— Я боюсь, что вы правы. Возможно, это лучший выход — ужасный, но лучший…

— Димка, но это ж безнравственно, — нежданно-негаданно позвал Скворцов лично сына, который про расстрелы ни словечка не сказал. — То, что вы предлагаете, ведь безнравственно!

«Димка», даже если б и имел что сказать, всё равно этого сделать бы не смог. Он спрятал ладони за спиной, как раз на виду у Драмина, и тот знал, что через часик вспухнут на этих ладонях синяки от ногтей.

Нешто дружба сильнее? Или что вообще сильнее? Драмин и сам дивился тому, что сейчас происходит: его приятели, члены Революционного Комитета, предлагают своими руками расстреливать неугодных. И ведь не усомнишься, что у того же Гныщевича список неугодных вполне имеется — ему всегда кто-нибудь дорогу перегораживает. Граф? Граф отбил своего бесценного Веню, и ему всё равно. Один За’Бэй возмутился и не пришёл, да у Скопцова синяки на ладонях.

А Драмин не чувствовал по этому поводу, ну, ничего. Всё это было как ход в нардах, игрой для ума. Вот должен же в нём какой-то внутренний моральный закон такому противиться? Ежели он в природе есть — должен. А ничего не противится. Только правила нард подсказывают, что ход — хороший, умный.

Ну и какого ж ляда тогда ничего не противится, не сосёт там под ложечкой или где должно сосать?

— Димка, да как же так?.. — бестолково повторил Скворцов, сына взглядом дырявя.

— Безнравственно, ужасно, — влез за того Каменнопольский, — но необходимо. В конечном итоге то, что юные господа говорят про санкции Четвёртого Патриархата… И про положение в городе, конечно. О, его можно обуздать, но какими жертвами? Не лучше ли позволить гражданским самостоятельно друг друга… Я имею в виду — не лучше ли нам, армии, в этот острый момент нести молчаливый дозор? Ведь мы охраняем Петерберг, но не судьи же мы! Пускай, пускай… Мы ведь с вами, господа, взяли на себя тяжкое бремя — но в то же время и великое, и разделить его… — он умолк с почти мечтательным видом.

Твирин чуть слышно, но страсть как презрительно выдохнул.

— И что же, — уставился Йорб на Гныщевича, без веселья развеселившись, — вы можете? Вот лично вы, господин Гришевич, можете войти во Временный Расстрельный Комитет, поднять оружие?

— Гныщевич. Проявите уважение к моей identité! Я не мастер, у меня чуть иные предпочтения, но в неподвижного человека уж как-нибудь попаду.

Со скамьи без яда, с одним только недоумением прихмыкнул Мальвин:

— Для того чтобы поднять оружие, нужна какая-то особая готовность? Помимо, собственно, навыков обращения?

Драмину неуютно было смотреть на Скопцова, и потому он снова вернулся к хэру Ройшу. Внимательному, даже пристальному хэру Ройшу, не выказывавшему никакого желания самолично поднимать оружие.

— Нужна, представьте себе, — огрызнулся Стошев. — Впрочем, леший и с ним, всё про вас понятно. Но и упомянутые навыки, согласно нынешней редакции Пакта о неагрессии, наработать мог в своей жизни далеко не каждый.

Мальвин откликнулся буднично:

— Моя семья, к примеру, надеялась, что я поступлю на службу в Резервную Армию.

— Я нахожу абсурдными ссылки на Пакт о неагрессии в ситуации, когда вы стремитесь к пересмотру Пакта о неагрессии, — с удовольствием поддел генералов хэр Ройш. — Возможно, чьи-то навыки обращения с оружием здесь незаконны, поскольку закон давно уже не работает, что вы и так признали.

— Я никогда не стрелял, — Плеть задумчиво усмехнулся самому себе, — почти никогда. Но не сомневаюс’ в том, что могу. Нажат’ крючок — не индокитайская грамота.

Каменнопольский, только что причитавший о бремени, нужде и молчаливом дозоре, при виде всей этой спокойной решимости, кажется, раздумал. Испугался, что ли? Решил, что давать людям добро на убийства ещё опаснее, чем наблюдать убийства случайные?

Ну, вообще говоря, правильно испугался, если так.

— Всё это чрезвычайно ценные идеи, молодые люди, однако вы наверняка сами сознаёте, что поспешность здесь ни к чему, — заувещевал он. — В конце концов, это может быть губительно — наделять такими полномочиями молодёжь, да ещё и на первой же встрече… Мы в деталях обдумаем сию перспективу, непременно, обязательно! Но — взываю к вашему здравому смыслу! — учреждать сейчас же, прямо сегодня некий временный комитет по расстрелам, к тому же без единого человека, которому мы, Охрана Петерберга, могли бы доверять…

— Так вы или Охрана Петерберга? — устало и совершенно непочтительно оборвал его Твирин.

Йорб снова издал свой короткий собачий смешок, прозвучавший теперь как-то довольно, что ли. Или даже гордо?

— Хотите и дальше ходить в крови по локоть? — не оборачиваясь к Твирину, бросил он.

Тот пожал плечами почти с отвращением — не к Йорбу, а будто бы к самой идее вопроса:

— Не вижу другого пути. — И дёрнул головой, как иногда бывает с людьми, бурно разговаривающими с собственными мыслями. — Если проблема лишь в том, что требуется хоть одно чуть более знакомое Охране Петерберга лицо, решение на поверхности.

— Сам Твирин во Временном Расстрельном Комитете? — в выделанной издёвке Гныщевича было меньше издёвки, чем радости. — Selon moi, это придаёт нам вес.

— И вы все — остальные — тоже намереваетесь? — не слишком твёрдо спросил Скворцов.

Но хэр Ройш, Скопцов и граф промолчали.

Драмин был согласен с Плетью в том, что спустить крючок — дело несложное, да и никаких нравственных штырей в нём не торчало, но… с другой стороны, а зачем? В смысле, человек же не делает дела просто потому, что ему несложно. Тут должны быть какие-то ещё аргументы, а аргументов прикладывать к этим хитрым нардам собственную руку Драмин не сыскал. Но и молчать вроде было как-то неправильно.

— Да мы, вообще говоря, верим в своих друзей, — заулыбался он генералам.

Твирин, по всей видимости, решил, что на этом разговор окончен, и, всё так же резко кивнув на прощание, устремился к выходу, но вслед за ним неожиданно поднялся Мальвин.

— Полагаю, присутствие рядом с вами кого-то из членов Революционного Комитета упростило бы и сообщение, и неизбежные формальные процедуры, — заявил он, но в тон его, завсегда уверенный, прокрался будто бы вопрос. Драмин в мыслях подосадовал на отсутствие Хикеракли: вот когда б тому сесть и на ушко цветисто изложить, сколько тут всякого несказанного! Ведь оно ж наверняка есть, вот зуб можно отдать.

Твирин, как-то нарочно не поднимая глаз, ещё раз кивнул и поспешно кабинет покинул. Покинул и Мальвин, оглянувшись перед тем на хэра Ройша.

Спустя ещё виток зубоскальства с генералами вышел и остальной Революционный Комитет — гурьбой, как из Академии, когда закончилась лекция.

— Хочу отдать вам должное, — хэр Ройш вдруг нарисовал душевную улыбку, и Драмин тут же приметил, что воротник его насквозь промок, — вам всем. Но в первую очередь — вам, граф, и вам, господин Гныщевич, — он протянул руку сперва изумившемуся графу, а потом фыркнувшему Гныщевичу. — Был момент, когда мне показалось, что мы не справимся.

— Ах, отбросьте уже ложную скромность! — просиял граф в ответ. — Знаете, когда я своими глазами увидел, кхм, — покосился он на стоящих неподалёку солдат, — Твирина, ещё и в шинели, я обнаружил себя небывало воодушевлённым. Если он справился, то как можем не справиться мы?

Тут отсутствие Хикеракли стало совсем уж нестерпимым — потому что граф ошибался, ну ошибался же! Было в Твирине что-то эдакое, чего у них у всех не было, и Хикеракли бы сказал, как оно называется, а Драмин мог только бесплодно шарить в поисках слова (а потому шарить не стал). Зато ему подумалось то, что Хикеракли бы в голову не пришло: а ловко они все зачем-то решили не показывать знакомства с Твириным, отделили да отчертили того от Революционного Комитета.

Да ясно даже, зачем. Твирин — совсем такой умозрительный человек из народа, ему связь с любыми организациями ни к чему. Ну, в рамках правил игры, в смысле. По крайней мере, Драмин это так понимал.

— Мне, видно, одному это кажется странным — ну, то вот, что сейчас приключилось, — честно хмыкнул он. — Сперва нас, значит, на допрос зовут, а в итоге так выходит, что мы вроде бы получаем в Петерберге полномочия. Нет, я соображаю, что у нас есть граф, что они открытия Порта боятся, что про хэра Штерца уже прослышали, в заговор против Охраны Петерберга вот тоже скорее поверили… ну, относительно. — Драмин позагибал для надёжности пальцы. — И Твирин нас вроде как порекомендовал, только это ведь всё… разве ж это поводы!