Офицеры вермахта, сохранившие понятие о воинской чести, приходили в ужас, узнав о том, что солдаты, развлекаясь, стреляют по колоннам советских пленных, бредущих в немецкий тыл. Отношение к этим бесконечным колоннам побежденных людей, страдающих в летний зной от голода и нестерпимой жажды, в бурых от пятен крови гимнастерках и пилотках, покрытых пылью, было немногим лучше, чем к стадам животных. Один итальянский журналист, увидевший много таких колонн, писал: «Большинство пленных ранены. Раны не перевязаны, лица покрыты спекшейся кровью и грязью, форма разорвана, руки черные. Они идут медленно, поддерживая друг друга».[114] Раненые не получали никакой медицинской помощи. Тех, кто не мог идти или валился с ног от изнеможения, пристреливали. Советских военнопленных запрещалось перевозить на немецких военных грузовиках из опасения, что после них там могут остаться вши и блохи. Нельзя не напомнить и о том, что 3 сентября 1941 года 600 советских военнопленных были умерщвлены в концлагере Освенцим.[115] Это стало первым опытом применения газа «циклон Б».
У тех, кто в конце концов все-таки добирался до лагерей для военнопленных, шансы выжить были не очень высоки – из трех человек в живых оставался один. А всего из 5,7 миллиона солдат и офицеров Красной армии, попавших в плен, от болезней, холода, голода, побоев и непосильного труда в немецких лагерях умерли более 3 миллионов человек. Участь военнопленных – это прерогатива самой германской армии, а не СС или какой-либо другой нацистской структуры. Впрочем, стоит ли удивляться такому отношению к нормам международного права, если вспомнить о кайзере Вильгельме II, заявившем в 1914 году, что 90 000 русских солдат, взятых в плен под Танненбергом, «нужно оставить умирать с голода».[116]
В январе 1942 года в ходе контрнаступления на Южном фронте войска Тимошенко освободили лагерь для военнопленных у Лозовой. Советские солдаты увидели страшную картину. Пленные красноармейцы умирали от холода, голода и жестокого обращения.[117] Юрий Максимов, боец 127-й стрелковой дивизии, попавший в плен осенью 1941 года, свидетельствует, что в этом так называемом лагере не было даже бараков – лишь голый пустырь, обнесенный колючей проволокой. 18 000 человек кормили из 12 котлов. Когда дежурные охранники давали пленным команду идти за едой, пулеметчики расстреливали тех, кто бросался к котлам бегом, а тела убитых оставались лежать в течение нескольких дней в назидание остальным.[118]
На передовой немецкие офицеры подчас лучше обращались с пленными. Они руководствовались практическими соображениями. «Полученные от солдат противника сведения о численности войск, их организации и намерениях более информативны, чем данные нашей разведки»,[119] – подчеркивал в своем приказе начальник разведки 96-й пехотной дивизии. Далее он добавлял, что русские солдаты очень простодушны. В то же время отдел пропаганды Верховного главнокомандования вермахта издал приказ, предписывающий поощрять русских перебежчиков, но офицеры фронтовой разведки прекрасно понимали, что это станет работать только в том случае, если они будут держать обещания, данные дезертирам.[120] На деле с перебежчиками, как правило, обращались так же плохо, как с теми, кто попал в плен в бою.
Игнорирование Сталиным международных норм и законов полностью устраивало Гитлера, ведущего в России войну на уничтожение, поэтому, когда меньше чем через месяц после вторжения Советский Союз все-таки предложил Германии взаимно выполнять положения Гаагской конвенции, это обращение осталось без ответа. Вообще-то Сталин был не тот человек, которого интересовали такие тонкости, как соблюдение прав человека, но в данном случае похоже, что жестокость нацистов удивила даже его.
Командование Красной армии официально не издавало противоречащих нормам международного права приказов, подобных тем, что получали немцы из Верховного главнокомандования вермахта, однако эсэсовцев, а затем и представителей некоторых других категорий пленных, в частности охранников концлагерей и сотрудников тайной полевой полиции, как правило, расстреливали на месте. Летчики люфтваффе и танкисты также рисковали стать жертвами самосуда, и все же расстрел пленных был явлением скорее случайным, чем преднамеренным, а акты беспричинной жестокости встречались лишь эпизодически. Частично это объясняется тем, что советскому командованию отчаянно были нужны пленные, в первую очередь офицеры, чтобы их допросить.
В то же время нельзя не сказать о том, что партизаны, а также красноармейцы считали санитарные поезда вполне приемлемой и даже законной целью. Летчики и артиллеристы редко щадили санитарные машины и полевые госпитали. Врач из госпиталя 22-й танковой дивизии рассказывал следующее: «Сверху на моей санитарной машине был установлен пулемет, а по бокам нарисованы красные кресты. Но в России изображение красного креста не имело никакого значения. Он служил знаком только для наших солдат».[121] Самый страшный инцидент произошел 29 декабря 1941 года в Крыму, в немецком полевом госпитале в Феодосии, где советские морские пехотинцы убили около 160 раненых немцев.
Отдельные проявления первобытной жестокости, совершаемые солдатами Красной армии в первые полтора года войны, – несомненно, их было бы больше, если бы советским войскам не приходилось отступать так стремительно, – подтолкнули многих немцев к тому, чтобы провести параллели с Тридцатилетней войной, однако более точным было бы сравнение с Гражданской войной в России – одним из самых кровавых конфликтов ХХ века. «Крестовый поход» Гитлера против большевизма не мог не разбудить этот не до конца затухший вулкан. Но чем дольше шла война, тем больше становились у русских гнев и страстное желание отомстить. Они уже знали о зверствах немцев на оккупированных территориях, о сожженных дотла деревнях, о страданиях голодающих мирных жителей, о женщинах и детях, угнанных в Германию. А вместе с этим росла их суровая решимость остановить истребление славянских народов, сражаться с врагом и победить его.
Генерал Паулюс принял командование 6-й армией в непростое время. И внезапная смерть Рейхенау, вероятно, потрясла его больше, чем можно было предположить на первый взгляд. Начало командования Паулюса таким крупным воинским соединением совпало с плохо продуманным январским наступлением Красной армии, последовавшим за успехом под Москвой. На самом деле это была трудная пора для всех немецких войск на южном участке Восточного фронта. 11-й армии генерала фон Манштейна так и не удалось взять Севастополь. Более того, в конце декабря советские войска внезапным ударом с Северного Кавказа выбили противника с Керченского полуострова. Гитлер, которого от ярости чуть не хватил апоплексический удар, приказал отдать под трибунал командира корпуса генерала графа фон Шпонека.
Паулюс переместил штаб своей армии ближе к Харькову – городу, к которому стремились войска маршала Тимошенко. Температура той зимой опускалась до минус 30 градусов, а временами и ниже. Железнодорожное и автомобильное сообщение немцев встало, конные подводы могли доставлять только самое необходимое.
План Тимошенко заключался в том, чтобы отрезать Донбасс – промышленный район и взять Харьков в кольцо окружения, однако прорвать немецкую оборону ему удалось лишь на южном направлении. Советские войска продвинулись в глубь почти на 100 километров, но Красной армии тоже не хватало подкреплений и боеприпасов, и после двух месяцев упорных боев ее наступление выдохлось.
6-я армия держалась, однако Паулюса не покидало беспокойство. Фельдмаршал фон Бок, которого Гитлер скрепя сердце назначил командовать группой армий «Юг», не скрывал своего неудовольствия – по его мнению, Паулюс организовывал свои контрудары слишком нерешительно. Но при поддержке Гальдера Паулюс все-таки не лишился своей должности. Уйти пришлось его начальнику штаба, полковнику Фердинанду Хейму. Его место занял полковник Артур Шмидт, худой штабной офицер с острым лицом и острым языком, сын торговца из Гамбурга. Самоуверенного Шмидта в штабе 6-й армии многие невзлюбили, хотя у него были и сторонники. Паулюс во всем полагался на суждения своего начальника штаба, и, как следствие, тот сыграл значительную – по мнению некоторых, чрезмерно значительную – роль в определении дальнейшего хода событий наступившего года.
