Он учил рубить и колоть с коня, учил офицеров фехтованию: позиция ангард, прямой удар с выпадом, кварта, терс, секуда, полукруг, фланконада, дегаже и прямой удар! Даже французы и итальянцы пасовали теперь против тридцатипятилетнего Лермонта.
В отличие от беспечного Трубецкого, от царского двора, прожигавшего жизнь в роскоши и удовольствиях, небольшая кучка иноземных офицеров во главе с Лермонтом понимала, что война будет трудной, тяжелой. Только они да Шеин, казалось, понимали, какой грозный враг — поляки и литовцы. Не было в тот век у Руси более опасного врага. И он уже действовал. Чем ближе надвигался роковой день истечения Деулинского перемирия, тем деятельнее и наглее вели себя шпионы и лазутчики Сигизмунда III и его иезуитов в Немецкой слободе и во всех других иноземных слободах государева града Москвы.
Пожалуй, во всем рейтарском полку один лишь шквадронный ротмистр Лермонт изучал в канун большой войны опыт древних военачальников — Цезаря, Александра Македонского, Ганнибала и современных ему полководцев — маршалов Франции Витри, Буа-Дофена, де Пралена, принца Нассауского, дона Жуана Австрийского, коему служил некогда Сервантес. Многовато для ротмистра? Рейтарский ротмистр стоил генерала в более поздние времена.
За эти годы он узнал, что война — это неведомое, риск, удача, случай. И все-таки фортуна милостивее к тому, кто смелее и сильнее духом и телом, лучше подготовлен и вооружен.
Совсем заели бы Лермонта жулики и расхитители, если бы не заставил их замолчать один случай в полку рейтаров. Одного шкота-рейтара, тяжело раненного в пустяковой переделке с разбойниками под самой Москвой, в Сокольниках, пришлось списать в калеки. Денег на возвращение в родной Глазго у него не было, пенсии никто ему не сулил, и погиб бы он, как раздавленный телегой пес в подворотне, если бы не Лермонт. Ротмистр устроил складчину и сам ходил по шквадронам, собирая деньги на отъезд калеки на родину. Складчина продвигалась туго, пока не узнали рейтары, что сам Лермонт по-братски отдал земляку половину всех своих наличных денег — что-то около двухсот рублей золотом. Только это и примирило как-то рейтаров, кроме самых хищных и жадных, с правдолюбцем и чистоплюем Лермонтом, по мнению многих вояк, не в меру о себе понимавшим и испорченным книжной грамотой, вовсе не подходящей для наемного солдата, живущего по мудрой и безжалостной пословице: «Ешь собака собаку, а последнюю черт съест!» По-английски эту пословицу Лермонт произносил так: «Dog eat dog, and the Devil take the hindmast!»
Возглавив Пушкарский приказ, Михайло Шеин рьяно обзаводился пушками к новой войне, веря, подобно Людовику XIV, что пушки суть ultima ratio regis — последний довод Государей.
Летом 1631 года фон дер Ропп вызвал к себе Лермонта.
— Дорогу до Вологды знаешь? — спросил полковник, напустив на себя таинственный вид.
— Как не знать — у меня именьишко под Костромой, — отвечал шквадронный.
— Сие мне ведомо. Сделаешь дело — еще землицы да людишек получишь. Святейший патриарх тебя не забудет. Его Святейшество и воевода Шеин по моему совету решили поручить тебе большое дело, благо ты люб ему и знаешь голландский язык. Возьмешь шквадрон, пушкарей сотню, обоз конный и махнешь прямо на север от Волги до Холмогор на берегу Студеного моря. Там дождешься прихода голландской флотилии, примешь двадцать пять пушек и доставишь их в Москву для Пушкарского приказа. Нападут шведы с финнами — дерись до последнего, а затем взрывай пушки.
С таким напутствием отправился ротмистр в долгий путь. Прошел он без особых приключений. Около недели ждали прихода голландских кораблей. Наконец в Двинскую губу вошла флотилия с развевающимися на свежем ветру флагами республики Соединенных Провинций. Моряки — голландцы, валлоны, фламандцы, фризы — немало удивились, когда рейтарский ротмистр обратился к ним на голландском языке. Разгрузка заняла несколько дней. Руководил ею шумливый немчина из Эссена, высокий, рыжий, голубоглазый, как раз такой тевтон, каких описал Тацит, но с придатком в виде огромного пуза, больше даже галловейского. Звали его Конрад Кребс, и от него Лермонт узнал, что пушки вовсе не голландские, а немецкие, производства некоего Круппа из Эссена. Из-за войны, бушевавшей в Европе, людям Шеина пришлось, закупив пушки у Круппа в Эссене, отправить их в Московию на голландских кораблях из Амстердама.
— Такая махинация для моего хозяина, — хвастался Кребс, — сущий пустяк. Антон Крупп далеко пойдет! Уж такой это человек: прикоснется к чугуну — загребает золото!
Кребс рассказал, что основатель дома Арндт Крупп стал членом купеческой гильдии старинного ганзейского города Эссена в 1587 году. Он был подлого, к тому же голландского происхождения и почти безграмотен. Но денежки у него водились. Он построил себе большой дом у Соляного базара. Уже тогда в семисотлетием Эссене строили пятиэтажные дома, потому в городских стенах было тесно. Купцы славились своими гаргантюанскими аппетитами и еврейскими погромами. Через двенадцать лет пришла черная смерть. Объятые ужасом купцы разорялись, продавали за бесценок все свое имущество, пировали напоследок и умирали, а Арндт Крупп бесстрашно, будто завороженный от чумы, все скупал, скупал, скупал. И разбогател, женился после чумы на дворянке с приставкой «фон» перед девичьей фамилией, породил четверых детей. Торговал он поначалу шнапсом, вином, скотом, но когда в 1618 году началась бесконечная война в Европе, он стал интересоваться оружием, углем, водяными мельницами. Старый Арндт умер в 1625 году, оставив солидное состояние сыну Антону, женатому на дочери оружейника Крозена. Черная смерть в виде бубонной чумы, опустошительная религиозная война и удачная женитьба — вот что сделало Круппа оружейником. Дело тестя перешло к Антону Круппу. Он продавал до тысячи пушечных стволов из того самого металла, из которого в прежние века оружейники Золингена ковали мечи, щиты и кольчуги рыцарей Рейна. Торговал Крупп с кем угодно: с голландцами, датчанами, шведами, испанцами, французами. Страна погибала, — голод привел к повсеместному людоедству, а Крупп поставлял пушки всем желающим, лишь бы платили золотом. О Московии и Царе Михаиле Федоровиче он понятия не имел, но царское золото было достаточно высокой пробы. Что из того, что собрано оно было большей частью в кабаках у целовальников! Деньги не пахнут. Крупп готов был поставлять пушки и мушкеты даже самому Вельзевулу.
И Вельзевул остался бы вполне доволен. Принимая пушки, Лермонт испытал каждую на полигоне под Холмогорами, и все они оказались отличного качества. Даже знатоки из Пушкарского приказа не могли ни к чему придраться. Голландцы сполна получили от подьячего из Посольского приказа за доставку пушек, закупили почти задарма меха, навагу, семгу и прочие ценные товары и, вспугнув тюленей пушечным салютом, отбыли восвояси. За время стоянки в Двинской губе, плавая всюду на весельных лодках, они успели составить подробнейшие и точнейшие карты летнего и зимнего берегов. Это были всесветные мореходы, заткнувшие за пояс испанцев и соперничавшие на всех морях с англиянами.
Целых две недели с неимоверными трудностями и мучениями тащился Лермонт с тяжелыми крупповскими пушками по размытым дождями лесным дорогам, утыканным громадными валунами. В болотистых местах приходилось прокладывать гати. Лошади выбивались из сил, падали и испускали дух. Порой удавалось дотемна покрыть лишь два-три поприща. Все же Лермонт не потерял ни одной пушки.
Когда Филарет узнал о прибытии пушек в Москву, он перекрестился и сказал:
— Слава Богу! Теперь можно начинать войну!
Эти слова нисколько не обрадовали ротмистра. Наступал конец вечному покою.
В предвоенной тревоге, в нараставших заботах проходил для Лермонта месяц за месяцем.
И вдруг произошло нечто такое, что выбило из седла ротмистра и заставило его забыть о надвигавшейся большой войне.
Человек только тогда живет полной жизнью, когда находится и действует в самой ее гуще, участвует в главных событиях своего времени. Такой жизнью и жил Лермонт в Московии. Но был ли он счастлив? Едва ли. Большая война не радовала его.
