Паук, привыкший присматривать за мной, ухмыльнулся и сказал Одноглазому (которого, разумеется, просто не могли звать иначе):

— Слушай, брат, мы добыли вам жратву и принесли сюда, но сами совсем не голодные. Ты позволь Мертвецу показать нам Провалы, он обещал. Он тоже не голодный, мы вместе жрали.

Одноглазый пихнул его в плечо и кивнул:

— Если хочет, пусть идет. Только следите за вашим эльфом. Наши мальчики эльфов очень не любят.

— Ну да, ну да, — фыркнула Шпилька. — А то мы не догадались.

— Наш Эльф — лешак только по имени, — сказал Паук. — Пусть Мертвец всем говорит об этом. Наш друг — человек, он за нас воевал.

Бойцы не стали возражать. Мертвец даже толкнул меня локтем:

— Ладно, Эльф, пойдем смотреть Провалы, там эльфийского прямо в избытке.

Врата Морайи больше не существовали.

Я слышал рассказы о них. О тонких линиях из истинного серебра, появляющихся от частого прикосновения на полированном граните скальной стены, и о возникающих из этих линий силуэтах Златого Древа, Звезды и Короны. О подходе к Вратам, заросшем мэллорнами. Но теперь все это стало всего лишь словами.

Арши взорвали скалу выше Врат, и этот эльфийский шедевр искусства и магии засыпала громадная груда камней, на которой уже прорастала трава и пробивался мох. Мэллорны, должно быть, срубили и сожгли; никаких следов присутствия Пущи не было видно, вокруг лишь зеленел молодой багульник и цвели неизбежные крокусы, куда больше любимые орками, чем эльфами, дикие горные упрямые цветы, которым все равно, лежит ли снег, растаял ли, дует ли ледяной ветер с вершин. Я никогда не видел крокуса в волосах эльфийской девы. Вероятно, эти цветы прочно ассоциировались у жителей Пущи с войной в горах.

— Тут был главный вход гадов, — сказал Мертвец, ужасно ухмыляясь всем своим раскромсанным лицом. — Мы его совсем ликвиднули. Нечего их искушать.

Мои друзья согласно покивали, я тоже. Тяжело было смотреть на Мертвеца; мне все время хотелось предложить ему сухарь или кусок сыра. Сначала казалось неловко, потом я не выдержал:

— Мертвец, хочешь сыра? Очень хороший…

Мои спутники заулыбались, и Мертвец осклабился:

— Да мне бы хоть какой!

Я отдал ему сыр. На душе стало чуть полегче.

— А почему тебя зовут Мертвецом? — спросила Шпилька.

— А меня три раза убивали, — ответил Мертвец польщенно, грызя сырную корку. — Последний раз парни уже точно решили, что я совсем мертвый, а я взял да очухался. На мне, как на псе — все затягивается в момент. Вот там, где ты перевязывала, мышка, я уже и не чувствую ничего дурного.

Шпилька снизошла с высот своей прелести до того, чтобы дернуть Мертвеца за ухо — самым кокетливым образом. Задира покосился, но смолчал.

Мы обошли каменную насыпь по широкой дуге и некоторое время поднимались крутой тропинкой вверх по склону. В конце концов Мертвец вывел нас к тайному лазу в пещеры. Ходы, подобные этому, арши всегда укрывали с особым искусством — стоя в трех шагах от ворот, ни эльф, ни человек не усомнился бы в монолитности покрытой трещинами и мхом скальной стены. Рычаг, отворявший вход, создатели защитных механизмов упрятали в расщелину, такую же естественную по виду, как весь окружающий мир. Когда лаз бесшумно отворился и я увидел бледные газовые фонари, освещающие галерею, снова вспомнились истории об орочьем колдовстве, хотя восхищение их способностью к механике было бы более уместно.

В галерее нас остановили стражники. Около потайного прохода обычно не оставляют постоянный караул, но Морайа жила по законам военного времени, и здешним жителям не понравился мой запах. Я несколько минут стоял, прижимаясь спиной к стене, не отводя от своего горла их клинков, пока Мертвец и Паук объясняли мою роль в отряде. Зато сообразив, в чем суть, местные бойцы сменили отношение на самое дружеское и затискали меня, как дети — котенка, рассматривая мое снаряжение с любопытством.

— Надо быть совсем уж психом, чтобы с твоей внешностью попереться в Провалы, — заметил с некоторым уважением юный арш, чье рассеченное клинком ухо то ли украшали, то ли просто держали стоймя стальные колечки. — Ты от ребят далеко не отходи. Убьют и имени не спросят.

Замечание показалось резонным, я кивнул.

— Ничего, Эльф, — сказал боец постарше, очень спокойный. — В компании наших никто тебя сзади не ударит. Да я вижу, ты и не особенно нервничаешь…

— Я давно живу с аршами, — произнес я на языке подземелий, как смог, и двинул его по спине, вызвав у стражников приступ буйного веселья.

Нас пропустили в глубь Морайи. Галерея, по которой мы шли, явственно выпадала из обычного стиля орочьих построек. Мне было совершенно очевидно, что изначально ее прокладывали горные инженеры аршей, но потом приложили руку подгорные мастера Пущи: карстовые стены покрывали шлифованные мраморные плиты, обрамленные поверху бордюрами из позолоченной бронзы. Металлические ветви и цветы через равные промежутки спускались вниз пышными купами, превращаясь в изящные канделябры. Фиалы Государыни, разумеется, заменили прежними газовыми фонарями, но их голубовато мерцающие шары не нарушали эльфийской стильности. Я шел, глазел по сторонам на прекрасно выделанные украшения стен и никак не мог решить, нравится мне это великолепие или нет.

Тщательно продуманная, помпезная красота. Воплощенное величие Пущи под землей. Так нравится или нет, Барлог заешь?!

Паук ткнул меня в спину:

— Помнишь белого истукана на тракте?

Я кивнул. Я даже понял, что заставило самого Паука вспомнить этого истукана. По-видимому, золотые цветы, прекрасные и неживые, так же, как та разбитая статуя, производили на него впечатление искусственности, ненужности и бездушия. Судя по минам Шпильки и Задиры, их чувства отнюдь не страдали двойственностью: им тоже откровенно не понравилось увиденное.

— Мы потом снимем эту дрянь, — извиняющимся тоном произнес Мертвец, заметив отвращение гостей. — Война, ребята. Наши восстанавливали генераторы, газопровод, вентиляцию… никак не успеваем все тут привести в порядок… Да и не знаю, будет настоящий порядок или нет. Или детям оставить, чтобы глядели, во что гад может превратить честные горы, если дорвется.

Паук толкнул его плечом в знак согласия.

— Тут раньше Господин Боя сидел, — сказал Мертвец, показывая на беломраморные изваяния эльфийских дев, прекрасные, как видения, реющие с двух сторон от обрамленной золотыми гирляндами арки. — Лет триста до той первой войны… Но вот видите, даже его тень ушла отсюда. Недосуг совсем убрать эту дрянь, а надо бы…

Подойдя ближе, я увидел следы ударов на мраморных телах. Кто-то нацарапал на белоснежном и бесстрастном лице статуи слово «ведьма». Шпилька фыркнула у меня за спиной. Я попытался представить, что чувствовал бы, будучи рыцарем королевы Маб и увидев, как орки соорудили собственные скульптуры на месте уничтоженного святилища Варды, — стало муторно.

Вандализм, как известно, — это опоганивание кем-то чужим наших святынь. Если речь идет о том, что мы сами уничтожаем чужие святыни, то это не вандализм, а поиск истины, прозрение и очищение. Куда ни ткнись в этике людей и эльфов — везде непременно попадешь на что-нибудь в таком роде. Гадко.

Мы прошли под аркой и оказались в громадном зале, освещенном слабо, но достаточно, чтобы я смог рассмотреть его убранство и глубоко, неприятно поразиться. Очень высокий, необозримо широкий — и его свод держали сотни колонн, выделанных в виде деревьев. Я остановился, оглядывая этот каменный лес; каждое дерево было вырезано из массива скалы с невероятной тщательностью, до тончайших нюансов, вроде выступов коры и почек на ветвях. Каменные ветви и листья, соединяясь в ажурные кроны, терялись в сумраке свода. Великолепная мозаика на полу изображала лесной ковер, малахитовую траву, васильки из лазурита, родонитовые гвоздики, ромашки из молочно-белого оникса… Подгорные эльфы вложили бездну искусства и труда в эту молчаливую мертвую громаду, в эту имитацию, иллюзию, которая, вероятно, была очевиднее, одухотворенная магией королевы Маб, в этот немой, вечный обман, призванный изобразить здесь, в глубочайшей из пещер моей страны живой лес под живыми небесами. Между стволами поддельных деревьев гулял настоящий сквозняк, и неподвижная под ним листва казалась злой насмешкой над естеством. Душу тоже вкладывали в это творение?