После кончины Марины Петровны Андрей Андреевич окончательно воцарился в доме Шелегиных. Он и обедал тут, и ночевал иногда в комнате Ирины, в её постели. То, что он был женат, ничуть его не конфузило. Со своей Полиной он был нежен. Все знали, что он отличный семьянин, а Полина никогда не скандалила и даже не дулась на мужа. Почему бы ему не взять под опеку несчастных Шелегиных?
Он и взял. Он принялся командовать в этом семействе так легко, весело и напористо, как он один умел. Он давал полезные практические советы, дарил Ирине любимые ею белые хризантемы и шутливо ерошил Дашину гривку, тёмную и густую (упрямая вреднюга скоро обстриглась почти под ноль – чтоб не ерошил). Ирина шагу не делала без его одобрения.
– Ну и что? Почему бесится эта неугомонная девчонка? Дело-то житейское! – заметил, прервав Настин рассказ, Самоваров.
– Но я ещё не дошла до вещей странных и нехороших. Не перебивай! – потребовала Настя.
Своего невезучего отца Даша всегда любила – с тех ещё времён, когда они вместе варили кашу, распевали вокализы и учили итальянский. Теперь она обожала его абсолютно и демонстративно, назло матери и всему свету. В этом обожании был у неё лишь один союзник – странная старуха из соседнего подъезда Августа Ивановна. Правда, Августа Ивановна обожала скорее не несчастного больного, а свою покойную подругу Марину Петровну.
Старуха по-прежнему ухаживала за Сергеем Николаевичем – оказывается, именно с таким условием Марина Петровна оставила ей некоторые из своих бесчисленных колец и брошек (а оказались они не бижутерией, а сплошь дорогими вещами хорошей старинной работы). Для тех же целей были Августе Ивановне переданы и остатки денег от проданной в Новосибирске квартиры Марины Петровны (основную сумму «съели» бесчисленные доктора и экстрасенсы). Самые лучшие и дорогие украшения были оставлены Даше; она должна была получить их в день совершеннолетия.
Андрей Андреевич находил всё это возмутительным. Он рекомендовал Ирине хотя бы квартирные деньги отобрать через суд у посторонней старухи. Но Марина Петровна позаботилась составить самое настоящее, юридически безупречное завещание. Ничего поделать с ним было нельзя.
Каждое утро Августа Ивановна являлась к Шелегиным и с важным видом шла в комнату к Сергею Николаевичу. Даша ей помогала, тем более что старуха со своим необратимым склерозом ни в какой степени не могла освоить даже азов итальянского языка. Ирина ссорилась с обеими и говорила, что не потерпит в своём доме чужой карги. Она бы давно вытолкала в шею престарелую авантюристку, если бы имела время для возни с больным мужем.
Как-то раз Ирина в сердцах заявила, что Сергею Николаевичу было бы лучше в интернате для инвалидов. Она намекнула, что этот вопрос сейчас уже решается. Скорее всего, музыкальная общественность города поможет пробить место в хорошем заведении, и тогда…
Даша не дослушала. Она принялась кричать, что она продаст самую дорогую бабушкину брошку. Если брошку продать, у неё, у Даши, будут деньги. Она тоже тогда сбежит из дому, в поезде доедет до Москвы и там навсегда растворится в человеческом море.
Ирина ужаснулась: сумасбродная Даша вполне могла проделать такую штуку. Идея с интернатом была временно отставлена.
Было среди взрослых Дашиных открытий ещё одно – самое важное, странное и прекрасное. Нынешней весной на улице Воровского, где размещалась Нетская филармония, подошёл к Даше незнакомый парень с причёской Тутанхамона. Не совсем, конечно, незнакомый – был он довольно популярной личностью среди нетской музыкальной молодёжи. Даша знала, что этот Тутанхамон учится в Музыкальном училище, подаёт большие надежды и при этом умудряется неплохо зарабатывать в разных ночных заведениях. Она даже знала, что фамилия Тутанхамона Вагнер. Но сама она вряд ли была ему известна, раз он спросил:
– Ты Шелегина? Точно? Тогда у меня есть кое-что для тебя. Глянь-ка.
Вагнер отвёл её в сторонку, усадил на скамью под большим клёном. Клён недавно только развернул свои растрёпанные листья – они были ещё детски бледные и пахли кисленьким, как новый ситец. Этот весенний запах и вообще все мелочи того дня Даша запомнила накрепко. Ещё бы – слишком многое переменилось в её жизни за те полчаса!
Вагнер уселся рядом с Дашей на скамью и показал толстую нотную тетрадь в зелёной обложке. «Сергей Шелегин «Вокальные наброски» – вот что было на тетради написано шариковой ручкой. Даша отогнула обложку. Кленовые тени легли на страницу – на первые такты знаменитых «Листков из тетради» Андрея Смирнова.
– Что это значит? – удивилась Даша. – Где вы это взяли?
– Давай без «вы», мы не в Кремле, – великодушно предложил Вагнер. – Ноты я нашёл. Вчера Союз композиторов переезжал в новое здание. Хотя скорее наоборот, в старое – их выперли из отдельного дома в две каморки над филармонией.
Даша всё ещё ничего не понимала.
– Каморки дали им неважные, в одной даже окон нет, – злорадно сообщил Вагнер. – А в бывшем Союзе композиторов теперь будет салон наклейки ногтей. Нас в училище вместо занятий к композиторам послали – вещи разбирать, узлы вязать. Я не пошёл бы, но директор пригрозил парой по музлитературе. Теперь не жалею – в одном старом шкафу, большом, жёлтом, я всё это и нашёл.
В жёлтом шкафу Вагнер обнаружил не только «Вокальные наброски» Шелегина, но две увертюры его же к каким-то драмам и сонату для фортепьяно.
Даша, ничего не понимая, пролистала всю пачку, прижала к груди и спросила:
– Могу я это взять?
– Конечно. Отцу передай. Он ведь жив ещё?
– Жив! Он так обрадуется! Не понимаю только, как эти ноты в шкафу у композиторов оказались?
– Откуда я знаю! Твой отец ведь членом Союза не был?
– Не был. Но один раз он туда поступал – мне бабушка рассказывала, сама я тогда ещё не родилась. Его не приняли, потому что он представил очень слабые вещи.
– Скорее всего, вот эти самые он и представил, – сказал уверенно Вагнер. – Классные, по-моему, а не слабые. А самое удивительное, что многие из них потом стали известны. Только под другой фамилией.
Опытный юноша Вагнер сразу сообразил, какую странную и важную находку он сделал. А вот у Даши в голове только гуд стоял, и даже вопросы ещё не смели сложиться и выговориться.
– Но как же так! – опомнилась она наконец и вскочила со скамейки. – Если папа эти вещи показывал в Союзе композиторов, значит, они…? Он их написал? Нет, тогда их должны были обязательно узнать… А Смирнов?.. Это всё невозможно!
-Я уже думал об этом, – сказал Вагнер. – Даже поспрашивал кое-кого. Дело в том, что пятнадцать лет назад в Нетске членами Союза были только Зырин, Николаев и Баулин. Все трое – полный отстой, самоучки. На баянах они шпарили, песенки лепили про родной завод, пили, не просыхая. А главное, вряд ли твёрдо знали ноты. На баянах, по воспоминаниям современников, они играли исключительно на слух. Если через пень колоду до от ре они отличить могли, то уж с листа прочитать такие непростые вещи, как эти, да ещё и запомнить – шиш. Теперь соображай: Смирнов со своими гениальными творениями когда вылез? Когда твой отец слёг и ничего уже сам помнить не мог. Так?
– Неправда, он всё помнит! Он только русский язык забыл, – вскинулась Даша. – Но постой! Ведь если «Листки из альбома» папины… то тогда и «Простые песни»?..
– Конечно!
Даша уставилась на зелёную тетрадь и стала механически обводить на ней пальцем контур лиственной тени. Тень никак не давалась, двигалась и мельтешила. Привыкнуть сразу к новостям, принесённым Вагнером, было непросто, как непросто сообразить, где верх, где низ, когда стоишь вверх ногами. Неужели её отец – не просто неподвижный маленький человек в кресле, попавший когда-то под «КамАЗ» и потому думающий по-итальянски, но и… известный композитор Смирнов? А Смирнов тогда кто? Весёлый голубоглазый Смирнов, которого все так любят, а она одна терпеть не может? И не зря, как теперь выясняется!
Даша сразу поверила, что «Листки из альбома» и «Простые песни» сочинил её отец. Раньше она заставляла себя эту музыку не любить, но не получалось. Чудесные вещи, несправедливо чудесные! Бывает, что всякие противные дядьки гениальны, уговаривала она себя. Паганини, например, был жадный и злой.
