Йенсен удивился: собаки Свэна выли так, точно сидели на одном месте. На ходу им не хватило бы дыхания для такого отчаянного воя.

Это послужило Кнуту поводом еще для нескольких ругательств. По-видимому, Яльмар устроил привал под самой базой, поленившись вчера преодолеть оставшиеся несколько километров. А еще вероятнее, что не сумел ориентироваться и не понял, что уже почти дошел до дома. Как бы там ни было, а у Йенсена появилось желание проучить приятеля и повернуть обратно. Но тут он обратил внимание на то, что визг раздается совсем близко. На таком расстоянии упряжка Свэна даже в серой мгле не могла оставаться невидимой. Кнут присмотрелся внимательнее. Но снова ничего не смог разобрать. Продвинулся еще на полкилометра, но и тогда ничего не увидел.

Лишь через четверть часа он разгадал: собаки скулили далеко внизу, в той самой трещине, по краю которой он шел с самого начала.

Привязав своего вожака к воткнутой в снег палке, Йенсен подошел к трещине и крикнул:

— Эй! Яльмар!.. Алло!.. Свэн!..

Снизу с удвоенным отчаянием ответили только собачьи голоса.

Тогда Йенсен лег на живот и пополз к краю трещины. Он хорошо знал, что края ее достаточно крепки, чтобы можно было спокойно подойти к ним на лыжах и даже без лыж. Но трещины его всегда пугали. За двенадцать лет он привык на Шпицбергене ко всему, кроме трещин. Ледяные пропасти поглотили уже двоих его компаньонов. В глубине души у него всегда копошилось опасение, что и он не попадет на материк именно из-за такой трещины.

Ползя на животе, Йенсен еще несколько раз позвал Свэна. Ответа не было.

Наконец он заглянул вниз. На глубине не более десяти метров, на выступе, выдававшемся из ледяной стены пропасти, Иенсен увидел двух собак и между ними скрюченное тело Свэна.

Первое, на что он обратил внимание: собак было два. Две другие, очевидно, сорвались в пропасть.

Следующей была мысль о санях. С санями у Йенсена связывалось представление о песцах, которыхСвэн должен был вынуть из капканов во время обхода.

Мысль о самом Свэне возникла в последнюю очередь. Было очевидно: если Яльмар не разбился при падении, то, наверно, уже замерз.

Мысль о санях, как главная, снова заняла ум Йенсена. Он стал искать сани глазами и наконец различил концы полозьев, торчащие из-под тела Яльмара.

При мысли о поклаже Кнут сердито выругался: «Даже умереть не смог так, чтобы не погубить груз».

Он пополз обратно, мысленно подсчитывая запасы мехов, сложенные Свэном за эту зиму на базах, разбросанных по Норд-Остланду. Увлеченный этим подсчетом, Йенсен забыл о Свэне и присел на свои сани. Его собаки умолкли, навострив уши в сторону человека. Как только они перестали скулить, прекратился и лай собак в трещине. В наступившей тишине Кнут ясно различил стон. Этот стон не мог принадлежать собаке. Мозг автоматически зафиксировал: «Жив!» Но Йенсен не перестал считать и не двинулся с места. Прошло несколько минут, прежде чем он поднялся с решительным видом и отвязал своего вожака от палки. Результат подсчета превзошел ожидания Йенсена. Не было сомнения в большой ценности запасов Свэна: тому всю зиму улыбался случай.

Йенсен сунул ноги в крепления лыж, повернул упряжку назад, к базе. Решение в его уме сложилось ясно: если Свэна не станет, он, Йенсен, может овладеть его имуществом — мехами, оружием, одеждой… А может быть, у дурня припрятано что-нибудь и наличными?.. Конечно, он, Йенсен, возьмет себе все. Решительно все!

Но, сделав несколько шагов, он решил, что совершает ошибку. Ведь он не сможет забрать имущество Свэна, не дав властям правдоподобного объяснения. Всякий дурак в пять минут разберется в деле. Кто же поверит тому, что он набил всех этих песцов, а Свэн — ничего?

Он разочарованно сплюнул и вернулся к трещине. Как и в первый раз, он подполз к краю пропасти на животе.

— Эй, Яльмар!

Свэн пошевелился и приподнял голову. Кнут с трудом узнал товарища: его лицо совсем посинело, вместо носа чернел кусок разбитого и отмороженного мяса. Но Йенсен смотрел на все это довольно равнодушно. Быть может, в сумерках полярной ночи это и действительно не казалось таким страшным? А Йенсен, к тому же, не принадлежал к числу особенно чувствительных людей и перевидал на своем веку всякое…

Свэн долго смотрел снизу на Кнута. Словно не мог понять, кто перед ним. Сознание не сразу отразилось в его мутных глазах. Наконец он прохрипел:

— Кнут?

— Как это тебя угораздило?

Свэн, видимо, собирался с мыслями, потом так же хрипло, с трудом ответил:

— В темноте… Спешил домой.

— Как же теперь быть? — спросил Кнут.

— Ты… вытащишь… меня…

— Я из-за тебя уже потерял столько времени. И теперь еще потеряю, — сказал Кнут.

Яльмар молчал.

Кнут спросил:

— Почему ты не попробовал вылезти сам? Тут не глубоко.

— Кажется, у меня сломана нога.

— Эдак ты мог и замерзнуть.

— Я знал… ты придешь.

Кнут усмехнулся.

— Я и так потерял много времени, — повторил он свое.

Яльмар попробовал повернуться и застонал.

— Вытащи меня скорей.

Кнут подумал.

— Придется идти на базу за веревкой.

— Свяжи постромки.

Кнут снова помолчал. Потом, как будто невзначай, спросил:

— Слушай, сколько у тебя собрано за этот год?

— Не знаю.

— Я потерял из-за тебя много времени. Быть может, пропали мои песцы в капканах…

— Вытащи меня скорей.

— Тебе придется со мной рассчитываться.

— Рассчитаемся…

— Хорошо, я сейчас вернусь.

Кнут отполз от края трещины и, размахивая бичом, погнал собак к базе. Он торопился. С удовольствием прислушивался к весело поскрипывающим полозьям саней. В избушке он принялся рыться в вещах Свэна. Банки с консервами, одежда, снаряжение, патроны — все летело из-под рук. Попался моток горной веревки. Он машинально вытащил его, но сейчас же отбросил в сторону. Наконец удовлетворенно крякнул: в руке у него была записная книжка Свэна.

Примостившись у ящика, вырвал чистый листок из этой книжки и, старательно помусолив карандаш, как делают люди, которым редко приходится писать, принялся за подсчеты. Проставив несколько цифр, задумался и вслух пересчитал:

— Песцов шестьдесят два, оленей четыре, медведь один.

Потом подумал и вычеркнул слово «медведь». Выругавшись, разорвал листок и переписал наново, без медведя.

С прежней поспешностью он вернулся к месту, где оставил Свэна. Забыв предосторожность, подошел к трещине.

— Свэн!.. А Свэн!

Ответа не было. Кнут испуганно опустился на колени на краю пропасти:

— Эй, Яльмар!

— Давай веревку, — послышалось снизу.

— Сначала распишись.

Свэн, видно, не понял. Йенсен повторил:

— Сначала распишись. Когда я тебя вытащу, ты не захочешь со мной рассчитываться за потерянное время.

— Давай жеверевку!

— Сначала дай расписку.

— Вытаскивай. Я дам расписку.

— Подожди.

Йенсен привязал свою бумажку и карандаш к веревке и стал спускать в трещину. Потом, спохватившись, поспешно вытащил ее обратно, отыскал самую тонкую бечевку, какой была увязана его поклажа, и, привязав к ней карандаш и бумажку, спустил Свэну. Тот с трудом дотянулся до записки, с трудом прочел и отпустил конец бечевки.

— Это же все, что у меня есть! — прохрипел он.

Йенсен смотрел сверху на качающийся на бечевке карандаш. Свэн смотрел на этот же карандаш снизу. Карандаш, медленно покачиваясь, ударялся об лед. В царившей вокруг тишине был слышен слабый скулеж собак.

— Нет, — сказал Свэн.

— Хочешь оставаться там?

— Ты не…

Яльмар не договорил. Всмотревшись в лицо Кнута красными, воспаленными глазами, он понял все, молча притянул к себе листок и, положив его на лед, расписался.

Кнут, быстро вытянул бечеву. Подозревая какую-нибудь фальшь, он долго, внимательно разглядывал расписку, оценивая правдоподобность в глазах властей того, что Свэн уступил ему свои меха. Прищурив один глаз, словно прицеливаясь, он глядел на подпись. Смешно, конечно, но ведь до сих пор ему не доводилось видеть, как расписывается Свэн! А что, если он расписался тут не так, как нужно?.. Нет, едва ли. Этому простаку такая мысль небось и в голову не придет. Не то что ему, Кнуту Йенсену! Ого, доведись ему самому попасть в такую ловушку, в какой нынче очутился Свэн, уж он обвел бы вокруг пальца того, кто спросил бы с него плату за спасение. «Эдакий скот, потребовать весь зимний улов за то, что всякий в этих местах должен сделать и сделал бы из простого чувства товарищества! Экий, право, негодяй! Другой на его месте еще хвалился бы потом целое лето тем, что ему привелось спасти соседа, а он… заплатил ему за спасение жизни!..»