«Мессершмитты» упрямо не дают развернуться. Стоит Прохору сунуть ногу, как сразу же идущие справа немцы дают дружную очередь. Слышно, как стучат пули но корпусу самолёта. Машину толкает разрывом снаряда. Дана другая нога, и снова та же история с другой стороны: огненный ливень сразу с трех самолётов. А седьмой словно прилип к хвосту. И вот удивительно: этот седьмой не ведёт огня. Только жмёт и жмёт. Да и остальные шесть прекращают стрельбу, как только Прохор ложится на прямой курс. Прохору становится ясно: немцы гонят его к себе. Хотят посадить живьём. «Везут кофе пить», — мелькнула было озорная мысль, но тут же сменилась другой: «Неужто ж конец?.. Нет, врёшь!» Рискуя зацепиться за землю, самолёт Прохора на бреющем входит в бочку. Не доделав её, обратным разворотом вправо Прохор выводит машину в сторону ближайшей пары фрицев. Самолёт оказывается на курсе 90. Полный газ. Все семеро немцев с ходу проскакивают мимо. Прохору удаётся оторваться от дистанции огня. Теперь жать и жать. Сектор дан до отказа. Вот когда до зарезу нужна высота, чтобы добавить скорости снижением. Но машина идёт над самой водой озерка, — откуда взять скорость?..

Немцы снова на хвосте. Настигают. Занимают прежние места. Прохор пробует пошуровать ногами, но свирепые очереди тотчас же заставляют держать прямо. Только прямо — иного пути нет. Машина несётся над самой водой. По поверхности лесного озера летит вихрь брызг, срываемых винтами восьми истребителей… По сторонам крутые берега озера. Они сближаются. Озеро делается уже и уже. Несколько мгновений — и оно превращается в теснину с крутыми обрывами высоких берегов. Немцам приходится менять строй, чтобы фланговые самолёты не врезались в откосы. Всего доля секунды, но её достаточно Прохору: разворотом с набором высоты он выскакивает над берегом. Перепрыгивает через лес. Немцы снова проскочили за хвостом. Нужно использовать эти секунды — лечь на свой курс. Надсамым лесом, едва не цепляя крылом за деревья, Прохор разворачивается до 90. Послушная машина вращается почти на месте, её крыло стоит вертикально. И сразу в поле зрения Прохора оказываются четыре немца. Три остальных куда-то исчезли. Четвёрка строится крестиком и начинает поливать Прохора огнём со всех сторон. Прохор пользуется каждой лощинкой, каждой складочкой местности, кустами, просеками. Машина утюжит деревья. Взгляд Прохора шныряет вокруг, отыскивая новые укрытия, но как псы, вцепившиеся в благородного оленя, несутся по его следу четыре «Мессершмитта». При каждом повороте головы, при каждом нажатии педали Прохор видит блеск их очередей. Однако движения Прохора быстрее вражеских пуль. Едва заметив, по блеску, начало очереди, он даёт ногу. Послушный истребитель отворачивает. Сверкание выстрелов с другой стороны — другая нога. Так удаётся уберечь машину от попаданий в жизненные части. Пусть бьют по консолям, по корпусу. Только бы не поразили мотор и баки. Спасти машину, спасти себя, чтобы завтра снова в бой…

Прицельная очередь резанула по фюзеляжу. Прохор бросает машину в открывшуюся справа ложбинку. Немец справа проскакивает над головой, едва не задев преследуемого. Ложбинка тесна. Винт рубит ветви деревьев, кусты. За самолётом остаётся полоса оголённого леса — листья сорваны струёй от винта. .

Рядом с самой кабиной вспыхивает молния — снарядный разрыв. Осколок рассекает бровь. Кровь заливает глаза. Ничего не видно. Прохор почувствовал, что мазанул машиной по кустам. Беречься земли. Но кровь стекает на глаза; багровый полог застилает все. Выхода нет — впереди только кровавый туман. Нужно садиться. Прохор проводит рукой по глазам. Сверкнул свет: просека. Зашёл на посадку. Один за другим два снаряда рвутся у самой головы. Осколки впиваются в затылок, в руки, в колени. Последним усилием Прохор выравнивает машину. Она бреет по вершинам леса. По стальному животу самолёта бьют ветки и сучья. А сверху, ясно слышные теперь сквозь гул притихшего мотора, беснуются пулемёты четырех «Мессеров». Впереди, перед самым лицом, вспыхивает молния, гремит оглушающий взрыв. «Пушка „Мессера“, — отмечает создание. Лицу становится жарко. Все плывёт в багровом покое…

Выслушав доклад о том, что Прохор не вернулся с задания, полковник сжал зубы. Загорелое лицо, налившись кровью, стало ещё пунцовее, глаза сделались маленькими и злыми: слепень не вернулся! Полковник знал, как трудно вырваться из цепких лап семи преследователей, и всё-таки сказал:

— Вернётся. — Он хотел придать своему голосу уверенность.

Может быть, кое-кто и поверил ему, но я-то видел, что сам он думает совсем не то, что говорит.

Прошли сутки, другие. В каждом возвращающемся самолёте мы хотели видеть истребитель Прохора, хотя все уже знали, что общий любимец погиб. Кое-кто повторял за полковником:

— Может быть, вернётся…

— А то нет!.. — бодро говорил полковник, и глаза его снова загорались злым огоньком мести. — Если в нём есть хоть капля крови, будет здесь…

Противник продолжал ожесточённое наступление в обход Вязьмы. Голова его танковой колонны, пробив, как тараном, наше расположение, застряла на лесных дорогах. То и дело взлетали ваши штурмовики, чтобы долбить по этой панцырной голове. Противник знал, что едва ли не самым страшным врагом его танков являются советские штурмовики. От них невозможно укрыться ни в лесах, ни в болотах. Их бомбы и пушки настигают везде. Переворачивают танки, рвут гусеницы, вдребезги разносят машины с мотопехотой. Противник стремился парализовать штурмовики на их аэродромах. То и дело рвался он к нашей точке, пользуясь каждым облачком. А облаков сегодня, как назло, много. Тяжёлым пологом мчатся они над нами, время от времени рассыпаясь тонкой снежной крупой, уныло стучащей по крыльям самолётов, затвердевшим листьям засыпающих на зиму деревьев, по стёклам землянок.

Вдали ухнула очередь разрывов, другая. Немец ошибся. Бомбы легли совсем не в тот лес, где прячется аэродром. Не успели мы по звуку определить, куда развернулись бомбардировщики, как слышим совсем низко, над самым леском, стрекотанье небольшого мотора. Ошибиться нельзя — это связная машина. Кто бы это мог быть?