– А Витя тут остался?
– Не помню. Совсем не помню…
Тормозов виновато улыбнулся.
– Только Вити нам здесь не хватало, – ворчал Стас, когда Тормозова наконец отправили домой. – Кто этот Витя, где его искать? Завтра на свежую голову снова придётся пытать этого курносого сказителя былин. Сегодня он перенапрягся, и к концу память заело. Про Витю ничего не помнит, только про космодром.
– А Витю ты знаешь, – заметил Самоваров. – Вы вчера познакомились. Это тот самый серьёзный гражданин, что отбирал швабру у уборщицы в Кривом гастрономе.
Стас даже присвистнул:
– А не наш ли это чистюля со шприцем?
У Самоварова неприятно перехватило дух.
– Вряд ли это Витя, – подумав, сказал он. – Правда, он бывший медик – фельдшер, кажется. Но если Витя в тот вечер был здесь с Тормозовым, почему его не углядел зоркий Селиванов?
– А сортир за шкафом, сильно уступающий сортиру Станиславского? – напомнил Стас.
– Ты думаешь, Витя там спрятался? Но зачем? И к чему Вите убивать наших стариков?
– Ну, у психов своя логика. Откуда он мог знать Щепина? Может, он тоже в психушке наблюдался?
– Вроде бы нет. Я ни о чём таком не слышал.
– Такие вещи люди обычно не афишируют. Я же узнаю точно. Итак, завтра в психушку, только в психушку! – решительно заключил Стас.
– Но зачем, по-твоему, Витя двух стариканов угробил?
– Затем, что ненормальный.
– Ты же сам сказал, что у ненормального тоже логика должна быть, только своя, ненормальная, – не согласился Самоваров. – Я сам читал в газете, как одна медсестра отправляла на тот свет своих зажившихся престарелых пациентов. Из чувства долга она это делала – мол, раз природа запаздывает… Но это не у нас, это в Англии было. Там же другая медсестра доводила какими-то лекарствами детишек до комы, а потом «спасала». Родители ей по гроб были благодарны, все её уважали и любили. Этого она и добивалась.
– Ну вот! Чем не логика? – оживился Стас.
– Учти только, что эти английские дамы действовали официально от больниц, у знакомых пациентов. Витя теоретически мог делать укольчики. Кому угодно мог, но не Щепину.
– А что Щепин?
– Щепин терпеть не мог ни уколов, ни медицинских работников! Потому он и говорил, что его друг Тверитин от укольчиков загнулся. Как он мог согласиться на инъекцию?
– Установлено, что Витя и наш друг с Луны были здесь в тот вечер, – сказал Стас. – Щепин тосковал в последнее время. Напился, заснул, тут входит Витя со шприцем…
– Витя к трезвому пришёл! Селиванов застал Тормозова у вполне трезвого Щепина, который не собирался спать. Даже если в это время Витя Фролов зачем-то прятался в сортире, всё равно какая-то бессмыслица выходит! Щепин был старик хоть и пьющий, но неглупый и скептический. К тому же выдавал себя за князя Рюриковича и вращался исключительно в кругу художественной интеллигенции. Как он мог завязать сомнительное знакомство с сумасшедшим?
– Ты же вон завязал! Вроде бы не псих, хотя и не князь. Может, тоже в витаминах нуждаешься?
– Это всё Вера Герасимовна…
– Удивляюсь, как ты жив до сих пор, общаясь с этой мегерой! Но я тебя предупреждал, – напомнил Стас. – Ты утрачиваешь чувство реальности. Уясни наконец, что под видом частного медбрата Витя Фролов куда угодно влезет и кого угодно уколет. У него ведь на лбу не написано «умалишённый»!
– Пусть Витя даже сделал укол Щепину, находящемуся в хмельной полудрёме, – не сдавался Самоваров – Но ведь до сих пор нет ответа на главный вопрос: зачем? кому всё это выгодно? Что у нас получается: Тверитин и Щепин – не случайные жертвы, первые встречные прохожие. Они ближайшие, очень давние друзья. Щепин после смерти друга начинает говорить о неслучайности этой смерти. Только говорит в кругах, никак с Витей не связанных! Например, про это он мне говорил, но, судя по записке, считал, что я ему не верю.
– Эти разговоры услышал некто вполне нормальный, вменяемый! – подхватил Стас. – Кому есть что терять. И он подослал под каким-то предлогом Витю к скульптору, чтоб не болтал.
– Под каким предлогом? Щепин, был чванный, знакомиться не любил.
– Умному человеку всегда нетрудно найти предлог. Например, можно объявить, что Витя какой-нибудь незаконнорождённый граф или тоже князь. Можно по кошачьей линии попробовать. Старик ведь кошек обожал, мог клюнуть, – начал фантазировать Стас.
– Но кто этот хитроумный негодяй? – иронически улыбнулся Самоваров. – Я в окружении наших покойных пенсионеров таких не знаю.
– Хватит! – взмолился Стас. – Где ты, там мрак. Князья, поэты, сумасшедшие! Своими историями меня утомил ещё наш героический друг с торсом Даргомыжского. Лучше я прямиком отправлюсь в психушку, разузнаю тактично, не наблюдались ли там одновременно с Витей Фроловым наши покойные старички.
– Вряд ли. Они вполне нормальные были.
– Как знать! Все мы в этом смысле пограничники!
Вернувшись в свою мастерскую, Самоваров долго не мог найти себе места и взяться за работу. В Мраморной гостиной как раз репетировал квинтет баянистов. Ему в ответ нервно бились друг о друга два хрустальных листка в люстре, вагонно гудел чугун служебной лестницы и судорожными глотками заходились батареи, спрятанные за резными экранами.
Самоваров пошёл в Зал бесед.к окну. «Портрет девушки в белом» стоял там, отвернувшись к стене и выставив миру фанерные углы подрамника и шершавость холщовой изнанки. Самоваров развернул портрет, потрогал пальцем извилистые бороздки рыжих кудрей. Это не кудри, конечно, а засохшие мазки. Всего лишь кадмий, неровно размазанные краски, исчерченные черенком кисти – Настя всегда так делает, когда пишет волосы. А фон скребёт мастихином. А глаза выводит беличьим хвостиком…
Смирнов считает, что это именно Настя выпустила наружу Анниного беса. Это ерунда: какая в кадмии мистика? Синяки Ирины Александровны выглядят впечатляюще, но поставлены они были еще накануне.
Самоваров взял портрет и вернулся к себе. Баяны ещё ревели, а у дверей запертой мастерской стояла Даша Шелегина. Она была румяная с мороза, всхлипывающая носом и очень нетерпеливая.
– Скажите… Настя… Анастасия будет здесь сегодня? – спросила она. Ей, очевидно, было неловко называть жену такого взрослого человека просто Настей.
– Должна быть, – ответил Самоваров. – Может, скоро появится. Заходи, подождёшь.
Даша вошла, присела на диван, сняла шапочку. Щёки, нос и даже брови были у неё красные – похоже, она долго пробыла на улице и очень замёрзла. Прохладный воздух мастерской показался ей чудесно жарким. Шубу она снимать не стала, потому что ещё не отогрелась.
Портрет, который Самоваров забыл повернуть лицом к стене, Даша сразу заметила, да и оригинал узнала моментально:
– О, Анька! Я всегда говорила, что она сумасшедшая. Даже бешеная!
– Мама до сих пор болеет? – поинтересовался Самоваров.
– Болеть не болеет, а синяк, говорят, до Нового года продержится. Он сейчас уже зелёный, а был фиолетовый. Скажите, неужели Смирнов в самом деле такой, что из-за него можно… так, как Анька? Он красивый, да?
– Об этом не у меня, а у девушек спрашивать надо, – улыбнулся Самоваров. – Конечно, он мужчина обаятельный. И очень неглупый.
Даша забилась в уголок дивана. Руки она спрятала в карманы шубы, пробовала и ноги под себя поджать, но не решилась.
– А Настя когда обещала быть? – снова спросила она скучным голосом. – Мне её повидать надо. И идти тоже надо – у меня куча дел. Не знаю, стоит ли дожидаться. Вдруг она через три часа только придёт?
– Не исключено. Может, ей передать что-то?
– Нет, мне нужно с глазу на глаз. Хотя… она про это всё равно у вас будет спрашивать?.. Видите ли, нам с Ромкой хотелось бы договор заключить – разрешение на исполнение папиных вещей в Вене. Папа ничего подписать не может, а мама… Ромка говорит, надо пригласить нотариуса, чтоб он оформил, заверил что-то там, но мама… Вы бы как сделали? Чтоб мама не знала?
Самоваров задумался.
– Вряд ли получится это проделать тайно, вам тем более, – сказал наконец он. – Почему бы вам не поговорить с мамой начистоту, не рассказать ей всё, как есть? Скорее всего, она поможет – она должна понимать, как важно и выгодно для вашей семьи это исполнение. Человек она незлой…
