– Да, отсюда не видно. Там, наверное, дальше еще помещение есть, с кроватью, – предположила Вика.

– У вас только сальности на уме. Я знаю: они проводят учет, – обрадовался Гузынин.

– Ночью?

– Да. Если срочно надо, то и ночью приходится работать. Сейчас не социализм. Впрочем, и при социализме бывали авралы. Разве вы не видели в кино или в книжке? – не помню! – как комсомольцы строили железную дорогу именно ночью, под дождем. Или, кажется, снег там шел. Что-то в этом роде…

Вика расхохоталась:

– Ну, конечно, мы застукали на этом складе героев труда! ВЫ что, из фляжки своей хлебнули? Где она, кстати? А компас? Чтоб вы хоть немного ориентировались в происходящем! Вам наставляют рога, а вы восхищаетесь самоотверженностью жены – надо же, она делает это в ночное время, с ущербом для здоровья. Нет, я еще не встречала таких непроходимых тупиц. И как вы свою математику только преподаете? Да еще умудряетесь взятки брать!

– Какие взятки? – захрипел возмущенный Гузынин. – Чего вы ко мне привязались? Втянули в свои грязные делишки, посеяли сомнения в самом дорогом, что у меня есть!

– Ничего я не сеяла, – огрызнулась Вика. – Я наняла вас подвезти меня сюда, а вы содрали десять долларов за десять минут болтанки в вашем драндулете. – И не побрезговали! При ваших-то доходах!

– Какие такие мои доходы? Ничего я не драл, вы сами навязались. Искали бы роскошный лимузин – кто мешал? И вообще, оставьте меня в покое. Мне так тяжело, так нехорошо на душе, а вы скандалите… Это невыносимо. Уйдите!

– Никуда я не пойду, – возвысила голос Вика. – И если уж мне вздумается скандалить, я скандалить буду, не интересуясь состоянием вашей души.

– Да, недаром от вас сбежал муж. У вас голос очень неприятный.

– А ваша жена…

– Не позволю! – закричал Гузынин, заткнул обеими руками уши под шапочкой и, сгорбившись, побежал вниз по лестнице. Вика захохотала ему вслед:

– Эй! Куда вы? Вы здесь бинокль забыли, в который ничего не видно. Как вы без него будете искать бумажки, зарытые под березами, а?

Она снова видела фигуру Гузынина, неуклюже скачущую внизу, через кусты и бордюры. Вдруг, будто соткавшись из темноты, неясное что-то, черное, огромное, молниеносное страшным комом заметалось меж белых статуй. В два прыжка оно настигло убегающего Гузынина и повалило на землю. Раздалось густое жаркое рычание. Вика поднесла к глазам бинокль и увидела: над распростертым навзничь неподвижным Гузыниным навис громадный вчерашний мастифф. Он уперся в грудь жертвы широко расставленными атлетическими лапами и свесил тяжкую, всю в черных складках голову к самым губам и выкаченным глазам несчастного.

– Пусси! Пусси! – дребезжал где-то в потемках немолодой сладкий голос. – Иди к папочке! Где же ты, малыш?

Глава 7

Бери от жизни всё!

Тучная рыба неестественных геометрических форм листнула брошюру какого-то профессора Стетсоновского университета, штат Мэн, и перегнала оттуда с английского на русский: “Рациональнее всего генерация альтернативных методов сегментации рынка, особенно его проблемного сектора”. Затем рыба споро выметала бутербродную кучку красной икры на лоснисто-гробовой стол Смоковника и потянулась жадным беззубым ртом к его календарю, дыбившемуся на стильной подставке. Стоп! Это не рыба, а Вика должна переводить чертову брошюру. И она сидит в “Грунде”, в своем отделе, за компьютером, а рыба… Рыба-то откуда? Вика вздрогнула и взмахом ресниц прогнала гнусное видение. Ну вот, уже ум за разум заходит! Всякие ужасы наяву мерещатся. Это от вечерних похождений в париках и без, а главное, от недосыпания. Ночью жгучие мысли и слова больше всего свирепствовали в Вике и умучивали ее до изнеможения. Пашка являлся все так же заполночь, валился рядом в постель и мертвецки засыпал, лишенный сил и души. Вика глядела на него, на его свесившуюся с кровати тяжелую руку и с ужасом понимала, что он уже далеко, что она больше совсем не властна над ним, а властны только силы всемирного тяготения, гнетущие эту тяжелую руку к полу, а также всякие другие чуждые, тупые, непобедимые законы космоса и дремучей дословесной природы. Сон бежал и прятался от Вики. И покой, и смысл, и надежда.

Оставив прощальные отпечатки двух пальчиков в отделе фиксации и регистрации (именно так в “Грунде” победили несанкционированные отлучки бездельников заодно с приятельским враньем о том, что “он где-то здесь”), Вика сбежала с мраморного крыльца знаменитой фирмы и привычно устремилась к “Спортсервису”. Сегодня она не собиралась никем прикидываться. Белоснежно-стеклянный парик был упрятан в самый темный угол шкафа, подальше от Анютки. Вика шла по улице пешком и отметила, что день за последнюю сумасшедшую неделю заметно удлинился. Небо теперь было арбузно-розовым, а тогда, когда она нарядилась Ханумой и впервые пошла в разведку, густо синело по-вечернему. Сегодня вообще все было по-другому. Сегодня Вика шла на свидание.

Ни деловым, ни любовным это свидание назвать было нельзя. На знакомой парковке недалеко от “Спортсервиса” (часть луж там уже успела подсохнуть) стоял аккуратный “Москвич”, а рядом маячили очки и серая куртка Юрия Петровича Гузынина. Когда Вика решительно повернула к “Москвичу”, на губастом лице Гузынина изобразилось недоумение. Он суетливо забрался в кабину и повернулся к Вике своей ненарядной спиной.

– Юрий Петрович, здравствуйте! Вы что, уезжать собрались? – издали закричала Вика, прибавив шагу. Она испугалась, что он сейчас ни с того ни с сего укатит – все-таки странноватый тип. Гузынин выглянул из “Москвича” и прояснился лицом:

– Ах, это вы! Я снова вас не узнал. Гляжу, какая-то дама очень некстати скачет прямо ко мне. А это вы! Извините.

Вика пожала плечами и уселась рядом с Гузыниным на переднее сиденье.

– Неужели меня так трудно узнать? – недовольно спросила она.

– Представьте себе! Я вас третий раз вижу, и всякий раз вы на себя не похожи. Совершенно другое лицо! И даже фигура. Вы прирожденная актриса. В драмкружке случайно не занимались?

– Я в детстве немного мечтала… о кино, – призналась Вика. – Но позже нашла, что это блажь. Все мои подружки мечтали о том же, а я видела, что они неказисты и бездарны. Ну, значит, и я такая же. Зато мне легко давался английский – чего же еще мудрить? А вот теперь я чувствую, что у меня есть задатки…

– Еще какие! – подхватил Юрий Петрович с энтузиазмом. – Вчера вы такой уродиной были – вспомнить страшно!

– Не будем о вчерашнем, – сморщилась Вика. Ее покоробила бестактность этого чурбана. – Впрочем, нет, постойте! Вы-то после вчерашнего как себя чувствуете? Когда вы сейчас при моем приближении вдруг в машину полезли, я было подумала, не сдвиг ли вчера у вас произошел? Со страху?

– Сдвига нет, а вспоминать неприятно, – вздохнул Юрий Петрович. – Морда у этого чудовища раза в три больше моей. Глаза злобные, с этакими кровавыми белками, жар из пасти, как из печки. И слюни капают. Бр-р! Спасибо, что вы мне на помощь пришли. И как вы не боялись? Мне кажется, даже хозяин, полоумный этот старик, что только через полчаса дотащился с поводком, боится этой твари. Собака Баскервилей!

– Обыкновенный мастифф, – равнодушно сказала Вика. – Я с ним спокойно поговорила, отвлекла, и он вас оставил в покое. Вот когда он за вами гнался, действительно все выглядело как в кино. Именно как в “Собаке Баскервилей”. Зачем же вы там бежали, да еще и подскакивали высоко, и ногами дрыгали? Собаки этого не любят!

– Откуда мне было знать, что там собака болтается. Выскочила прямо как из преисподней. Сильная ведь, гадина, как хороший мужик. Вспомнить страшно!

Юрий Петрович приподнял очки на лоб и помял пальцами веки. Казалось, что таким образом он хочет стереть воспоминания, прилипшие, словно соринки:

– До чего бывают омерзительные собаки!

– Вы сделали то, что мне вчера обещали? Вы поговорили с женой? – неожиданно серьезно спросила Вика. Она застала Гузынина врасплох: он замолк на полуслове, а глаза за толстыми стеклами очков помертвели. Он будто увидел что-то пострашнее мастиффа.