-Элисара больше нет. – Говорю я. – Ваш план провалился. Теперь армия норгов выжигает себе путь прямо к Тэлисаду. – Я стараюсь быть жесткой, но мое сердце разрывается от скорби. - Мы потеряли слишком много святынь. Нельзя оставить на растерзание темных эльфов Великий дуб. Мы должны остановить их у наших границ.
Эльвуад делает шаг вперед. Он старается не смотреть на меня, чтобы не показать, как тяжело ему переживать потерю сыновей, павших в бою. Его тихий голос звенит в тишине зала:
-Простите мне возражение, элисаэри, но у нас нет на это сил. Почти все воины ушли на восток. Больше некому отстоять Тэлисад.
-А как же эльфы с западных границ? – Спрашивает один из советников. - Они так и не успели к битве. У нас есть еще несколько дней до прихода норгов.
-Неизвестно когда они явятся, и явятся ли вообще. – Эльвуад даже не поворачивается к нему. – У нас есть лишь один выход – бросить город и уйти. Быть может, на западе мы сможем объединиться с остатками сольмверских войск и войсками Траинвера. Но сейчас у нас нет шансов.
-Мы не сможем спастись от норгов. – Говорит другой советник. – Уже слишком поздно. В Тэлисаде остались сотни стариков и детей. Они не смогут быстро идти по занесенным снегом тропам. А у норгов лошади и огонь. Если бы только мы могли задержать их.
-Но какими же силами мы сможем это сделать?
-Мы выставим ткачей у восточной границы города. – Отвечаю я. В зале повисает молчание. Эльвуад тяжело вздыхает и поднимает на меня измученный взгляд.
-Но, элисаэри, иллюзии ткачей не справятся с пламенем. И, к тому же, ткачи слепы, для того, чтобы направить их, нужны дети. Какой родитель согласится оставить свое дитя на смерть?
-Кроме ткачей у нас ничего нет. Если они не задержат норгов, никто не спасется. Я останусь с ними, а вы уводите эльфов из города.
Мои последние слова тонут в гвалте советников, разносящимся эхом по опустевшему халескиру. Эльвуад ошарашено смотрит на меня.
-Но, элисаэри…
Я молча встаю с трона и поднимаю руку, призывая всех замолчать. Моя жизнь не стоит ничего без моего мужа. Лишь мужчина может править, женщина только направлять. Рано или поздно советникам придется выбрать новый элисарский род Сольмвера, и я останусь жалкой высокородной вдовой без титула и дома. Но сейчас, пока я единственная хранительница Светлого Леса, мой долг – принести последнюю жертву народу, который больше во мне не нуждается.
Эльвуад кивает. За годы я сумела завоевать его любовь и уважение, но и он понимает, что это лучший выход для всех. Я погибну как царица, а не как беглянка.
-Да будет так, элисаэри. – Произносит он. – Да будет так…
На рассвете верды Тэлисада уходят прочь из города. Я стою на балконе халескира, кутаясь в накидке. Внизу плачут дети, их матери тащат тюки со скромным скарбом, немногочисленные мужчины помогают выбраться тем, кто проваливается в снег. Смогут ли они добраться до западных городов? Смогу ли я остановить темных эльфов, дав своему народу драгоценное время?
Я перевожу взгляд на восток – туда, откуда грядет смерть. Сквозь паутину голых дубовых ветвей я вижу серое зимнее небо, подернутое кровавой пеленой рассвета. Его будто разрывают на части клубы черного дыма, всполохами вздымающиеся от рыжего зарева над оскверненным лесом. Норги уже близко.
Мое сердце бешено стучит в груди. Вместе с Намори я быстро шагаю по помостам опустевшего города, перебегаю по лестницам к нижним ветвям великого дуба, но перед Обителью Ткачей, я останавливаюсь. Мне нужно собраться с духом, чтобы вновь взглянуть в их проклятые глаза. Я кладу руку на резную дверь и, сделав глубокий вдох, толкаю ее.
Внутри царит полумрак. Ткачи сидят прямо на полу. Некоторые из них парами, перебирая волосы друг друга, другие сплетают свои невидимые нити скрюченными пальцами, прислонившись спинами к холодным белым стенам. Все они медленно поворачивают свои восковые лица, когда я вхожу, от чего по моей спине пробегают мурашки. Ужасные жалкие создания.
Ткачей выбирают еще в детстве. Как только ребенку исполняется пять, его забирают в Обитель и готовят к инициации. Годами его опаивают настоями из белого аконита, от которых его разум меркнет, а глаза слепнут. Взамен ткачи получают способность ткать иллюзии, сплетать в разуме заплутавших путников полотно из деревьев, уводя их дальше от вердских городов.
Я медленно прохожу между ними, Намори ступает за мной. Половицы скрепят от каждого шага, мое дыхание клубится паром, но ткачи, одетые лишь в льняные рубашки не чувствуют холода. Один из них тянет свою руку ко мне, и на его лице я вижу нелепое подобие улыбки:
-Белая. – Шепчет он. – Белая…
Первый раз я вижу ткача в девять лет. Отец заставляет меня с братьями выполнять работу простолюдинов, чтобы его дети умели делать все. На западе от Леламортира расположена небольшая валдарская деревня, и их охотники часто приближаются к нашим границам. Нам приказано направить туда ткачей, чтобы защитить город от незваных путников.Я оглядываюсь на огромную ель, на ветвях которой стоит Леламортир. От невообразимого веса, ветви клонятся вниз, окутывая город коконом еловых лап, сохраняющих тепло внутри даже в самую суровую стужу.
Мне не нравится моя новая работа. Куда охотней я бы пасла лосей или счищала снег с крыш смотровых башен. Меня пугает слепая старуха, до боли сжимающая мою ладонь. Она постоянно молчит, медленно перебирая босыми ногами в рассыпчатом снегу, в котором я бреду по колено. Я еще слишком мала и не могу идти быстро. Остальные дети уже ушли далеко вперед, заставляя меня выбиваться из сил в попытке догнать их. Я тяжело дышу, пот крупными каплями стекает из-под капюшона моей белой песцовой накидки. Меня съедает детская обида на всех: на отца, заставившего столь маленькую девочку утопать в сугробах, на других детей, бросивших отставшую дочь их элисара позади, на омерзительную старуху-ткача.
Капюшон постоянно съезжает мне на глаза. В очередной раз, поднимая его, я вижу своего старшего брата Барлэада. Он похож на отца – высок и статен, с короткими каштановыми волосами и холодными глазами. Его назвали медведем, а я – лиса. Барлэад самый старший из нас шестерых и, как будущего элисара, отец любит его сильней остальных. Мне он не нравится, хотя и не знает об этом.
Барлэад стоит вместе со своим ткачом среди занесенных снегом елей и смотрит на меня.
-Поторопись, лисичка. – Говорит он. – Иначе до заката не дойдем.
-Я устала. – Жалуюсь я, но продолжаю брести. – Мои ноги ноют, и грудь будто горит.
Барлэад делает несколько шагов мне на встречу, утягивая своего ткача, рыжеволосого юношу, вслед за собой. Брат улыбается мне и приседает на одно колено в снег.
-Садись на плечи, лисичка. Так быстрее будет.
Мне стыдно, что я не могу сама выполнить свою работу, но все же взбираюсь ему на шею. Когда он встает, я охаю и хватаюсь за его капюшон, чтобы не свалится. Барлэад берет за руку мою старуху, и мы вчетвером продолжаем путь. Всю дорогу он веселит меня, и мой смех звонко разносится по спящему еловому лесу.
Когда мы, наконец, приходим на место, Барлэад покидает меня, дети разбредаются в стороны. Те ткачи, что еще могут держаться за ветви, взбираются вместе с провожатыми на высокие деревья. Я со старухой усаживаюсь на поваленный ствол ели, и она тут же принимается судорожно дергать своими крючковатыми пальцами, будто сплетая полотно из невидимых нитей.
Я смотрю на нее. Ей, должно быть, не больше шестидесяти лет, но выглядит она на сто двадцать. Ее длинные серые волосы беспорядочно разбросаны по сгорбленным плечам, глаза, покрытые белесым туманом слепоты, бессмысленно смотрят куда-то вперед, а сморщенные старческие губы что-то беззвучно шепчут. Лицо старухи, покрытое паутиной глубоких морщин, безмятежно спокойно, но это ужасающее спокойствие.
-А что вы делаете? – Спрашиваю я, но старуха молчит. Мне кажется, что она просто не расслышала меня, и беру ее за руку, повторяя вопрос. Вдруг ее пальцы замирают. Она поворачивает свою голову с безликой восковой маской ко мне, и я сжимаюсь на своем месте от необъяснимого страх.
