– Да, – кивнул лыжный инструктор. – Больше мне ничего не рассказывайте. Однако он, похоже, хороший человек. Вы собираетесь за него замуж?

Маргарет пожала плечами:

– Мы говорили об этом. Но… Еще ничего не решено. Поживем – увидим.

– Вы собираетесь рассказать ему о прошедшей ночи?

– Да.

– И о том, как вам разбили губу?

Рука Маргарет непроизвольно взлетела к синяку. Она покосилась на лыжного инструктора. Тот разглядывал горы.

– Фредерик заглянул к вам этой ночью, не так ли?

– Да, – прошептала Маргарет. – Вы знаете о Фредерике?

– Все знают о Фредерике, – отрезал лыжный инструктор. – Вы не первая, кто выходит из той комнаты с синяками.

– Так почему никто не поставит на этом точку?

Дистль невесело рассмеялся:

– Красивый, горячий парень. По всеобщему разумению, большинству девушек его ночные визиты по душе, даже тем, кто поначалу кочевряжится. Маленький такой штришок, присущий только отелю фрау Лангерман. Деревенская достопримечательность. Лыжникам – все самое лучшее. Фуникулер, пять подъемников, пятиметровый слой снега и даже изнасилование. Как бы изнасилование, в разумных пределах. Полагаю, он не усердствует. Если дама очень уж возражает, Фредерик дает задний ход. С вами он дал задний ход, не так ли?

– Да, – кивнула Маргарет.

– У вас выдалась ужасная ночь. Новый год с веселыми забавами и песнями старой доброй Австрии.

– К сожалению, тут полная гармония. Одно к одному.

– Вы о чем?

– Песня Хорста Весселя, нацисты, врывающиеся в комнаты к женщинам и поднимающие на них руку…

– Ерунда! – громко, со злобой оборвал ее Дистль. – Не надо так говорить.

– А что такого я сказала? – Резкая перемена в поведении лыжного инструктора удивила Маргарет. Ее вновь охватил безотчетный страх.

– Фредерик залез в вашу комнату не потому, что он нацист. – Теперь лыжный инструктор вновь говорил ровно, спокойно, терпеливо, как и положено учителю, объясняющему что-то не слишком сметливой ученице. – Фредерик полез к вам, потому что он свинья. А то обстоятельство, что он еще и нацист, – чистая случайность. Более того, хорошим нацистом ему не быть.

– А как насчет вас? – Маргарет замерла, уставившись на свои ноги.

– Естественно, – ответил Дистль. – Естественно, я нацист. И нечего изумляться. Просто вы начитались ваших идиотских американских газет. Мы едим детей, мы сжигаем церкви, мы гоняем голых монашек по улицам и помадой и человеческой кровью рисуем на их спинах непристойные картинки, мы на специальных фермах выводим особую породу людей и так далее, и так далее… Вроде бы ваши журналисты серьезные люди, а пишут такую чушь.

Он замолчал. Маргарет хотела уйти, но на нее накатила такая слабость, что она не решалась встать, боясь, что ноги не удержат ее и она тут же упадет. Глаза жгло огнем, словно в них попал песок. Поэтому ей не оставалось ничего другого, как смотреть на засыпанные снегом склоны.

И эти великолепные, мирные склоны, залитые лучами восходящего солнца, – тоже ложь, думала она.

– Я бы хотел, чтобы вы поняли… – В голосе лыжного инструктора слышались печаль и мольба. – Америке так легко презирать всех и вся. Вы очень богаты и можете позволить себе многие излишества, недоступные остальным. Терпимость, которую вы называете демократией, моральные принципы. Здесь, в Австрии, нам не до моральных принципов. – Он замолчал, словно ожидая возражений, но Маргарет не произнесла ни слова, и Дистль продолжил, понизив голос, отчего Маргарет с трудом разбирала слова. Они словно растворялись в пронизанном солнечными лучами воздухе. – Конечно, у вас уже сложилось определенное мнение. Иначе и быть не могло. Ваш молодой человек – еврей, и вы боитесь за него. Вот вы за деревьями и не увидели леса. Не увидели леса… – повторил он, словно ему нравилось, как звучат эти слова, словно они служили еще одним доказательством его правоты. – А лес – это Австрия. Немецкий народ. Нелепо притворяться, что мы не немцы. Это американцы, живущие в пяти тысячах миль отсюда, могут говорить, что немцы и мы – две большие разницы. Мы такого сказать не можем. Потому что в этом случае мы становимся нацией нищих. Семью миллионами людей, которым некуда идти, у которых нет будущего, которые живут по чьей-то милости, прислуживая иностранным туристам и выклянчивая чаевые. Американцы не способны этого осознать. Но люди не могут постоянно жить в унижении. Они обязательно поднимутся с колен, чтобы вернуть уважение к себе. У Австрии есть для этого только один путь – стать нацистской и войти в состав Великой Германии. – Голос его вновь набрал силу, зазвучал громче, увереннее.

– Это не единственный путь, – против воли заспорила с ним Маргарет. Но он казался таким рассудительным, приятным в общении, не чуждым логике. – Есть и другие пути, которые позволяют обойтись без лжи, убийств, мошенничества.

– Милая моя, – инструктор печально вздохнул, – проживите в Европе десять лет, а потом приходите, чтобы повторить эти слова. Если вы по-прежнему будете в них верить. А я скажу вам следующее. До прошлого года я был коммунистом. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, мир для всех, каждому по потребностям, победа разума, равенство, братство и так далее, и так далее. – Он горько рассмеялся. – Ерунда! Я ничего не знаю об Америке, но насчет Европы у меня полная ясность. По уму в Европе ничего не делалось. Братство… дешевая шутка, разменная монета для политиков средней руки в промежутках между войнами. И у меня есть ощущение, что Америка недалеко ушла от Европы. Вы вот говорите – ложь, убийства, мошенничество. Возможно. Но в Европе это необходимые элементы. Лишь благодаря им она и живет. Думаете, мне это нравится? Но таковы реалии жизни, и только круглый идиот может это отрицать. Потом, когда будет наведен порядок, мы сможем отказаться и от лжи, и от убийств. Когда у людей будет еда, когда они будут работать, когда они будут знать, что завтра их деньги будут стоить столько же, сколько сегодня, а не подешевеют в десять раз, когда государство будет представлять их, а не кого-то еще, когда правительство не будет плясать под чью-то дудку… тогда они перестанут чувствовать себя побежденными. Из слабости не вырастет ничего путного. Только стыд и голод. И все. А вот силой можно добиться всего. Что же касается евреев… – Он пожал плечами. – К сожалению, так получилось. Кто-то решил, что это единственный способ прийти к власти. Не могу сказать, что мне это нравится. Я прекрасно понимаю, нелепо возлагать вину на весь народ. Я знаю, что есть евреи, ничем не отличающиеся от Фредерика, и есть евреи, такие же как я. Но если навести порядок в Европе возможно, лишь избавившись от евреев, мы должны это сделать. Маленькая несправедливость ради всеобщего блага. Это единственное, чему коммунисты научили Европу, – цель оправдывает средства. Это трудный урок, но, думаю, со временем его усвоят и американцы.

– Это ужасно, – сказала Маргарет.

– Дорогая моя. – Дистль повернулся к ней, взял за руки, заговорил с жаром; чувствовалось, что слова идут от самого сердца, лицо его разом ожило, раскраснелось. – Это же общие рассуждения, поэтому у вас и могло создаться такое впечатление. Пожалуйста, простите меня. Я обещаю, до этого никогда не дойдет. Можете так и сказать своему другу. Год или два ему придется терпеть некоторые неудобства. Вероятно, оставить свою работу. Возможно, отдать свой дом. Но как только все образуется, как только мы достигнем желаемого, все вернется на круги своя. Евреи – средство, а не цель. Когда мы установим в Европе порядок, ваш приятель вновь займет свое место. Даю в этом абсолютную гарантию. И не верьте американским газетам. В прошлом году я побывал в Германии и могу вам сказать, что на улицах Берлина все обстоит гораздо лучше, чем в головах журналистов.

– Я их ненавижу, – ответила Маргарет. – Я их всех ненавижу.

Лыжный инструктор заглянул ей в глаза, снова пожал плечами, признавая свое поражение, и отвернулся от Маргарет. Уставился на белый склон.

– Жаль. Мне показалось, что вы такая здравомыслящая, такая интеллигентная. Я думал, судьба свела меня с американкой, которая, вернувшись домой, сможет сказать о нас доброе слово, которая поймет… – Дистль встал. – Наверное, я требовал от вас слишком многого. – Он посмотрел на Маргарет и мило улыбнулся, улыбка так шла к его лицу. – Позвольте дать вам совет. Возвращайтесь в Америку. Боюсь, в Европе вам счастья не видать. – Он взбил снег носком ботинка. – Подморозило. Если вы и ваш друг захотите покататься на лыжах, я готов спуститься с вами по западному склону. Сегодня там – лучшее скольжение, но без инструктора спускаться по нему не стоит.