– Не знаю, как насчет банкротства, но, в общем, да. Эти ребята даже не собираются готовиться. А раз уж это все-таки самый главный экзамен в их жизни, их родители ищут другие способы. И находят. За год репетитор поможет этим ребятам добрать триста, четыреста баллов – это ничего. Кого примут в Принстон: парня из деревни, у которого 1800, или парня с Манхэттена, у которого 2200?

– Никого, – фыркнула Табита, – 2200. Помилосердствуйте. Шанс есть у всех – будь ты из Мичигана или из Джорджтауна. И совсем все не так плохо, как ты говоришь. Принстон примет, самое большее, сотню абитуриентов с Манхэттена. Придется твоим ученикам сражаться друг с другом.

– Но ведь без этого теперь никак, – сказал Ной. – Придется потягаться. А я всего-навсего прихожу к ним на два часа один раз в неделю и вдалбливаю им в головы кретинские правила, которые никогда в жизни им больше не пригодятся. У них нет времени на домашнюю работу, потому что все сто минут они зазубривают за мной возможные варианты ответов к главному тесту. Я всего лишь помогаю им набрать неестественно высокие для них баллы за отдельно взятый короткий отрезок времени. Я для них то же самое, что допинг для спортсмена.

– Ну так что же ? Значит, ты не бодренькая училка в маленьком домике из красного кирпича, – сказала Табита, – и не профессор пока еще, а бизнесмен. Я же не имею ничего против моего банкира или друзей, которые занимаются консультированием, ну и что с того, что ты делаешь это ради денег? Оно себя оправдывает – вот и славно. Тебе платят кучу денег, да притом ты узнаешь уйму потрясных сплетен о людях, которых каждый рад ненавидеть. Супер.

– Господи, – сказал Ной, – это же очень грустно, Таб. Вот этот парень, Дилан, я для него в каком-то смысле как отец.

– Ты не отец, – ввернула Табита, – тебе восемнадцать можно дать. Кузен – куда ни шло.

– Не важно, – не согласился Ной, – я его друг. Я – все, что у него есть. И это большая ответственность.

– Он в восторге, что у него есть такой друг, – подмигнула Табита и пробежала рукой по его спине.

Ной решительно повернулся к ней; ему хотелось, чтобы Табита поняла глубину и серьезность его чувств. Он залпом допил пиво.

– Я жулик.

Табита скользнула рукой Ною под рубашку, погладила его поясницу.

– Ты не жулик, ты игрок. И это круто.

Рука Ноя забралась под резинку ее тренировочных штанов, он ощутил ложбинку между ее ягодицами.

– Таб… – нерешительно проговорил Ной. Слова потонули в пушистых волосах Табиты.

Она отвела волосы за спину, а он стал медленно двигать руку, пока пальцы не прижались к ее животу. И тут она сказала в основание его шеи:

– Вся беда в том, что ты там на положении слуги, оттого и сердишься. Жалость к Дилану – это дело десятое.

Ной смотрел на ее макушку, одной рукой он ощущал холодную пивную банку, а другой – забирался глубже в ее трусики. Он вдруг понял, почему порвал с ней. Она любила правду и не умела вовремя остановиться. Не стоило ему продолжать, но… он чувствовал себя одиноким, а от физического контакта трудно отказаться. Если она его хочет, что ж, он этим воспользуется…

– На самом деле, – сказал он, – не то чтобы я хочу, чтобы Дилан получил свои баллы. Если он поступит, это будет означать минус одно место для ребят с головой и желанием учиться.

– А значит, минус одно место для тебя, – сказала Табита. Ной развязал толстые завязки треников.

– Да, наверное, так. Я натаскиваю Дилана, что» бы он занял место в колледже такого, как я.

– Класс! – сказала Табита. – Учишь парня, которому втайне желаешь провала, да еще и завидуешь ему!

Ной замер, потом кивнул и улыбнулся. Табита стащила ему через голову рубашку. Во время секса они всегда теряли контроль над собой, переставали думать и лишь подчинялись требованиям друг друга. Пока они учились в колледже, желание уступать приводило их с Табитой в постель снова и снова: целеустремленные, честолюбивые дети, они снова и снова просовывали руки в трусы друг друга, чтобы получить заряд для движения вперед.

Табита сняла очки, опустила голову, обняла Ноя за пояс и, то и дело вскидывая лицо, зашептала в завитки волос у него на животе:

– Ной, адвокатам не надо хотеть, чтобы их клиенты выиграли. Пластическим хирургам не надо хотеть, чтобы их пациентки получили силиконовые буфера. Даже ученым не надо хотеть, чтобы их тезис о ядовитости мышьяка подтвердился. Они занимаются всем этим потому, что это их работа и они умеют это делать. Так и поступай: делай то, что умеешь. Только помни: не дай себя уволить, ты же знаешь, как важен для агентства твой имидж, если ты еще раз возьмешь левых учеников, ты пропал. Тебе не нравятся эти люди, верно? Я вижу, у тебя глаза засветились, но ты ведь не хотел бы вправду стать одним из них, так? Изучай их и учи, чему можешь. Только не забудь: ты должен вернуться обратно. -" И с этими словами Табита спустила ему штаны.

Ной дважды перепроверил адрес, который был у него записан. На пересечении Девяносто первой и дексингтон-авеню было только одно здание, которое можно было бы принять за ночной клуб, с подсвеченным по периметру входом. Пурпурная подсветка мигала в такт вырывающемуся из-за дверей электронному громыханию. Но неоновая вывеска гласила: «Улетные прически», и когда он открыл дверь, за ней обнаружился ряд мужчин-парикмахеров, колдующих над женскими головками. Мужчины были одеты как для крутой дискотеки – в туфлях на платформе и облегающих рубашках. Кое-кто в пальцах одной руки сжимал сигарету, а другой – орудовал ножницами. И все они галдели без перебоя. Грохотала музыка, по стенам метались яркие отсветы телевизионных экранов. Женщины все были хрупкие блондинки – пять разных версий доктора Тейер в юности. Крашеная девица с множеством кожаных фенечек оценивающе глянула на Ноя.

– Чем вам помочь?

– Я ищу Федерико.

– Фед! – позвала она. Голос ее растворился в рокотании техно. – Фед!

Ной отдавал себе отчет, что не выглядит «просто супер». На нем была та же самая одежда, что и утром, в которой он занимался с учениками. Пытаясь выглядеть круче, он закатал рукава. Один уже спустился.

Федерико повел Ноя к машине, припаркованной прямо перед гидрантом. Он бегал проверить машину чуть ли не каждые пять минут, но пожаров пока Что не было. Автомобиль – крошечный «датсун» – Когда-то, вероятно, был черным, но солнце выбелило ему бока, и он стал похож на престарелую железную зебру. Ной затруднялся определить, сколько ей может быть лет, но помнил, что «датсун» превратился в «ниссан» в начале восьмидесятых. Они забрались внутрь.

– Э… я, честно говоря, не знаю, как там в среду вечером. Может, лучше сгоняем туда, куда ездишь ты ?

– Ну, старик, а я-то надеялся, ты покажешь мне, где жизнь!

– А может, лучше твою жизнь посмотрим? – воспротивился Ной.

Он и сам не знал, что его удерживает: сорок долларов за вход или нежелание прикатить в один из клубов, где бывает Дилан, на «датсуне», да еще в компании с Федерико.

– Да у меня все как в Южном Лос-Анджелесе, для Нью-Йорка это мелковато. Собираемся в бывших пакгаузах, шпана всякая, типа рэпперы, только чуть постарше.

– А-а… – протянул Ной с видом знатока.

Когда они проехали по мосту и оказались в Куинсе, Федерико, не выпуская руль, пошарил свободной рукой под сиденьем и извлек початую бутылку джина. Он передал ее Ною, и тот послушно, напрягая при каждом глотке горло, чтобы сдержать рвотные позывы, отхлебнул этой теплой отравы. Он подумал о том, что было бы, если бы их жизни пошли по-другому – если бы он, Ной, вырос в Латинской Америке, а Федерико – в Виргинии, – могло ли быть, что это он тогда сидел бы за рулем дряхлого «датсуна» с бутылкой джина, а Федерико отпивал из этой бутылки по глоточку, словно вежливый иностранец. Он спросил себя: зачем ему вообще куда-то ехать с Федерико? Но вопрос этот был неуместен. Федерико представлял из себя нечто новое. Для парня, попавшего из сельской Виргинии прямиком в цитадель национальной науки, жизненный опыт был как нельзя кстати. Рядом был человек, какого он не встретил бы ни в Виргинии, ни в Принстоне. И что бы из всего этого ни вышло, он все равно останется в выигрыше, ибо приобретет опыт.