Виктор Суриков (до инцидента – студент, одногрупник Сергея Нестерова)
-Уже спустившись, Санек кричит мне, чтобы я посветил. Я перегибаюсь через перила и направляю луч фонарика именно на фарш, который раньше был лысеющим мужчиной. Он уже не двигается, не издает никаких мычащих звуков, но Серега с Саньком продолжают лупить его стульями, вбивая в плитку, покрывавшую ступени. Я так и замер. Одно дело, когда ты видишь убийство зомби в кино, и совсем другое, когда человека, - он поднимает вверх указательный палец, - именно человека, лицо которого ты видел всего секунду назад, о прошлой жизни которого ты думал, и вот этого человека с неимоверной жестокостью изничтожают твои друзья. И они не садисты, они обычные ребята. Ты хочешь прекратить бессмысленное насилие, но в глубине души понимаешь, что так надо. Так что я так и стоял, продолжая светить и слушая всхлипы девчонок, не в силах шелохнуться. Меня будто манила та бойня, происходящая внизу. Причем Санек лупил зараженного с такой остервенелостью, с таким извращенным удовольствием, что остановился, только тогда, когда Серега уже схватил его за запястье…
Виктор задумчиво потирает подбородок.
-Наверно это будет неуместно, но я всё-таки расскажу об этом. Когда-то на паре по психологии мы проходили Стэнфордский эксперимент. Суть его заключалась в том, что группу людей, принадлежащих к одному и тому же социальному классу, поместили в условия самой настоящей тюрьмы. При этом группу разделили пополам, на заключенных и охранников. Охранникам выдали дубинки и дали указание любыми способами поддерживать порядок среди заключенных, только не применять насилие. Цель эксперимента не так важна. Важен результат: всего через несколько дней всё вышло из-под контроля, и почти в каждом охраннике проснулся самый настоящий садист. Все обернулось безумной жестокостью по отношению к заключенным и издевательством над ними. Эти охранники, практически закрытые от юрисдикции закона, оставшегося снаружи их импровизированной тюрьмы, наделенные властью и целью, показали истинное человеческое лицо.
-Так вот, глядя на Сашу, я видел в нем одного из этих садистов. Город поглотила паника и разрушение, принесшие анархию, физические недостатки зараженных возвышали нас над ними, а нашей целью, и, на мой взгляд, это главный фактор, стала борьба за собственное выживание. Я пытался и до сих пор пытаюсь оправдать для себя тот садизм, что творил Санек. И не могу. Не потому, что у нас с ним были терки. Просто…быть человеком – значит подавлять в себе зверя, я думаю. А он человеком быть перестал. – Виктор разводит руками.
-А вообще… я успокаиваю себя осознанием того, что насилие, наделенное целью, становится оправданной необходимостью…
Юлия Наумова (до инцидента – студентка, одногрупница Сергея)
-В моей голове мелькало лишь одно слово. «Убийцы». Я уже нагляделась к тому времени насилия и страданий. Я помнила, как Саша пинал ногами головы зараженных детей, но он не старался их убить. А то, что происходило тогда на ступенях – было чистейшим убийством. Пусть этот зараженный был опасен, пусть он уже не был способен мыслить как человек, но кто дал Сереже и Саше право на такую жестокость? Почему они просто не оставили лежать его на ступенях? Зачем им нужно было видеть его смерть? Из-за какой безумной ненависти? – Юлия говорит это поразительно спокойно, не выражая никаких ярких эмоций, словно повторяет уже давно начитанный текст.
-Я просто стояла и смотрела на то, как чудовища поглощали Сашу и Сережу изнутри, глумясь над трупом зараженного. И не могу отрицать, что моё чудовище, которое только просыпалось, тихо, чуть заметно ликовало внутри меня, находя этот акт бессмысленного насилия оправданным. Постепенно я успокаивалась, приходя к осознанию, что всё же зараженный – уже не человек…
Отрывок из телепередачи «Мнение» от десятого декабря
Ведущий – ухоженный загорелый мужчина, одетый в темный дорогой костюм, стоит перед рядами аплодирующих зрителей. Он поднимает на камеру глаза, над которыми слегка нависает ухоженная светло-русая челка, и произносит энергичным голосом в микрофон:
-И снова здравствуйте, в эфире продолжается ток-шоу «Мнение». С вами Алексей Ильин. Напомню, что сегодня мы обсуждаем последствия печально известного Орловского Инцидента. А именно: «Зараженные. Кто они, люди или ходячие трупы?»
Зал снова заливается бурными аплодисментами, которые до этого немного поутихли. И через несколько секунд ведущий продолжает.
-И так, - он смотрит куда-то перед собой. Кадр меняется, показывая небольшую круглую студию в бледно-голубом оформлении. По краю полукругом стоят бежевые диванчики напротив зрителей и ведущего. На трех из них сидят по два человека, один, с краю, пустует. – Отец Петр, расскажите, что об этом вопросе нам говорит христианская вера?
Отец Петр, как сообщает текст внизу экрана, - православный священник. Он одет в традиционную черную рясу с массивным золотым крестом, висящим из-под длинной бороды, длинные рыжие волосы стянуты на затылке в хвост. Он разводит руками и произносит тихим, успокаивающим голосом:
-Вы знаете, случившееся никак не может прокомментироваться Библией. Инцидент не стал апокалипсисом. И нельзя относить эпидемию к египетским казням. Это просто ещё одно испытание Божье. А зараженные ни в коем случае не мертвы. Ведь плоть гибнет лишь тогда, когда её покидает душа, а без души тело становится недвижимым и начинает гнить. Так же они не одержимы демонами, как сказал кто-то из зала. – Он указывает ладонью на зрителей. – В наш храм нередко приводили людей, исцеленных от болезни, и мы без каких-либо препятствий проводили над ними христианские обряды. От одержимости же, не излечиться лекарствами. Они все ещё люди. Живые люди. Слыша о том, что с ними вытворяли на зараженных территориях, у меня волосы встают дыбом! Произошедшее с ними – лишь болезнь. Как бешенство. И это не делает их мифическими живыми мертвецами. Зараженные – такие же люди, как и мы с вами. И тут даже нечего гадать.
Зал заходится в аплодисментах. Камера показывает молодого мужчину в черном деловом костюме. Он держит указательный палец, поднятым вверх и что-то пытается сказать, но его слова тонут в овациях. Наконец, когда зал слегка затихает, его становится слышно.
-Секундочку! Секундочку… - Надпись внизу экрана сообщает, что это ГенадийБарышев, журналист и общественный деятель. Ему около тридцати. У него черные волосы, небрежно зачесанные назад, на впалых щеках темнеет длинная щетина. Когда аплодисменты полностью умолкают, он,улыбаясь,говорит:
-Я,конечно, прошу прощения у отца Петра, - Он делает в сторону священника легкий поклон, с прижатой к груди рукой, - и у всех христиан, но мне кажется, что то, о чем мы сейчас говорим, абсолютно аналогично давнишним распрям между рациональным прогрессом и религией, под защитой морали. Я имею в виду аборты и эвтаназию. Оправдано ли убийство зараженного? Ну да, они – живы как биологическое существо. Да, они остаются физическими лицами, обладающими гражданскими правами и свободами. Но вдумайтесь – они ходячие трупы, и тут это аллегория. Болезнь настолько изъела их организм, что даже после выздоровления, посаженные на самые лучшие медикаменты, они не протянут и года. – Зал начинает верещать, но Генадий лишь говорит громче. – Они живут в постоянных страданиях, но у них не хватает сознания, чтобы даже понять это, не говоря уж о том, чтобы сказать об этом. Они овощи, куда более безнадежные, чем жертвы эвтаназии. При этом государство затратило на их содержание… восемьсот миллионов? – Он смотрит куда-то в сторону. На секунду появляется тучный мужчина в сером деловом костюме, кивающий головой, и камера вновь возвращается к Генадию. – Восемьсот миллионов. А представьте, каково родственникам, на которых повесили это полуживое тело, испражняющееся под себя. Может быть, я покажусь циником, но я считаю, что жертв эпидемии следует подвергать эвтаназии. Потому, что так будет разумнее. – Волнение зала усиливается, и Генадию приходится уже кричать. – От этого выиграют все, единственное что пострадает – мораль, но это можно пережить. Что же касается людей, истреблявших их во время инцидента…
