— Тебе не нравится запах? А почему бы не понюхать, ведь это твоя лесная гадина утопила здешних детей на нижнем уровне! Это же ваша победа воняет, ваша грязная победа, ваши чары, радость твоей лешачки!

Инглорион настолько не ожидал подобного выпада, что даже растерялся.

— Дети? — спросил он, бессознательно качнув головой в знак отрицания, невозможности услышанного. — Дети утонули, говоришь ты? У вас бывают дети?

Задира ударил эльфа кулаком между лопаток и облизнул кулак, скалясь и щурясь. Орк, намотавший на пальцы ту самую крученую веревку, которой Инглорион был связан, сказал:

— У всех живых существ бывают дети. Только у эльфов не бывает, потому что эльфы неживые.

— Это вздор, — возразил Инглорион.

Орки зафыркали. Седой спросил:

— Вздор, что мы живые, что эльфы неживые или что у нас бывают дети?

Инглорион смутился. Не хватало еще, чтобы рабы Зла учили эльфа четкости выражения мыслей.

— И то, и другое, и третье, — сказал он. — Разве не так?

— Ты помнишь свою мать? — спросил орк с веревкой. — Я помню свою. Все помнят. А ты?

— Я помню, как появился в этом мире, — сказал Инглорион, пожимая плечами. — Воплощение эльфа, видишь ли, не имеет ничего общего с родами животных. Я был создан Истинным Светом, я воплотился сознающим себя, как все эльфы — просто вышел из Предвечного Сияния и осознал это. У меня не было матери — или моей матерью, отчасти духовно, вне телесной грязи, была Государыня… или Варда… Никакого родства, кроме духовного, у эльфов не бывает. Телесное — низменно.

Твари молчали. Бритый громко скреб за ухом. После странно длинной паузы орк с веревкой сказал:

— Значит, я был прав. Она тебя заставила. Я думал, ты хоть мать помнишь, а ты вообще забыл, что был человеком…

Инглорион пренебрежительно усмехнулся:

— Я был человеком? Прекрати, это нелепо, — а думал он в это время, как было бы ужасно, окажись это правдой.

Задира снова влез в беседу, бесцеремонно ткнулся влажным носом эльфу в ухо, с шумом втянул воздух — Инглорион передернулся от гадливости — и заявил, срываясь со слов людей на хрюканье и урчание:

— Да все ты врешь! От тебя и пахнет-то человеком, если нюхать в правильном месте! Это твоя одежда воняет лесной гадиной!

Инглорион брезгливо отстранился:

— Я вижу, ты еще слишком молод…

Орк задохнулся от возмущения, клацнул клыками возле самого лица. Старшие снова его поймали и оттащили, а он выдал длинную тираду с рычанием и визгом — орочьей брани, не иначе. Вышел страшный шум, маленькие орки визжали, а большие хрюкали и фыркали; Инглорион с досадой сказал, обращаясь к орку с веревкой:

— Окажи мне любезность, держи этого задиру подальше. Он мне надоел.

Реплика эльфа странным образом добавила общего оживления. Беззубый пронзительно взвизгнул, прочие загоготали и захрюкали, а седой, перекосив пасть, изрек:

— Мелкий, этот дал тебе новое имя. Мне нравится, ты стоишь.

Названный Мелким хмыкнул и почесал нос. Остальные принялись его покусывать и тыкать, он отмахивался и повизгивал — Инглорион не мог ничего разобрать, пока орк с выбитым клыком не заявил:

— Я скажу всем, имя тебе — Задира, звучит хорошо. Ты как раз хотел новое имя.

Задира поймал его за шею и укусил за щеку. Инглорион наблюдал за возней тварей, и чем больше он наблюдал, тем сильнее что-то царапало изнутри.

Всем известно, что орки грызутся между собой. Рабы Тьмы ненавидят друг друга, они не могут удержаться от насилия даже на минуту — это пошлая истина, это знают даже человеческие дети. Но Инглорион смотрел и не видел в этой грызне ни насилия, ни даже раздражения. Он был готов увидеть, это было бы естественно увидеть, но их возня, скорее, напоминала игры щенков или котят, хищников, которые изображают атаку на себе подобного, но не атакуют, а так… Укусы и щипки не оставляли на их телах не только ран, но и синяков, очевидно, не причиняя настоящей боли. Даже совсем стороннему наблюдателю спустя малое время становилось очевидно, что эта постоянная якобы драка — не что иное, как желание держаться вместе, до тесноты и телесной близости. Это желание, конечно, тоже орков особенно не украшало, но к нему уже нельзя было отнестись, как к желанию бессмысленно убивать.

Инглорион впервые подумал, что рабы Тьмы, разумеется, враги всему живому в мире… но, похоже, они отнюдь не враждуют друг с другом. И еще он подумал, что об этом не удастся рассказать в Пуще, когда появится возможность туда вернуться.

Потому что в такое невероятное сообщение никто не поверит.

…Шайка орков, чьим пленником был Инглорион, отправилась отдыхать в жилое помещение. Они перешли зал и по коридору попали в невысокую комнату, вырубленную в скале. Ее обогревал камин, в котором горел уголь; пламя и дым втягивались в странную воронку из листового железа, закрепленную над огнем. Вдоль стен, в нишах, лежали тюфяки, обтянутые лошадиными шкурами и набитые чем-то непонятным. Другие ниши, вероятно, предполагалось использовать для хранения вещей; в самой глубокой стоял большой сосуд из темного стекла, полный воды. Пол застилали другие шкуры, мохнатые, распространявшие слабый запах веников и зверя. Круглая плоская каменная плита в центре изображала подобие столешницы, на нее поставили корзину с остатками мяса и костями.

Орки устроились на отдых, только тот, с веревкой, которую крутил между пальцами, сидел на корточках у огня. Инглорион присел рядом. Он думал, что весь насквозь пропах орочьим логовом, но это волновало его куда меньше, чем странная тяжесть во всем теле и усталость, которая никак не желала проходить. Глупо и непривычно. Эльфы не устают и не болеют. Походка эльфийского рыцаря всегда легка, и никаких странных недомоганий быть не может.

«Вероятно, — предположил Инглорион, — виноваты проклятые камни вокруг и отсутствие зелени и солнца. Моя душа тоскует по Пуще, такой беды со мной еще не случалось. Надо как-то пережить ее, отвлечься любым способом, все еще исправится», — решил эльф и обратился к орку, запутавшему веревку в сложный узел:

— Как тебя зовут? У тебя есть имя?

Орк осклабился:

— Есть. Хторг-Рши, Паук на языке людей.

— Почему так гнусно?

Паук фыркнул:

— А тебя как зовут?

— Инглорион. На языке эльфов — Увенчанный Славой.

— А почему так глупо?

Инглорион чуть не хихикнул, он и сам не мог объяснить, почему перевод его имени так неожиданно глупо прозвучал в орочьей норе. Как-то излишне помпезно, что ли. С привкусом неожиданной безвкусицы. Никогда раньше он не воспринимал так собственное имя. А Паук, растягивая веревку и глядя на собственные пальцы, говорил:

— Паук — храбрый и изобретательный убийца. Он любит нити и знает, что с ними делать. По-моему, все очень ясно. Нормальное имя для солдата.

— Ты наемник? — спросил Инглорион.

— Да.

— То есть убиваешь за деньги кого придется?

Паук фыркнул, потянул концы шнура — и узел распался.

— Почему — кого придется? Только чужих. А что?

— Эти твои…

— Друзья?

— Друзья? — Инглорион поморщился. Слово совершенно не подходило для орочьей шайки. Люди носятся с дружбой как с писаной торбой, считают эту подчеркнутую привязанность к кому-то конкретному непонятно за что неким даром небес. Эльфы недолюбливают это словечко, как и это чувство, предпочитают говорить о партнерстве или товариществе — о чем-нибудь, что не застит глаза и не мешает видеть достоинства и недостатки. Но орки… уж с ними-то это слово не ассоциировалось вовсе.

— Ну да, друзья. — Паук снова натянул шнурок. Инглорион с удивлением увидел в пересечении веревок человеческую руну «быть». — Воевали на стороне Карадраса. Теперь — вместе со здешними. Но, в конечном счете, мы же всегда воюем против гадины из леса. Так что все правильно.

— Ты хочешь сказать, что, кому бы ни служил, все равно служишь Тьме?

Паук усмехнулся — Инглорион уже успел настолько приглядеться к орочьим мордам, что начал читать их мимику, почти как человеческую.