— Если дедушка Стамен у себя, — сказал Пано, — мы зайдем к нему, согреемся и немного отдохнем. Старик он добрый, сам увидишь.

187

— А кто он такой? — спросил я с проснувшейся надеждой.

— Мельник. Его мельница вон в той балке. Если вода не замерзла, мы его обязательно застанем перед очагом, в его любимой позе — нога на ногу — и с обязательной фляжкой рядом. Выпить он любит. Да это и понятно. Он на мельнице всегда один. И в деревне у него никого нет.

В самом деле, вскоре мы спустились на дно оврага, где бурлила быстрая горная речка. Но на мельнице не было ни души. Ее черный силуэт еле выделялся в окружающей нас темноте.

— Разве этот пьянчуга усидит здесь в праздник! — сердито проворчал Крашник, явно недовольный тем, что мельница оказалась запертой. — Небось отправился в деревню к друзьям промочить пересохшее горло. Для него дороже всего на свете ракия. Он может прожить без хлеба и без мяса, но без крещеной влаги и без табака — ни за что.

Уже под полночь мы услышали вдали хриплый собачий лай, из чего я понял, что деревня уже где-то близко. А вскоре я действительно увидел несколько тусклых огоньков, мерцающих во тьме.

— Вот, браток, мы и у ворот рая! — с нескрываемой радостью воскликнул Пано. — Только мои уже видят свой третий сон.

Горцы, особенно скотоводы, обычно рано ложатся спать, но их сон чуток, как у зайца. Как принято говорить, они спят одним глазом. Поэтому стоило Пано постучаться в дверь, как изнутри почти сразу прозвучал заспанный мужской голос, словно исходивший из глубин пропасти:

— Кто там?

— Это я, папа, — задыхаясь от волнения, ответил мой товарищ. — Открой!

Человек откашлялся, что-то пробормотал и через несколько мгновений оказался перед нами на пороге дома с коптилкой в руке. Это был настоящий горец, высокий, немного сутулый, как и его сын, с густыми черными усами.

188

«От этого бука, — подумал я, — и откололось полено по имени Пано».

— Бог мой, детки! — обрадовался он, не скрывая, однако, своего удивления. — Хотя в канун николина дня может произойти и не такое чудо. Откуда это вы, да еще в такой поздний час, сынок?

— Нас отпустили на три дня на каникулы. — Видно* Крашник наспех придумал эту неуклюжую ложь. — В нашей школе разместили призывников, а нам приказали идти по домам. Так что мы свободны.

В низких, с глиняным полом сенях нас уже ждала мать Пано, еще не совсем проснувшаяся, с заспанными, слезящимися глазами.

— Пано, сынок! — радостно воскликнула она, протягивая к нему дрожащие руки, и тотчас залилась слезами.— В такую ночь, в горах, когда вокруг бродят волки... Неужели в твоей голове нет ни капли разума, мой дорогой!..

Она охала, удивлялась, крестилась и благодарила доброго святого Николу за то, что он привел к ней сына живого и здорового. Только потом она заметила меня и спросила:

— А это твой товарищ? Кто он такой?

— Мы вместе учимся, — коротко ответил Пано.

— Так чего же вы стоите в сенях, как чужие? Проходите в комнату, ведь вы небось замерзли да и проголодались... Сейчас я вам приготовлю ужин. Устраивайтесь поудобнее.

Комнатка была похожа на небольшой ящик с черным ст дыма потолком. Но зато здесь было тепло и уютно, хотя и попахивало потом. Под грязными одеялами из козьей шерсти лежали двое детей моложе Пано, его брат и сестра. Мой товарищ посмотрел на них, словно испытывал желание их разбудить, потом вынул из внутреннего кармана горсть слипшихся конфет и высыпал их на подушке между головами детей.

— Завтра они будут до потолка прыгать от радости, — тихо прошептал он.

189

Пано помолчал немного, затем, как будто очнувшись от сна, в который погрузился вместе со своими братом и сестрой, обратился ко мне.

— Садись, браток, — сказал он, указывая на угол циновки, часть бедняцкой постели, на которой спала его семья.

Тем временем его мать возилась в соседнем помещении, стучала посудой, звенела ножом и через некоторое время вошла к нам, неся в одной руке чугунную сковородку, полную жареной свинины, а в другой — два куска черного ячменного хлеба.

— Ешьте скорей, вы, странники, а затем сразу в постель. Небось измучились, шагая по этим проклятым холмам...

Мы не стали дожидаться повторного приглашения. Набросились на хлеб и свинину и без устали работали челюстями до тех пор, пока сковорода не опустела.

После такого царского ужина я уснул мертвым сном.

Когда мы проснулись, солнце стояло уже высоко, ярко освещая окрестности. День был чудесный, вокруг ни следа от серой, давящей городской обстановки. Здесь, в этих диких горах, человек мог привольно дышать, чувствовать, что он живет, и радоваться жизни. ДереЕню окружали холмы, дубовые леса с красными листьями, которые еще не унесли ветры; наверху — чистое, прозрачное небо. Странно, но на полях почти не было снега. Зима еще не успела расстелить здесь свое белоснежное покрывало.

Однако моя радость была недолгой.

Когда мы вошли в дом и сели завтракать, к нам присоединился отец Пано. Судя по соломинкам на его грубой домотканой одежде из козьей шерсти, он пришел из хлева, где кормил скот. Тяжелый вздох невольно вырвался из моей груди. «Наверно, и мой отец в эти часы подкладывает сено овцам и корове», — подумал я.

— А теперь, ребята, говорите правду, что за беда привела вас сюда в столь поздний час? — спросил Крашник-

190

старший удивительно мягким для своего огромного роста голосом.

Как ни ласково он говорил, у меня кусок застрял в горле. «Ну, Пано, давай придумывай что-нибудь», — с надеждой посмотрел я на него, хотя и понимал, что шила в мешке не утаишь и нам придется сказать правду.

— Понимаешь, вчера... призывники... — растерянно залепетал Пано, покраснев как рак.

— Кормят вас все так же плохо? — спросил отец.

— Свинья не станет такое есть! — затараторил, как пулемет, Крашник-сын. — Капуста, лук-порей, сушеная козлятина, каждый день одно и то же.

— Все это так, ребята, все это так. — Крашник-отец говорил спокойно, стараясь ничем нас не обидеть, но внушительно. — Однако уж коли человек хочет чего-нибудь добиться и выбиться из той нищеты, в которой жили не по своей вине его отец, дед и прадед, он должен преодолеть многие препятствия... Вам подавай все сразу, а ведь так не бывает, не может быть. Человек рожден, чтобы бороться, всегда и везде. А вы? Соскучились — скорей домой, голодные — опять домой. Ну, скажем, ты, сынок, останешься здесь. Что же ты будешь делать? Чем жить? Земли у нас кет, коз нет, ничего нет. Вот и перебиваемся с хлеба на квас. Мне уже поздно что-нибудь менять в своей жизни, и я останусь здесь, но только для того, чтобы ты здесь не остался. Эх, мне бы твои годы! Но что делать, моя юность прошла безвозвратно.

Он замолчал, однако мне стало ясно, что Крашник- отец догадался о нашем намерении. Иначе ему незачем было читать нам эту нотацию.

Перед тем как уйти, он улыбнулся, погладил нас обоих своей тяжелой, но теплой рукой по голове и сказал:

— А теперь отдохните хорошенько. После обеда я вас отвезу в город.

Мы молча посмотрели ему вслед.

ПЕРВАЯ РЕВНОСТЬ

К счастью, эпизод с краденым луком не дошел до ушей воспитанников интерната. Секретарь комитета молодежи Иван решил его замять, директор тоже не придал ему большого значения.

— Где ты найдешь львенка, который согласился бы щипать травку, — сказал он. — Это ребята из деревни. Они привыкли есть много, а коли нет хлеба, хотя бы чем-нибудь набить свои желудки. А мы их кормим... — Тут он махнул рукой и посоветовал Ивану не начинать дела, ограничившись одним строгим внушением.

Иван долго говорил со мной. Оказалось, что он из наших краев. Его деревня была недалеко от моей. Он даже видел меня где-то прежде и знал, как зовут моего отца.

Я был очень рад, узнав, что я не один прибыл сюда с того конца света.