Вечером Василевский представил проект приказа № 227, больше известного как директива «Ни шагу назад!». Сталин, прежде чем подписать, внес в него много изменений. Приказ должен был быть зачитан всем частям Красной армии. «Паникеры и трусы должны истребляться на месте… безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках… снимать с постов командиров и комиссаров… допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа… и направлять их… для предания военному суду».[157] Тот, кто сдавался в плен, считался предателем Родины.[158] Во всех армиях предписывалось создать по 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов до 200 человек в каждом, которые должны были находиться в непосредственном тылу частей, ведущих боевые действия, и стрелять в каждого, кто попытается выйти из боя и обратиться в бегство. Жуков воплотил этот приказ в жизнь на Западном фронте уже через 10 дней, использовав танки с экипажами из специально отобранных офицеров. Они следовали за первой волной наступления, готовые «истреблять трусость», открывая огонь по тем, кто дрогнул.
Кроме того, были созданы три лагеря, в которых содержались и допрашивались те, кому удалось выйти из окружения или бежать из плена. Командиров, отдавших приказ об отступлении, тут же разжаловали в рядовые и отправляли в штрафные роты и батальоны. Первая такая рота была создана на Сталинградском фронте через три недели после выхода приказа, 22 августа, в день, когда немцы вышли к Волге.
Перед штрафными ротами ставили поистине самоубийственные задачи, в частности преодоление минных заграждений во время наступления. Всего «искупить кровью свои преступления перед Родиной»[159] предстояло приблизительно 422 700 бойцам и командирам Красной армии.[160] Идея показалась советскому руководству исключительно плодотворной, и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафбаты. По некоторым данным, таких было больше миллиона, но эта цифра, скорее всего, завышена. Солдатам штрафбатов обещали прощение, если они проявят храбрость и в прямом смысле слова смоют свой позор кровью, однако на самом деле это происходило редко, в основном из-за безразличия к судьбе людей. Многие, попав в штрафбат, оставались в нем до самой смерти. 51-й армии Сталинградского фронта было приказано собрать всех офицеров, вышедших из окружения. Первой группе – их было 58 человек – сказали, что они предстанут перед специальной комиссией, которая затем отправит их в новые части, но до допроса дело не дошло. Вместо этого всех командиров без каких-либо объяснений отправили в штрафные роты. Почти через два месяца эта ошибка всплыла, но все 58 офицеров к тому времени уже были ранены или убиты.[161]
Система особых отделов НКВД, воссозданных в предыдущем году для того, чтобы разбираться с «изменниками, дезертирами и трусами», была значительно укреплена. Впервые особые отделы появились в 1919 году, когда Ленин и Дзержинский, глава ВЧК, решили, что над вооруженными силами нужно установить полный контроль. В апреле 1943 года, меньше чем через два месяца после завершения Сталинградской битвы, особые отделы, которыми руководил Виктор Абакумов, были преобразованы в военную контрразведку Смерш (за сей аббревиатурой кроется призыв «Смерть шпионам!»).
В стрелковой дивизии особый отдел насчитывал до 20 офицеров НКВД, по одному особо уполномоченному на каждый батальон. Наряду с этим был комендантский взвод из 30–40 человек, в обязанности которого входили конвоирование и охрана пленных, а также расстрел «трусов и изменников». У всех особистов имелись свои информаторы. По словам одного из таких бывших осведомителей Смерша, лица у всех в особом отделе были серыми. Наверное, потому что работать им приходилось в основном ночью. Во время общих построений офицеры особых отделов пристально смотрели всем в глаза, словно им о каждом было известно что-то плохое.[162]
Особые отделы НКВД рьяно взялись за работу по искоренению шпионов и предателей. Офицер, подписавшийся фамилией Брунный, в письме писателю и публицисту Илье Эренбургу пожаловался на то, что в газетах мало хвалебных отзывав о работе его товарищей. «Очень непросто раскрыть опытного фашистского шпиона. Для этого требуются острый ум и зоркий глаз. Сотрудник НКВД должен быть очень бдительным и знать особые правила игры. В газетах много печатается про страшные злодеяния немцев, и это необходимо. Но также крайне важно внушать нашим бойцам ненависть к изменникам».[163]
Вермахт попытался воспользоваться этой ситуацией. Была разработана инструкция, в которой рекомендовалось предупреждать советских пленных о том, как с ними будут обращаться сотрудники НКВД, если им удастся бежать из немецкого плена и вернуться к своим.[164]
Имелось и еще одно специальное подразделение НКВД, созданное лично Берией осенью 1939 года. Этот отдел занимался иностранными военнопленными. Именно его сотрудники несут ответственность за уничтожение свыше 4000 польских офицеров в лесу под Катынью. Однако летом 1942 года работы у этих особистов оказалось мало, поскольку во время широкого наступления немецкой армии и частей ее союзников пленных было немного. Всех военнослужащих попавшего в плен небольшого подразделения 29-й мотопехотной дивизии 4-й танковой армии допрашивала лейтенант Лепинская из политотдела Юго-Западного фронта. Среди прочего ее интересовал боевой дух немецких войск, но обнадеживающих ответов на свои вопросы Лепинская не получила. «Большинство немецких солдат готовы воевать до самого конца, – написала она в своем донесении. – Ни одного случая дезертирства или самострела. Офицеры строгие, но справедливые».[165]
Гораздо больше лейтенанту повезло с пленными румынами. Допрошенный Лепинской офицер признался, что его подчиненные ненавидят маршала Антонеску за то, что тот «продал» их родину Германии. Сами солдаты были еще более откровенны. Они поведали Лепинской о драках с немцами и даже о том, что одного немецкого офицера убили, потому что он застрелил их товарища. Правда, собственные офицеры обращаются с ними очень грубо и часто их бьют. В румынской армии много случаев членовредительства, несмотря на внушения офицеров, что это грех перед родиной и Богом. Лепинская сделала из всего этого заключение, что у румын низкий «политико-моральный дух».[166] Ее доклад сразу отправили в Москву.
Продвижение 6-й армии по донским степям осложнили сюрпризы погоды. Оказывается, зимой в России ужасные морозы, а летом невыносимая жара. Генерал Штрекер, командующий 11-м корпусом, находил, что здесь «жарко как в Африке»,[167] и сетовал на то, что в воздухе висят огромные клубы пыли. 22 июля начальник его штаба Гельмут Гроскурт зафиксировал температурный рекорд – плюс 53 градуса на солнце.[168]
Потом начались ливни. Грунтовые дороги превратились в потоки грязи, но проблему питьевой воды дожди не решили. Да, именно вода являлась главной заботой немецкого пехотинца на марше. Отступая, красноармейцы бросали в колодцы отраву, разрушали дома, угоняли в тыл домашний скот и вывозили трактора. То, что не удавалось забрать с собой, приводили в негодность. «Русские облили зерно в хранилище бензином»,[169] – писал 10 августа домой один ефрейтор. Командиры подразделений докладывали, что по ночам советские самолеты сбрасывают на степь фосфорные бомбы, поджигая траву.[170]
