– Э, брось, Фёдор Сергеевич! – снова заорал Тормозов, одновременно пытаясь вспороть зубами пластиковую оболочку пробки. – Я, сколько себя помню, только и слышу, что про серебристые костюмы. Ерунда это всё! Нету таких костюмов! Какой дурак на иной планете станет их шить? Сказки! Есть и пострашнее случаи. Вот я, например, по комсомольской путёвке ездил в Кустанайскую область в пятьдесят восьмом. Агитбригада заводская собралась, женская команда по хоккею на траве и я. Шефская поездочка на целину! Да, ещё и Лада Дэнс с нами напросилась. Не хотело её руководство брать, но такая она напористая была, боевая, с характером – огонь девчонка! Манила её романтика целины.
– Ты что, белены объелся? Какая Лада Дэнс на целине? – возмутился Пермиловский, очень разумный во всём, кроме принципов мироустройства.
Тормозов презрительно сощурился.
– Известно какая! – сказал он. – Я сам её там видел, и не раз. Но не в Ладе дело. Слушайте! Иду я как-то по пашне. А поля там, как известно, громаднейшие – идёшь, идёшь, а на все четыре стороны света пашня да пашня. До вечера будешь топать, а ничего, кроме пашни, не увидишь. И вот иду я как-то, в глазах уже рябит от поднятых целинных и залежных земель, и вдруг слышу – з-з-з! В небе самолёт, серебристый и хорошенький, как игрушка. Всё ближе, ближе самолётик! Отделяется от него какая-то тёмная точка, летит к земле – и бряк мне чуть ли не под ноги! Подбегаю, смотрю: ящик лежит, тоже серебристый, как эти чёртовы костюмы.
Пермиловский обиженно хмыкнул.
– Именно серебристый был ящик! – повторил Тормозов. – Мне интересно, что в нём, хотя умом понимаю, что лучше бы эту пакость в органы снести. Конечно, любопытство верх взяло: всё-таки я довольно молодой ещё был. Хватаю ящик, крышку срываю, а мне в морду вдруг – порх! порх! порх! Даже в глазах потемнело. Через секунду я опамятовался, а из ящика что-то серыми клубами так и валит. Пригляделся – шубная моль! Да крупная, зараза, почти с воробья! И расцветки такой же рябоватой. Я давай её ловить, ладошками хлопать, но куда там! Разлетелась. А я бежать.
Настя не выдержала и спросила Тормозова:
– Что же это было такое?
– Известно что: идеологическая диверсия Запада!
– Почему же идеологическая? – удивился Пермиловский. – Скорее уж энтомологическая.
– Ты это слово лучше Алику скажи, хотя он дурак, по-твоему, – весело вскричал Тормозов и снова метнулся к бутылке с «Шёпотом». – А мы прямо сейчас и начнём. Вздрогнем! За прекрасных дам!
Он сильно, с участием щеки, подмигнул Насте и снова вцепился зубами в пластиковую облатку.
– Так как же насчёт Оклахомы, Николай Алексеевич? – взялся было за старое Пермиловский.
Но Тормозов никак не давал беседе направиться в интеллектуальное русло.
– Теперь осталось только пробку внутрь протолкнуть, и все дела! – закричал он, сплюнув малиновый пластик и изучив горлышко бутылки. – Витя, давай протолкни! Палец у тебя железный. И стерильный к тому же!
Витя спокойно повернул голову из своего кресла:
– На это штопор есть.
– Да ну его к ляду! – не согласился Тормозов. – Пальцем надёжнее. И люблю я, когда в бутылке пробочка плавает. Есть в этом что-то душевное.
Когда дело реально дошло до пробочки, Самоваров похолодел от ужаса. Он представил, что будет, если сумасшедшие вдруг напьются в его квартире монашеского зелья, которое зловеще покачивалось в бутылке, чёрное и густое, как креозот. Тормозов уже пытался засунуть в бутылочное горлышко собственный палец и озирался в поисках другого, более прочного предмета.
Пермиловский воспользовался его занятостью.
– Вы не дослушали, что было в Оклахоме, – торопливо заговорил он. – Загадочные люди в серебристых костюмах провели супружескую пару в просторное помещение без окон и дверей и совершили с обоими половой акт…
– У, какой ты пошляк, Фёдор Сергеевич! – вскричал Тормозов и возмущённо расширил на Пермиловского громадные мохнатые ноздри своего задорного носа. – За такие анекдотики в присутствии девчат у нас в отряде космонавтов по сопатке били!
– Это не анекдотик, это научный факт, – насупился Пермиловский. – И с каких пор ты, Лёша, стал таким стыдливым?
– Я всегда был скромный! Это ты разнузданный. У нас ведь в триста первом почтовом ящике даже правило было: никаких анекдотов ниже пояса при девчатах, пока не сдадим изделие номер сто сорок. Секретное изделие, не имею права даже вам сказать, что это было такое! Честно говоря, и сам не знаю, потому что никогда не видал. И вам не советую. Главное, что анекдотиков при нём – ни-ни! Тем более, когда девчата под боком. А ты тут что развёл? Вон посмотри, девушке противно!
Тормозов широким жестом указал на Настю, трусливо отступившую к кухне. Затем он набрал в лёгкие воздуху, округлил глаза и запел громко, гулко, животом:
О голубка моя,
Будь со мною, молю-у!
Описывая руками круги, будто вплавь, Тормозов двинулся к Насте. Его ноги сами собой складывались в первые па молдовеняски. Настя в панике продолжала пятиться на кухню. Она очень жалела, что не заперлась в ванной сразу же по приходу гостей. Самоваров бросился ей на выручку, но в дверь снова позвонили.
Оказалось, это прибыла подмога: Вера Герасимовна и с ней Альберт Михайлович в пуховой шали, крест-накрест завязанной на груди.
– Мы услышали пение и догадались, что Алексей Ильич у вас, – со светской улыбкой сказала Вера Герасимовна. – Как вы все тут оказались?
– Мы вас хотели навестить – узнали, что Алик кашляет, – поднялся с кресла Пермиловский. – Мы и гостинцы принесли.
Тормозов потряс бутылкой.
Вера Герасимовна взяла Пермиловского под руку:
– Пойдёмте же к нам! Поблагодарим Колю за гостеприимство и пойдём.
– Зачем ещё куда-то идти? – не согласился Тормозов. – Давайте здесь начнём! Нам и тут неплохо, правда? Я на кухню заглянул – там даже макароны какие-то стоят. Такая чавка не фонтан, конечно, но сойдёт. Вы, Коля, не в столовой случайно работаете? У меня на старой квартире соседка была, баба Груша. Она посуду в столовой мыла и тоже каждый вечер пёрла домой ведро макарон. Всегда меня угощала. Макароны – дрянь чавка, но чего с голодухи не слопаешь…
– Лёша, Лёша, Лёша, – ворковал ему на ухо Альберт Михайлович и подталкивал потихоньку к двери.
В конце концов Тормозова удалось вывести. Витя тоже встал с кресла и удалился, ласково улыбаясь. Вторжение закончилось.
– Ты уж извини, Коля, что так вышло, – сказала приотставшая от весёлой компании Вера Герасимовна. – Принесла их нелёгкая! Тормозов утром лопотал что-то по телефону, но я никак не ждала, что они заявятся прямо сегодня. Да ещё к вам забредут! Мы вечерами обычно дома, а нынче как нарочно пошли к целительнице Гликерии. Алик так кашляет! А эта удивительная женщина молитвами и травами буквально мёртвых воскрешает. Всё-таки что ни говори, существует какая-то необъяснимая сила! Нет, я не спорю, помогают и витаминчики. Алику их уже вторую неделю колют…
От последних слов Веры Герасимовны что-то встрепенулось в памяти Самоварова, что-то мелькнуло нужное, искомое, долгожданное.
– Как вы сказали? – спросил он удивлённо и даже руку вперёд протянул, будто хотел схватить убегающее слово. – Витаминчики? Витаминчики?
– Обыкновенные витаминчики: бэ один, бэ два… – осторожно пояснила Вера Герасимовна. – Коля, что с тобой?
– Кто витаминчики прописал?
– Господи, да все их прописывают для поддержания тонуса. Нам, например, Кихтянина рекомендовала. Ты, Коля, не заболел?
Самоваров ничего не ответил. Он неотрывно смотрел куда-то в угол. В его голове внезапно пошла торопливая работа – от необходимого, искомого отделялось и сползало шелухой пустое и вздорное.
– Витаминчики, говорите? – снова спросил он.
– Да. Коля, ты явно нездоров, – теперь уже уверенно сказала Вера Герасимовна. – Тебе тоже надо поколоться.
– Ещё как надо!
– Это не повод для шуток. У тебя неадекватные реакции и явно депрессивное состояние. Тебе к Кихтяниной нужно! Она лучший психолог в городе и очень помогла Алику после смерти его обожаемой жены. Чем поколоться, она тоже скажет. Сами мы к ней через Витю попали. Попробуем и тебя тем же путём устроить: записать на программу для малоимущих и социально неадаптированных. Представь, лечение на высшем уровне – и бесплатно. Прелесть!.. Ты меня слушаешь? Коля!
