— А я думал, в Конторском приличные люди живут, — без души усмехнулся За’Бэй.
Усмехаться тут нечему: благими намерениями господина Туралеева слушание это всё переносилось и переносилось, так что и пустяк бы раздулся в катастрофу. А тут совсем не пустяк, а землепользование. Когда расстрелы, аресты и нехватка ресурсов отодвигаются в тень, наступает время землепользования и прочей прозы, которая отнюдь не так пресна, как издалека чудится — вон, дерутся даже.
И За’Бэй вовсе не был уверен, что сможет сейчас утихомирить почти двести человек, упросить их ещё обождать. Простыми поклонами не отделаешься, им бы слово дать. Или лучше самому сказать, они-то от споров друг с другом охрипли без того, но какой толк говорить, когда вердикт всё равно градоуправец выносит?
Ох, симуляция родов супруги господина Туралеева! Тот бы нашёл способ извернуться, ему не впервой. Вывел бы им каких-нибудь экспертов с независимым суждением, чтобы — если уж вердикт откладывается — хоть по содержанию разговор был. Вроде как настоящее слушание, но предварительного характера. Могло бы и сойти за выход из положения.
Мимо прошмыгнул с пустыми подносами официант «Петербержской ресторации» — Управлению, как и Городскому совету прежде, своя кухня без надобности, когда такое заведение под боком.
За’Бэя озарило: Гныщевич!
Что «Гныщевич», он додумывал на лету. Короткий путь перегородили работы по установке тех самых пергол, зато небольшой крюк позволил прямо с улицы разглядеть, что Гныщевич всё ещё в «Петербержской ресторации». От вышколенных официантов За’Бэй отмахнулся, прошёл так, чтобы попасть Гныщевичу в поле зрения и показал старый их условный знак. Переводился он наподобие морского «полундра!» — точнее никто из них бы не объяснил. Зародился, конечно, из-за редких, но неприятных проверок общежития: у Гныщевича вот нож был, неагрессией запрещённый, сам За’Бэй тоже кое-что незаконное иногда держал в комнате. Да и вообще — мало ли у студентов ситуаций, когда лучше жестом подозвать, чем вслух.
Гныщевич условному знаку эпохи Академии удивился, но утвердительно прикрыл глаза, побарабанил пальцами по скатерти и с чем-то по-хозяйски обратился к своим промышленникам. Тогда За’Бэй выдохнул, отдался в руки вышколенному официанту, смирно расположился за столом и заказал бокал вина и газовую воду.
— Qu'est-ce qu'il y a? — Гныщевич подсел к нему уже через минуту.
— Спасай отечество, сосед.
— Всегда рад, но срочное ли дело? Мои тугодумы только-только уразумели belles perspectives одного прожекта…
— Срочное! Такое срочное, что уж неделю как просрочено.
— Излагай, — напружинился Гныщевич.
— Ты про главный спор Конторского района слышал? О доме, который снарядом разворотило?
— В общих чертах. Отстраивать или не отстраивать, на чьи средства, в каком виде. Всё как везде, где снаряды падали.
— Не как везде, «везде» столько скандалистов нет. Они же конторские — сознательные и неравнодушные, крючкотворствовать натасканы. И у барона Репчинцева там интерес.
— Этот Репчинцев мне уже в печёнках сидит — он в Союз отказался вступать, а своих управляющих на коротком поводке держит, с ним без графа пойди договорись! Maudite engeance.
— Без графа, да… — влил в себя всё поданное вино За’Бэй. — Сосед, у графа… нервы ни к лешему. Совсем. А час назад должно было слушание по Конторскому начаться, там едва ли не две сотни человек. Двоих уже за драку вышвырнули. Но не может, вот просто никак не может граф их сегодня рассудить!
— Мои соболезнования двум сотням человек, — покосился Гныщевич на покинутый им стол. — Пусть возвращаются завтра. Или через неделю. Через неделю граф в чувства придёт? И что с ним стряслось-то?
Проще всего поделиться волнениями о графе было бы как раз с Гныщевичем, но в зале «Петербержской ресторации» над безупречной белизной скатертей, салфеток и официантских полотенец высились старинные часы, немо укоряющие Петербержское Управление в медлительности.
— Беда в том, что они уже возвращались. Они на слушания записались в первых рядах! А барон Репчинцев в первых рядах выехал из города, стоило казармам открыться. Ну и решили, что слушание до него дотянем. Притязания его можно было просто завернуть, но это чревато размолвкой — возьмёт и вывезет капиталы из Петерберга, кому это надо? А теперь день назначили, всех собрали, а граф… — За’Бэй пожалел, что заказал всего один бокал. — Не в себе граф. Я только что от него, ему такому нельзя на публику. Нельзя, понимаешь?
— Ainsi donc, у вас срывается значимое слушание, которому лучше бы не срываться. Я тут с какого боку?
— Смотри. Нельзя их час томить и отправить по домам, ни единой кости не кинув. Да, в отсутствие градоуправца официального постановления они не получат, но как-нибудь ублажить надо. Я бы тебя в роли эксперта на них выпустил. Их спор между собой тянется со снятия осады, тут их уже ничем не поразишь, зато про план барона Репчинцева они всего два дня как узнали. Он желает выкупить эту землю и кое-что вокруг, чтобы выстроить электрическую станцию. Центральную, которая обслуживала бы и Конторский, и Усадьбы, и Старший, и Белый, и — может быть — сколько-то Людского. У него готов контракт на паровые турбины достаточной, как он утверждает, мощности.
— Так он к голландцам, le bâton merdeux, прокатился?
— Турбины голландские, да, — За’Бэй улыбнулся. — Во-от, я знал, что тебе по плечу эта задачка! Поговори с ними об электрической станции, позаливай хоть про голландские турбины, хоть про что… Повзвешивай «за» и «против» — им эта идея пока в новинку, можно будет зубы заговорить, новую пищу для ума дать. Барон Репчинцев собрался маленькие станции тоже выкупить и позакрывать, чтобы половине города самому электричество поставлять.
— Ты меня переоцениваешь. На станциях обеспечения промышленных предприятий я уже собаку съел, это правда. Но для города… Тут же другое. Мы обсуждали как-то с мальчиком Приблевым схожую мысль, о централизации. Но мальчик Приблев тогда замахал на меня руками: беспредметный, мол, разговор без анализа тарифов. Где я тебе возьму анализ тарифов?
— А Приблев делал его к сегодняшнему дню! Лежит в папке подле места градоуправца, ежели они ещё не растерзали всё в гневе.
— И много я там разберу с одного взгляда? Вам же надо сию секунду публику задобрить, à l'impromptu, так? А для экспромта я всё же слабоват в этой теме.
— Гныщевич, — навис над столом За’Бэй, — по-твоему, прибегал бы я к тебе в мыле, отрывал бы от званых ужинов, имейся у меня тут богатый выбор кандидатур для заговаривания зубов? У господина Туралеева и вовсе… супруга рожает. Так бы он, может, придумал нечто поубедительней, но его в Управлении нет.
Гныщевич нахмурился, покусал в сомнениях ноготь большого пальца. Посреди первосортного, тщательно взлелеянного изящества «Петербержской ресторации» смотрелось это возмутительно, но он таких вещей не стеснялся.
— А в чём коллизия без учёта электрической станции?
— Люблю я тебя, сосед! В общем, дом разрушенный — Льницкая, 7 — сдавался под конторы. У них там в Конторском сплошь конторы, но это настоящее гнездо, двадцать лет сдавался. Во владении он у госпожи Бригиной, генеральской вдовы. Старуха хваткая, но старуха, шевелиться не хочет. Встала в очередь на восстановление за городской счёт, предложила кое-какие изменения в плане. Мелкие арендаторы в основном за неё, им выгодно перекантоваться пока хоть бы и в квартирах, а потом вернуться к прежней ренте. Но первый этаж снимали «Виммер и сыновья», нотариусы — все двадцать лет. Они себя давно хозяевами считают: флигель без спросу выстроили, сами водопровод сменили, соседним домам причинив неудобства. И арендные договоры двадцать лет у них же и заверялись.
— Вытесняют старуху?
— Готовы полностью оплатить восстановление, если станут собственниками и смогут протащить свои чертежи. Чертежи их окрестным жителям не по нраву, потому что лишний флигель и так улицу перегораживал, в подобие Людского превращал, а новый вариант ещё наглее. Но два самых крупных после «Виммера и сыновей» арендатора за них: восстановление без очереди быстрее, а повышение ренты крупным-то не очень по карману бьёт. В частности, издательству, которое этот роман про кровавую революцию напечатало. У издательства вес и репутация, кого-то они на свою сторону перетянули. Но выскочила ещё третья фракция — не собственники и не арендаторы, а простые жители Конторского, грезящие, леший их, парком. Там же с востока скверик крошечный, и они предлагают его продлить территорией разрушенного дома. Мол, город всё равно расширяется за казармы, пусть конторы переезжают, а у нас будет парк, раз место теперь экономить не нужно.
