— Ты не кричала.

Энн пыталась восстановить дыхание.

— Это… недостойно.

Особенно если ты старая дева!

— Я говорил тебе, шери, это страсть, а не роман. В моей постели нет места приличиям. Я бы все равно их изгнал. Ты обратилась ко мне ради того, чего не сыскать в мужниной постели, когда мужчина заботится только о том, чтобы сотворить себе наследника или удовлетворить потребности,

Палец продвинулся дальше во влажный проход. И оба почувствовали сопротивление мембраны — символа ее девичества.

— Крикните, когда я это сделаю. Мне надо знать, что я причинил вам боль. А потом кричите снова, когда испытаете наслаждение.

Слова Майкла встревожили и возбудили Энн.

Мать в сорок лет зачала ее — своего первого и единственного ребенка. Болезненная женщина, все остатки здоровья она отдала беременности и родам. Отец был на десять лет старше жены. Им не требовался ребенок — родители нуждались в няньке. И обрели ее в Энн.

Девочка никогда не плакала. И никогда громко не смеялась, чтобы не побеспокоить стариков. Все детские радости, подростковые заботы и взрослые горести она переживала тайком.

— У меня ничего не выйдет.

— Я тебя заставлю, шери. — Слова прозвучали, словно клятва. — До исхода ночи ты задохнешься от крика.

Энн напряглась. Мужчина находился у самых незащищенных врат ее женственности.

— Вы собираетесь проникнуть в меня пальцем?

— Ты меня хочешь?

— Да, — твердо ответила она.

Она хотела всего: его языка, его пальцев и члена. Всего, что он мог предоставить женщине. Всего, за что платила.

Внезапно мучительная угроза его руки исчезла. Панталоны опустели. Впервые она отдыхала после оргазма, вызванного чужими руками. И он показался ей недостаточным.

— Я захватила коробку французских штучек. — Энн сдерживалась, чтобы не дотрагиваться до своих пылающих грудей. — Там, в ридикюле.

Ловкие пальцы расстегнули пуговицы ее панталон. Черные ресницы в очередной раз скрыли выражение его глаз.

— Не нужно.

Нет, нельзя ему подчиняться! Она докажет, что умеет владеть своими чувствами.

— Я хочу, чтобы мы использовали те, что я купила.

— А я, шери, — нет.

— Но почему?

Энн наблюдала, как с нее сползала светло-бежевая шерсть, и понимала, что открываюсь его взгляду: слишком полные бедра, округлость живота, каштановые волосы на лобке…

Она вдруг осталась совершенно обнаженной. Густые черные ресницы взлетели вверх, взгляд фиалковых глаз пронзил ее насквозь.

— Дело в размере, шери. Мои презервативы специально скроены.

Пальцы Энн сомкнулись на его запястье.

— Я хочу, чтобы вы их надели.

Майкл, словно сдаваясь, поднял руку. Шрамы испещряли ее и с внешней и с внутренней стороны.

— Tout ce que tu vue. Все, что ни пожелаешь.

Ухватившись за пальцы, которые вскоре окажутся в ней, Энн неуклюже вылезла из панталон. Никогда еще она не осознавала свою женственность настолько остро.

Перед ней стояла непомерно огромная кровать на медных ножках. Воздух наполнял терпкий, сладкий аромат роз.

Энн отпустила его руку. Майкл выдвинул верхний ящик дубового комода и достал коробочку, на крышке которой красовался портрет премьер-министра Гладстона. Снял крышку и подал ей.

Энн невольно вспомнила, что на ее коробочке был портрет королевы Виктории. Но выражение монаршего лица казалось не менее суровым, чем у Гладстона. Она осторожно взяла кусочек туго скатанной резины.

Предложив женщине презерватив, словно какую-то обычную вещь, Майкл закрыл коробочку крышкой и поставил рядом с вазой с цветами.

Энн склонила голову. Волосы, обрамляя лицо, рассыпались по плечам. Девическая скромность боролась с плотским желанием. Преодолеть и то и другое значило продемонстрировать ему, что она, как и все другие, такая же земная женщина. Медицинские записки умалчивали о том, что у мужчины во время возбуждения выделяется секрет.

— У вас влага.

— У вас тоже, мадемуазель.

Преодолевая смущение, Энн принялась накатывать презерватив. Головка пениса была слишком велика. И как Энн ни старалась, у нее ничего не получалось. Она замерла, и на пульсирующий член упали ее слезы.

Совершенно униженная, она, однако, по-прежнему хотела его.

Его дыхание коснулось ее волос. Энн заметила какое-то движение: рука Майкла проникла ей между ног и пальцы коснулись заветных губ. Что-то твердое коснулось затылка — его лоб. Палец дрогнул, чувствуя, как она возбуждена. А в следующую секунду Энн увидела свое возбуждение: Майкл поднял руку — на среднем пальце блестела капелька ее женского сока.

— Всему требуется смазка, шери. — Он, размазывая влагу, провел пальцем по головке члена. — Оттяни кончик презерватива, чтобы осталось место для спермы, а теперь накатывай вверх.

Едва дыша, Энн натянула на сливообразный предмет тонкую резиновую пленку. Французская штучка не скрыла пульсации под кожей и запаха мужского желания: мускуса, смешанного с пикантным ароматом роз.

Пальцы Энн касались его пальцев. Но внезапно Майкл отстранился. Женщина почувствовала себя ограбленной и накатила оставшиеся два дюйма резины до самых волос, которые по цвету и жесткости напоминали те, что покрывали его грудь и мысом спускались вниз к животу.

— Я закончила. — Энн старалась не встречаться с ним взглядом, боясь увидеть в глазах насмешку.

Горячие, шершавые пальцы разделили ее волосы на две большие пряди и потянули вниз так, что у Энн не осталось выбора и пришлось задрать подбородок. Фиалковые глаза смотрели прямо на нее: в них бушевала страсть.

— Ошибаешься, шери, ты только начала. Конец наступит тогда, когда ты будешь изнемогать от оргазмов. Но и тогда я тебя не отпущу и устрою еще разок, даже если ты запросишь пощады.

Энн не отвернулась и выдержала его пристальный взгляд.

— Я не запрошу пощады, месье, сколько бы оргазмов вы мне ни устроили.

Она возвратится в Дувр с сознанием, что в полной мере испытала природу собственной женственности.

Губы Майкла изогнулись в улыбке — красивые губы: верхняя — четко очерчена, нижняя — мягкая, но в то же время волевая.

— Ты очень категорична, шери. — Он медленно потянул ее за волосы, так что они оба одновременно повернулись, и Энн увидела, каким рельефным стал от света шрам на его правой щеке. Сердце ее подскочило в груди.