неприветливо объяснил заслуженный деятель, когда Коробейников приблизился. — Некоторые граждане не видят разницы между голыми девками и произведениями искусства. Варвары!

Коробейников принял эти слова на свой счет, но промолчал и нерешительно взглянул на девку в упор. Ему показалось, что с ее каменного лица исчезла прежняя улыбка и теперь она глядит как-то тоскливо.

— Это из ваших? — спросил Коробейников, когда молчать стало неудобно.

— Мой лучший ученик, — с гордостью объяснил заслуженный деятель. — Надо мальчикам помогать, кто же после нас будет? Молодец, старается.

Бородач что-то недовольно пробурчал и чуть не проглотил трубку.

— Все мы немножко Пигмалионы, — вздохнул заслуженный деятель. — Носимся со своими скульптурами и чего-то ждем от них. А некоторые в кавычках ценители искусства первым делом спрашивают — сколько же она стоит, эта статуя, в денежном выражении?

Коробейников совсем смутился, потому что именно это и хотел спросить.

— Не так уж и много, — усмехнулся заслуженный деятель.

Молодой бородач плюнул в клумбу.

— Когда я был в Австрии, — вдруг неожиданно для себя сказал Коробейников, — то насмотрелся там на этих… кюфр… курфр…

— Курфюрстов?

— Да. На лошадях. Там в каждом городе в центре сидит кто-нибудь на лошади. Такая традиция. Как у нас с веслом, так у них на лошади.

— Вот именно! — с интересом подхватил заслуженный деятель. — У германцев свой шаблон. У них тяжеловесный стиль, давит. Кстати, а в Австрию путевка сколько стоит?

— Не знаю, — удивился Коробейников. — Я там был не по путевке.

— Командировка?

— Да, что-то вроде командировки, — усмехнулся Коробейников. — С апреля по ноябрь сорок пятого.

— А, — понимающе кивнул заслуженный деятель.

Коробейников еще немного потоптался около статуи и побрел в библиотеку, твердя про себя, чтобы не забыть: «Пигмалион, Пигмалион…» Слово было знакомое, но он забыл, в чем там дело. Он попросил у библиотекарши энциклопедию на букву «П», но, странное дело, оказалось, что сегодня ночью кто-то выбил окно и украл именно эту энциклопедию на букву «П». Коробейников огорчился, но библиотекарша и без энциклопедии объяснила ему, что Пигмалион был известным древнегреческим скульптором, а его художественную биографию написал выдающийся английский писатель Бернард Шоу.

Всю следующую ночь в санатории лил дождь и выли собаки, а утром Боря, выйдя под дождем со шлангом поливать цветы за полставки садовника, обнаружил, что на этот раз изувечены все три статуи — у шахтера отбит отбойный молоток, у парня из рук исчезла ядерная структура, а у девицы опять пропал кувшин.

Разбудили заслуженного деятеля. Тот вышел под зонтиком, оценил происшедшее как «акт вандализма» и потребовал огра— дить свое произведение от варварских посягательств.

Стало не до шуток. Коробейников вызвал милицию.

Прибыл оперативник с блокнотом, зорко взглянул на девицу и первым делом спросил, не было ли у нее врагов.

— У кого? — переспросил Коробейников.

— Возможно, кто-нибудь в санатории предубежденно относился к внешнему виду этой дамы, — подсказал оперативник, разглядывая следы в клумбе.

— Нет… никто не замечен, — смутился Коробейников.

Затем последовал вопрос: какой был кувшин?

— Кувшин как кувшин. Похожий на эту… на греческую вазу.

«Кувшин, стилизованный под древнегреческую амфору», — записал оперативник.

— Какой молоток был у шахтера?

— Отбойный.

— Ясно, что отбойный. Меня интересует его расположение.

— Отбойный молоток располагался на левом плече шахтера, — ответил Коробейников. — А шахтер придерживал его левой рукой.

— Так и запишем… Теперь разберемся с этим хлопцем. Как по-вашему, кто он такой?

— Наверно, ученый, — задумался Коробейников, разглядывая устремленного в небеса хлопца. — Физик. Ядерщик.