Зато повезло Скопцову: от лакейства он по первости страдал, ощущал себя неуклюжим и бестолковым, всерьёз опасался увольнения и проистекающих из него трудностей для всех, так что за шанс оправдаться хоть чем-нибудь он ухватился с отчаянным рвением. Оправдываться перед Мальвиным, Золотцем и хэром Ройшем нужды не было, но попробуй объясни это Скопцову. Чем он покорил часовщика, так и осталось тайной — Скопцов по-прежнему предпочитал не пересказывать беседы по душам, если их содержание не имело практической значимости. В оценке практической значимости Мальвин, Золотце и хэр Ройш Скопцову доверяли.

Как бы то ни было, теперь хэр Ройш мог похвастаться собственным гнездом за курантами — с картой Росской Конфедерации и радиоприёмником. Золотце натянул между балками гамак и тем окончательно утвердил градус легкомыслия происходящего. Мальвин отнюдь не являлся поклонником авантюрного жанра, предпочитая надёжность простых решений, однако простое решение нынешней задачи найти не получалось. И они принялись оригинальничать.

«Почему бы и нет? — увещевал ещё в Петерберге хэр Ройш. — Мы только что избежали осады способом, который постеснялся бы описывать любой преподаватель новейшей истории, поскольку поверить в его действенность затруднительно. И что? Мы сами, находясь внутри, ясно видим, каковы были рациональные основания нашего успеха. Если нечто походит на бред, но приводит к достижению результата, это всего лишь повод провести ревизию критериев бреда».

Оспорить тезис вроде бы не выходило. Что, к несчастью, верности его не гарантировало. Смутные волнения одолевали Мальвина до самого устройства в Патриарших палатах и отступили лишь перед лицом ежедневной необходимости совмещать политику с подносами. Смутные волнения, как оказалось, отнимают немало времени и сил, которые можно употребить куда целесообразней. Например, выкроить несколько часов на встречи, которые в Патриаршие палаты всяко не перенесёшь.

— Ждёшь кого? — подмигнула девка, собиравшая с соседнего стола пустые плошки.

Мальвин неопределённо повёл плечами и улыбнулся. Лакейство быстро научило гримасам и жестам, позволяющим соскользнуть с любого крючка, ни единого доброхота при том не обидев.

Девка с хитринкой оглянулась по сторонам — вот-вот начнёт расспрашивать об имени и зазывать заходить почаще.

— А ты, случаем, не из этих? Ну, которые о Петерберге пекутся?

В груди у Мальвина ёкнуло, но он упрямо улыбнулся ещё раз. С благожелательным недоумением, будто не разобрал.

— …Нет, не похож, — сама с собой рассуждала девка. — Я сперва подумала, сидишь-сидишь один, как эти повадились. Но у тебя лицо другое, спокойное. С таким лицом дурного не замышляют, шельмочки по глазам не скачут.

— Красавица, ты о чём? — как можно крепче сдерживая шельмочек, осведомился Мальвин, для верности нескромно девку ущипнув.

Та рассмеялась и придвинулась, оставляя неубранным соседний стол.

— Дык про этих! Не верят которые, что армию-то нашенскую на Петерберг послали по уму, а не в могилку.

Мальвин торопливо укрыл за папиросой вздох облегчения.

— На то она и армия, чтоб могилки не бояться. Скажешь, нет?

— Так-то оно так, — сморщила чистый лоб девка, — а у этих не так.

— А как?

— Нешто ты их не встречал? Их же столько развелось — за каждым углом мерещатся. Тут по бульвару с утра до вечера расхаживают.

— Да я-то тут на бульваре и не бываю. Считай, нечаянно занесло, — честно ответил Мальвин. От Каштанного бульвара до Патриарших палат час ходьбы, а то и больше.

— Путано у них всё. Вот уж на что я не дура, а ни лешего так и не поняла. Не то в сговоре Патриархат с Петербергом, не то наоборот. Но армию нашенскую нарочно положили, выменяли на что-то — не то у Петерберга, не то у европейцев.

— У европейцев? А европейцы здесь каким боком?

— Ну ты чего! Европейцам нашенские армии давняя заноза, чего хочешь дадут, чтоб их не было.

Особенно на волне паники, вызванной нарушением всех подряд торговых соглашений, ухмыльнулся Мальвин. Военная сила у росов им сейчас в самом деле страсть как невыгодна. Какая жалость, что Петерберг чужими выгодами больше не озабочен.

— Так ежели это с европейцами договор такой, значит, они нам тоже что-то должны? Значит, жизнь лучше станет?

— Держи карман шире, — покачала бантом в волосах девка. — Ежели и должны чего, то уж не нам с тобой, а Патриархату. А мы с тобой как гнули спину, так и не разогнём. Ты-то сам откуда будешь?

— Да вот, у отца на подхвате, — невразумительно откликнулся Мальвин. — Отец наоборот говорит: мол, правильно этот Петерберг всей Резервной смирять пошли, раз там уже и головы графьям отрезают. Ну а что не сдюжили, так это плакать надо, а не злословить.

— А эти и плачут, но всё равно злословят. По-ихнему получается, что ничегошеньки мы тут сидючи про Петерберг не знаем, только рты и разеваем. И голову отрезанную Патриархат сам себе подкидывал, чтоб Резервную угробить!

— Эвон как…

Ничего не скажешь, смелое предположение. Куда смелее, чем они четверо рассчитывали, в кратчайшие сроки собирая сведения о родственниках и иных привязанностях пленных солдат. Искали и состоятельных, и имеющих какое-никакое влияние или публичность, и вовлечённых во что-нибудь незаконное, и даже просто скандалистов, которых сложнее всего вычислить, сидя в петербержской гостиной хэра Ройша. Скопцов лично обошёл наиболее перспективных пленных, убеждая их черкнуть пару строчек то своим близким, то семейству кого-то из тех, кто вести корреспонденцию не мог или не хотел. Столица, конечно, и сама бы пошла рябью от вестей об участи Резервной Армии, но отчего ей не помочь? А ведь далеко не только столичных жителей на эту службу брали, в каждом городишке хоть одно заинтересованное лицо найдётся.

В памяти наконец всплыло: на Каштанном бульваре, где теперь даже кабацкие девки судачат о тайной подоплёке похода на Петерберг, проживает кто-то из списка адресатов. Вроде бы популярный лектор, читающий словесность прямо в столичном Университете. Или владелец двух доходных домов и одного публичного, важная шишка кассахской потаённой общины, но такому человеку баламутить бульвары невыгодно, у них в потаённых общинах иные методы. Или престарелый нотариус, у которого оба сына умудрились погибнуть в нашей практически бескровной битве. Впрочем, по силам ли нотариусу взбаламутить целый бульвар?

Значит, скорее лектор.

— Красавица, а чего им надо-то? Ты обмолвилась, дурное замышляют.

— Вот так сплетница я! — хватилась вдруг девка. — Голову тебе морочу-морочу — нет бы спросить, нести ль ещё пива или…

— Уже заморочила, не отвертишься, — заулыбался Мальвин. — Меня ж любопытство сгрызёт!

— Ай, леший с тобой! — Девка опять обернулась на дородного кабатчика и перешла на шёпот: — Я тут вчера… то есть не я, мне Алёшка наболтала, что они — ты подумай! — вот прямо убивать какого-то мерзавца из Патриархата навострились… Во-он за тем столом сидели, в уголочке самом, и шушукались. Патриархат-то разбегается по домам, ты слышал? Кто не из Столицы родом, тот пожитки складывает и поминай как звали. Это, значит, оттого что европейские их жмут…

Мальвин для порядка округлил глаза, но про себя озадачился. С одной стороны, согревает душу, что Столица очнулась и по стопам Петерберга пошла. С другой — ну кто ж так ходит, что аж кабацкие девки судачат! Балаболы и бездари, бездари и балаболы. Сколько ни ругай того же Твирина, а он перед расстрелом Городского совета по углам не шушукался.

Со стороны же третьей, Мальвин не знал, как ему быть с трусливой мыслишкой: кто-то незнакомый, кто-то, кого за шкирку в случае чего не оттащишь, возомнил себя достойным поднимать руку на членов Четвёртого Патриархата. И пусть скорее всего это балаболы и бездари, ни на что в действительности не годящиеся, а назойливое постукивание в висках так запросто не прогонишь.

Казалось бы, всё правильно. Казалось бы, на том и стояли расчёты хэра Ройша, что по всему отечеству непременно найдутся люди, которые возомнят себя достойными и так довершат начатое. Казалось бы, радоваться надо, да только противилось что-то внутри. Как это — сами, без нашего ведома?