– Трудно, – сделала вывод Алла Леонидовна. – Нужна работа со всеми членами семьи, включая, разумеется, самого больного. А это недешёвое удовольствие.

– Мой старший товарищ, про которого я говорил… Он готов на любые расходы, – пообещал Самоваров, слегка краснея в сумерках.

– Тогда я завтра вам перезвоню. Одному вам с такой задачей не справиться. Я подготовлю ассистентов – один начнёт работать с женщиной, другой с больным. Главное – сам больной. Вот ему-то, кроме лёгких общеукрепляющих фиточаёв – это травки, травки, не бойтесь! – могут понадобиться успокоительные инъекции.

Самоваров насторожился. Он-то хотел расспросить Кихтянину про инъекции бодрящие!

Самоваров открыл рот, чтобы завести разговор о влиянии укольчиков на престарелые организмы. Однако Алла Леонидовна его опередила: нажала на клавишу настольной лампы. В расплывчатых сумерках возник яркий, надёжный круг электрического света. Озарённая им, Алла Леонидовна сразу утратила обманчивую моложавость. Обнаружились не только все выразительные морщинки, но и извилистая волевая линия её рта, которая маскировалась нежно-розовой губной помадой. Самоваров от яркого света зажмурился. Ему расхотелось довирать про Вальку. Он знал, что в их с Аллой Леонидовной беседе мелькнули какие-то многообещающие рожки, за которые поаккуратнее ухватиться – и выйдет, возможно, толк.

Алла Леонидовна уже делала заметки для ассистентов, которые будут внедряться в несчастное семейство Чухаревых. Самоваров кротко продиктовал все сведения о себе. В случае чего, можно будет сказать, что про Валькины беды он нафантазировал, будучи вне себя от депрессии.

Он воспрял духом и бодрее покосился на порхающий в бумагах золотой карандаш.

Ещё что-то золотое блеснуло на столе Кихтяниной и показалось очень знакомым. Так и есть! Из-за какой-то брошюрки выглядывал лоснистый уголок плотного картона, усеянный золотыми тиснёными снежинками. Приглашение на Рождественский концерт! Лишь сегодня утром эти приглашения принесли из типографии. Значит, Кихтянина входит в избранный круг губернских меломанов?

– Вы будете у нас в музее на концерте? – спросил Самоваров, кивая на золотые снежинки.

– Какой концерт? Ах, это!

Алла Леонидовна выудила приглашение из кипы бумаг, повертела в руках и бросила обратно.

– Буду, если время позволит, – сказала она. – Это Андрей Смирнов принёс. Говорит, что будет со своими детишками гвоздём программы.

– Это уж наверняка! Вы с ним знакомы?

– Немного. Участвовали вместе в одном нудном ток-шоу на телевидении. А музыку я да, люблю. Но предпочитаю кантатам хороший джаз – как вино предпочитаю водке.

Самоварова удивило сравнение ангелочков Смирнова с крепким горячительным напитком. Смелая женщина Алла Леонидовна – и совсем без предрассудков! Смирнова зовёт просто Андреем.

Конечно, отчества сейчас не в моде, но показалось Самоварову, что когда она взяла в руки приглашение, то на смирновские снежинки поглядела… Нет, не нежно! И не так, будто вспомнила о нудном шоу. А так, будто она его недавно и с аппетитом съела!

«Какая дурь мне в голову лезет! – сам себе удивился Самоваров. – Это всё Фрейд проклятый».

К ночи он перестал думать и о Фрейде, и об Алле Леонидовне. Настя замучила его вопросами. Самоваров не посмел признаться, что Алла Леонидовна непонятным образом его очаровала. Он даже заявил Насте, что в телевизоре Кихтянина смотрится гораздо лучше, чем в жизни – должно быть, помогают ухищрения визажистов и осветителей. На вопрос, сколько ей лет, Самоваров ответил, что, по его наблюдениям, не меньше пятидесяти. И выглядит она вяленой и ощипанной!

Настя осталась очень довольна такими сведениями. Она на радостях сообщила, что три раза звонил Стас Новиков и хотел задать другу какой-то вопрос.

Бедный Стас! Он не знает покоя и в длинные зимние вечера. Скоро он позвонил в четвёртый раз.

– Когда мобильным обзаведёшься, деревня? Полдня тебя ищу! – недовольно прохрипел он в телефон.

– Мобильник есть у Насти, – пояснил Самоваров. – А у меня ремесло тонкое, точное. Меня бесит, когда вдруг что-то в самый непредвиденный момент в кармане запиликает или в ребро застучит. Это работу тормозит. Пока снова настроишься…

– Ладно, тебе виднее. Я ведь тебя похвалить хотел! Молоток, что подкинул мне Селиванова. Неглупый оказался мужик, хоть и художник, и попивающий. Пьёт он правда, слегка, для поддержания компании, потому что любит пожрать на дармовщинку.

– Есть такое, – подтвердил Самоваров.

– Бережливый, собака. Как его ещё криминал не достал! И квартиру он имеет трёхкомнатную, и деньги водятся. А уж сколько, говорит, при Гайдаре на сберкнижках сгорело, страшно подумать.

– Да, не бедствовал дедушка, – согласился Самоваров. – Он ведь у нас специалист на портретам – членов Политбюро, генсеков, а потом и президентов. Изобразит сперва на холсте костюм с галстуком, а потом к нему мордашку переведёт через фильмоскоп. Раскрасит – и готово произведение искусства. Сходство, надо признать, он схватывал неплохо.

– С мозгами старик! Но теперь у него слегка не все дома. «Я, – говорит мне, – в советское время всю жизнь был прикреплён к диетической столовой. Питался бесплатно, ещё и хлеб со стола в салфетку заворачивал и домой уносил. А теперь никто талонов не даёт! Что делать? Не привык я деньги, говорит, за жратву платить, жалко до слёз. Вот и хожу по мастерским. Ребята, где жрут, пьют, там и меня угощают. Так, говорит, до сих пор бесплатно и столуюсь». Каков скупой рыцарь!

– Да знаю я его, как облупленного, – засмеялся Самоваров. – Хоть что-то ценное сообщил этот обломок империи?

– В том-то и дело! Слушай сюда: накануне смерти у скульптора Щепина побывал совершенно незнакомый, никому из художников неведомый мужчина.

Глава 15

Возня египетских жрецов

– Неведомый? Наконец-то! – обрадовался Самоваров. – Как только в деле появляется таинственный незнакомец, оно сразу приобретает реальные очертания. Кто же он такой? Алкаш, бомж или любитель мелкой пластики невысокого художественного уровня?

Стас вздохнул:

– Чёрт его знает. Незнакомый же! Никто из соседей, приятелей и членов Союза художников такого не знает. Вся надежда, Колян, на тебя – может, это из ваших кто, из коллекционеров? Селиванов его наблюдал недолго, но нарисовал по памяти. Картинку по телефону не покажешь, могу сказать только, что на члена Политбюро не тянет. Приметы следующие: лет около пятидесяти, а то и больше, среднего роста, плотный, цвет лица красноватый, глаза серые, нос крупный – так называемая картошка. Голос громкий. Одет в поношенную куртку зеленого цвета, подбитую мехом цигейки. На спине надпись-трафарет «Гринпис». Цвет волос Селиванов не разглядел – неизвестный не снял шапки. А вот шапочка приметная (жалко, ты картинки не видишь!) – меховая, довольно дурацкого покроя, с козырьком. Что-то подобное носил Горбачёв – это мне спец по генсекам сообщил. Брюки чёрные, ботинки тоже чёрные. Видал такого?

Самоварову даже жарко стало. Не может быть!

– Знаю я этого человека в чёрных ботинках, – наконец выдохнул он. – Его фамилия Тормозов. Зовут, кажется, Алексеем Ильичём. Я его на днях видел в куртке «Гринпис».

– Он коллекционер?

– Куда там! Бывший инженер, а ныне сумасшедший.

Стас даже присвистнул:

– Так-таки сумасшедший? В медицинском смысле? Невменяемый?

– Именно так. Диагноз на Луначарского у психиатров сам выясняй. Вообще-то он считается тихим и для общества неопасным. Но чёрт его знает: он про голубку поёт, молдовеняску пляшет и такую ерунду несёт, что слушать тошно. Правда, на убийцу похож мало.

– Они все, невменяемые, очень милые на вид. Ничего, поработаем! Признается он, как ты думаешь?

– Нет, – твёрдо ответил Самоваров. – В лучшем случае расскажет тебе, как он с Аллой Пугачёвой в космос летал. Может, психиатры помогут?

– Ладно, ладно, не сгущай краски! – засмеялся повеселевший Стас. – Уже то хорошо, что у нас появился живой, здоровый, невменяемый подозреваемый! А ты его откуда знаешь? Он что, часто у Щепина бывал?