Эта мысль показалась ему откровением. Словно прикоснулся он к невидимой правде.
И Лермонт был прав. Кровью и делами своими был он среди тех, кто защищал слабое после Смутного времени Московское государство от исконных врагов за полвека до вступления на престол десятилетнего Петра. Ученики его берейторских учеников будут обучать грозную петровскую кавалерию, петровские рейтары, кои разобьют в пух и прах непобедимых шведских рейтаров Карла XII, будут благодарно вспоминать нетленную доблесть тех, кто до них защищал Москву и сражался за Смоленск.
В надежде распалить, раззадорить алчных рейтаров Лермонт вышел из вражьей стороны с длинным обозом, груженным его военной добычей, польскими припасами и питьями. Оружие, доспехи, конские сбруи, бочки с вином, хлеб. Джентльмены удачи заахали и заохали, клялись святым Андреем и старой Шкотией. Глаза у наемных загорелись. «Выкушав на здоровье», они готовы были немедленно отправиться в поход. Лермонт знатно угостил полчан взятой у поляков водкой, до коей шкоты были большие охотники. На закусь пошли польская солонина с сухарями. Но сам не стал напиваться — на войне нужна свежая голова.
— После приступа, — решил главный воевода Шеин, — отправим три сотни в гости к ляхам! Ведь все это добро, отнятое у ляхов Лермонтом на смоленской дороге, предназначалось для смоленского гарнизона!
При свете бивуачного костра писал Лермонт письмо жене, первое за все время из разлуки, их размолвки.
Ты знаешь почти наизусть Писание. Как же забыла ты такие строки из Чисел:
И сказал Господь Моисею, говоря: «Объяви сынам Израилевым и скажи им: если изменит кому жена, и нарушит верность к нему, и преспит кто с нею и излиет семя, и это будет скрыто от глаз мужа ее, и она осквернится тайно, и не будет на нее свидетеля и не будет уличена, и найдет на него дух ревности, и будет ревновать жену свою, когда она осквернена, или найдет на него дух ревности, и он будет ревновать жену свою, когда она не осквернена: пусть приведет муж жену свою к священнику… священник пусть приведет и поставит ее пред лицо Господне… и обнажит голову жены, и даст ей в руки приношение воспоминания, — это приношение ревнования, в руке же у священника будет горькая вода, наводящая проклятие. И заклянет ее священник, и скажет жене: если никто не преспал с тобою, и ты не осквернилась и не изменила мужу своему, то невредима будешь от сей горькой воды, наводящей проклятие; но если ты изменила мужу твоему и осквернилась, и если кто преспал с тобою, кроме мужа твоего, да предаст тебя Господь проклятию и клятве в народе твоем, и да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим; и да пройдет вода сия, наводящая проклятие, во внутренность твою… и будет жена проклятою в народе своем. Если же жена не осквернилась и была чиста, то останется невредимою и будет оплодотворяема семенем. Вот закон о ревновании… И будет муж чист от греха, а жена понесет на себе грех свой…»
Прочитал. Подумал. Порвал. Не те слова, не те слова…
А слова найти надо. И он их найдет. Найдет.
24 февраля 1633 года на западной днепровской заставе подняли под вечер тревогу. По снежной целине к Смоленску ринулся конно-пеший отряд ляхов. Князья Прозоровский и Белосельский разбили его наголову, обратили в бегство, многих врагов перебили, взяли в плен 327 жолнеров. На допросах узнали, что отряд этот был послан Гонсевским из Красного. Шеин отписал Царю об этой малой победе — больше, увы, ему нечем было похвастать.
— За всю войну эту, — сказал в июле, на восьмой месяц осады, Шеин Лермонту, — ты ни разу не бывал дома, не ездил в Москву. Небось рвешься к своим. Так вот. Посылаю тебя в столицу по важному делу. От Трубы мы ничего не дождемся. Одну имею надежду — на купца Никитникова. Другого такого богатея в Москве нет, — у него сам Царь взаймы берет, а мне сам Бог велел. Передашь ему письмо от меня, расскажешь, как нам тут трудно. Даст денег — закупишь порох, пушечный снаряд, солонины, хлеба и привезешь все сюда. Я тебе полностью доверяю. А Никитников — прелюбопытный человечище, из ярославских мужиков, громадного ума и редкой хитрости купец, русопят от подошвы ног до макушки…
По дороге на Москву проезжал Лермонт мимо куцых обозов с запасом и зарядом. Они еле тащились. Посошные люди не спешили. Подрядчики тоже. Служилым татарам, чувашам, казакам давали по две деньги в день на лошадиный корм. Вид у лошадей был такой, ровно они одним лишь святым духом питались. В станах подводчики резали яловиц, одну на восемьдесят человек, или одного барана на десять человек, варили в котлах похлебку с крупой. Ближе к Москве можно было еще купить соль. Не хватало овса и сена для лошадей, а нужно было на десять одров по четвертке овса да по острамку сена.
Никитникова почитали на Москве первым из двадцати двух именитых «гостей» на Москве, если не считать двоих братьев Строгановых, временно пребывавших в это время в столице по своим купецким делам. В то время купецкое сословие окончательно выделилось из разряда тягловых людей в городские или посадские люди. Во всех городах государства, кроме Москвы, разбивались купцы на три разряда: лучшие, средние и молодшие. В белокаменной же высшее звание жаловалось гостям, богатейшим купцам первой, так сказать, гильдии, имевшим не менее двадцати тысяч рублей годового дохода. Гости были близки к высочайшей особе Государя и не платили пошлин, могли скупать вотчины и, имея доступ к казне через высокие государственные должности, были первыми казнокрадами. Членами гостинной или суконной сотни состояли около четырехсот богатых купчин среднего помола. Эти уступали гостям в весе своих денежных мешков и в чести. Купцы низшего звания входили в черные сотни и государевы слободы, коих было тогда десять.
И вот Лермонт приехал в Москву, ввалился, весь в пыли и грязи, к первому купцу Руси великой. Хоромы у него не хуже княжеских, да что там княжеских или боярских — сами Романовы в хоромах таких не живали до того, как Михаил в Цари вышел. Имя Шеина сделало свое дело. Купец хотел встретить посла Михаилы Борисовича чуть не с большими церемониями, чем Царь Иван Васильевич аглицкого резидента, но тут Лермонт взбеленился, воззвал к совести и отчизнолюбию Никитникова, пересказал ему о воинских действах под Смоленском, о голоде, нехватках пороха. Однако, живя в Москве близ кремлевского двора, Никитников слишком хорошо знал, что Трубецкой со своею сворой роет яму главному воеводе и его армии. После возмутительно долгих словопрений он отвалил сумму вчетверо меньшую, чем просил Шеин, под впятеро больший процент. Спасая отечество, сей русский Крез давал в рост русской армии!..
— Шеин на эту войну последнюю рубаху спустил, — сказал этот ярославский купчина, столь не похожий на Козьму Минина-Сухорукова, — а я по миру идти не собираюсь — уже хаживал. Однако скажу: пусть знает Михайло Борисович, что главный ворог у него сзади сидит и удар в спину нанести готовится!..
Пропуская обоз, груженный порохом и хлебом для смоленской армии, Лермонт, сидя на коне, видел, как прискакал к Арбатским воротам сам князь Трубецкой. Еще жирнее стал, седые власы библейские и спеси больше. Князь поглядывал, считал подводы, крутил ус. Лермонт уставился прямо в затылок своим тяжелым, магнетическим взглядом, полным негодования и неприязни. И Трубецкой дернул раз-другой выей, потом повернулся и уставился на Лермонта. И словно искра пробежала между ними. Понял Лермонт, что узнал Трубецкой, вспомнил и теперь уже никогда не забудет.
В Москве Лермонт заехал на Посольский двор. Знакомые англичане и один полковник-шотландец, только что прибывший из родных мест, рассказали, что король Карл I летом посетил Шотландию, чтобы там его короновали шотландской короной с восьмилетним опозданием. Народ с негодованием взирал на пышное облачение его епископов. Шотландские дворяне ропщут против усилий короля отобрать у них земли, отнятые в свое время у Католической церкви. Всюду среди протестантов растет недовольство королем. Как сказал полковник из Абердина, застрельщиками в борьбе против короля выступают шотландцы. Пресвитериане ведут у себя дело к отмене епископатов, навязанных им отцом короля Иаковом. Тайно готовится ополчение, поскольку ходит упорный слух, что Карл I, поддержанный флотом, вторгнется с армией в Шотландию. Родственник Лермонта эрл Ротса вместе с герцогом Арджайлом, Линдсеем, Балькаррасом, Эглинтоном — все высшее дворянство — готовится возглавить ополчение. Король напрасно рассчитывает заставить Шотландию поддержать его в борьбе с английским парламентом. Завариваются дела невиданные и неслыханные… В одном из кремлевских покоев Царя князь Трубецкой снова лил яд в уши Михаила Федоровича:
