Если СДПГ, дрейфуя вправо, теряла свой антисистемный характер, то партии немецких либералов, напротив, постепенно избавлялись от гипноза бисмарковской «революции сверху». Их требование конституционной реформы, способной укротить Пруссию и удалить монарха от власти, звучало еще слишком революционно для того, чтобы быть поставленным на голосование в рейхстаге. В результате либералы ограничились менее опасной ролью «совести нации», собрав под свои знамена самых выдающихся интеллектуалов от социолога Макса Вебера до экономиста Вернера Зомбарта. В 1910 г. три либеральных течения объединились в Прогрессивную народную партию. В центре политического спектра Германии накануне мировой войны оказались политики нового поколения вроде Фридриха Наумана и Густава Штреземана, выросшие в лагере либералов, но проявлявшие значительный интерес к социальному вопросу.
После того как Каприви в серии торговых договоров с соседями Германии понизил пошлины на импорт продовольствия, консервативные партии покинули ряды верных союзников власти. «Политическая длань остэльбских аграриев» (Г.А.Винклер) не имела серьезной массовой базы, но обладала значительным влиянием на национально-патриотические союзы, объединявшие в своих рядах ремесленников и мелких предпринимателей. Наиболее известный из них – созданный 9 апреля 1891 г. Пангерманский союз – выступал за превращение страны в мировую державу и ее дальнейшую экспансию как в Европе, так и в колониях. Составной частью его программы являлось противодействие «левой измене» внутри Германии и поддержание контактов с немецкими эмигрантами, разбросанными по всему миру.
Особое место в партийно-политическом ландшафте занимала конфессиональная партия Центра. Треть населения объединенной Германии исповедовала католичество и выглядела в глазах Бисмарка подданными папы римского. Развязанная им в 1872 г. антиклерикальная кампания привела лишь к сплочению избирателей вокруг партии Центра, на протяжении всего периода существования второй империи за нее голосовало около 20 % немцев. После отмирания «культуркампфа» политический католицизм уже не чувствовал себя запертым в осажденной крепости, став самой непредсказуемой партией Германии. Выторговывая у верховной власти все новые уступки, Центр увязывал ее дальнейшую поддержку с послаблениями в сфере образования, которые позволили бы католическому учению вернуться в школьные программы.
Односторонняя зависимость от власти и невозможность влиять на судьбу правительства выталкивала германские партии в сферу теоретических дискуссий, делала крайне хрупкими их союзы и коалиции. Объединяя в своих рядах интеллектуальную элиту общества, они избегали рутины каждодневной политики, пусть даже на парламентской обочине власти. Для Вильгельма партии выступали в лучшем случае «неизбежным злом», мешавшим нормальному функционированию государственной машины. Он обратился за поддержкой к их лидерам только в августе четырнадцатого, первым делом заявив, что для него не существует больше партий.
До тех пор его вполне устраивал режим личной власти (persönliches Regiment). Потенциал федерализма, заложенный в верхней палате парламента, так и остался невостребованным. Каждая из составных частей империи была уверена в том, что ее права ограничиваются собственными границами. Берлин, таким образом, оказался в исключительном владении Пруссии. Бисмарк являлся главой не только общегерманского, но и прусского правительств. Впрочем, в обоих случаях оно не являлось кабинетом министров в современном смысле этого слова. Канцлер управлял статссекретарями, имевшими в своем распоряжении то или иное ведомство, но не обладавшими собственным политическим весом. Любая их попытка напрямую обратиться к императору безжалостно пресекалась.
Скроенная под Бисмарка, эта структура начала расползаться по всем швам после его ухода. Сменивший «железного канцлера» Георг Каприви был последним, кто пытался интегрировать Пруссию в систему имперской власти, но ничего не мог противопоставить интригам придворных, выступавших в защиту своих родовых привилегий. Да и сам император справедливо считал, что трехклассный избирательный закон Пруссии является более прочной опорой монархии, чем всеобщее избирательное право. Искренний человек и способный политик, генерал Каприви «запутался в лабиринте ущербной демократии и процветающего византинизма» (Г.Манн), открыв собою галерею государственных деятелей, не пришедшихся к императорскому двору.
Исключением в ней являлся только Бернгард Бюлов, ставший рейхсканцлером в 1900 г. Он сделал карьеру в министерстве иностранных дел и долгое время считался доверенным лицом Вильгельма II, уравновешивая его эксцентричность своим дипломатическим тактом. Постепенно его внутренняя политика стала приобретать индивидуальный стиль, вызывая растущее раздражение при дворе. Бюлов старался не допускать объединения своих противников, «разделять, раздавая». На годы его канцлерства пришлась финансовая реформа и повышение импортных тарифов на зерно, расширение социального законодательства и активизация колониальной экспансии. Последняя стала причиной парламентского конфликта, роспуска рейхстага и новых выборов в январе 1907 г., вошедших в историю под названием «готтентотских» (речь шла о подавлении восстания местных племен в Намибии). Победа консервативных партий в союзе с национал-либералами над Центром и СДПГ привела к формированию «бюловского блока». Это была первая коалиция, которую можно было бы назвать правительственной, но и она продержалась не более двух лет.
Свержение Бюлова состоялось в июле 1909 после того, как его предложение налоговой реформы, подразумевавшее введение налога на наследство, было провалено консерваторами. Решающее слово оставалось за Вильгельмом, который не смог простить своему канцлеру реверансов в сторону рейхстага. Последняя капля, отравившая отношения императора и беззаветно преданного ему канцлера, лежала полностью на совести первого. В ноябре 1908 г. Вильгельм II дал интервью газете «Дэйли телеграф», в котором допустил оскорбительные высказывания в адрес британской внешней политики. Разразился международный скандал, который окрылил оппозицию в рейхстаге. Бюлов мужественно защищал своего патрона перед парламентариями, но добился от него обещания впредь согласовывать с ним тексты своих официальных заявлений, как это предписывалось конституцией.
Преемник Бюлова Теобальд Бетман-Гольвег являлся его полной противоположностью: он вырос на ниве внутренней политики, по характеру был бюрократом, а не дипломатом, избегал рискованных партийных комбинаций и неизменно выступал перед рейхстагом в качестве императорского посланника. Человек чести, он с искренним недоумением воспринимал неблагодарность тех, кого стремился осчастливить. Конституция, дарованная в 1911 г. Эльзасу и Лотарингии, присоединенным после франко-прусской войны, не могла нейтрализовать национальные движения на окраинах империи, равно как и приостановка германизации бывших польских земель. Либерализация общественной деятельности и расширение системы социального страхования не выбили почвы из-под ног левых оппонентов власти. Напротив, парламентские выборы, состоявшиеся в январе 1912 г., принесли им настоящий триумф. В рейхстаге нового созыва более четверти голосов принадлежало социалдемократам, чуть меньше находилось в распоряжении партии Центра. «Партийная система Германии оказалась в тупике» (В. Моммзен). Блок СДПГ и либералов имел шансы на успех только в том случае, если бы его итогом оказалось формирование собственного правительства, а не блокирование законопроектов Бнтман-Гольвега. Новая расстановка партийно-политических сил поставила ребром вопрос о пересмотре конституции.
Настроение при дворе граничило с паникой, и только пассивное поведение неспособных объединиться победителей избавило власть от новых испытаний. Теряя политические опоры, она обращала свои взоры на армию. Та с удовольствием приняла на себя роль спасительницы отечества, проведя в Эльзасе акцию устрашения против местного населения (Zaberner Affäre). Ставка на военную силу готовила почву для будущей революции, но никто не решался убедить императора в необходимости реформ. «Его неизменное стремление подняться над партиями вело лишь к укреплению авторитарного режима, и в то же время сам он оказывался под растущим давлением военщины, бюрократии и разного рода придворных группировок», – справедливо отмечает английский историк Гордон Крэйг. Нестабильность власти порождала тягу к политическим фантазиям и непродуманным решениям. Признав после выборов 1912 г., что ему так и не удалось стать «народным монархом», Вильгельм II удвоил свою активность на внешнеполитической арене.
