язык автора к современному, так как в противном случае он был бы часто

непонятен. Удивительное совпадение событий сообщает повествованию по

меньшей мере вероятность, а царствование Елизаветы было временем

романтическим. Если эта Дама — не порождение фантазии, то ее судьба не знает себе

равных; род, к которому она принадлежала, именитый историк определил

как блистательно несчастный.

Персонажи, вплетенные в ткань повествования, в целом не противоречат

исторической правде, а если любовь или дружеские чувства затеняют

недостаток или ярче освещают достоинства, то лишь разумно будет снизойти к

слабости, свойственной всем в каждом особом случае. История, подобно

живописи, увековечивает лишь выдающиеся свойства ума, тогда как лучшие и

худшие поступки властителей проистекают из пристрастий и предубеждений,

которые живут в их сердцах и уносятся ими в могилу.

Разрушительное действие времени оставило в повествовании пробелы,

которые порой лишь увеличивают его занимательность. Нерушимое почтение к

правде не позволяет мне заполнить эти пробелы даже там, где они наносят

ущерб повествованию. Сердцам представителей обоего пола, которых

природа наделила восприимчивостью, а жизненный опыт — утонченностью,

смиренно предлагаю это повествование, уверенная, что они найдут его достойным

своего внимания.

София Ли

Долгий и скорбный жизненный путь прошла я, и теперь, когда

сокрушено мое сердце многими горестями и иссякли в глазах

слезы, чтобы оплакать их, все мои помыслы обращены к

могиле, на краю которой я стою. Зачем же требовать, безмерно

великодушный друг мой, чтобы вновь я пережила свои

несчастья? Такова была особенность судьбы моей, что, хотя познала я

и в муках утратила все те привязанности и надежды, кои

возвышают и украшают род человеческий, едва мое немощное

тело скроется во прахе, из которого вышло, как не останется

следов моего существования — разве что в уязвленной совести тех,

кто наметил меня как одинокую жертву, осужденную страдать за

преступления предков, ибо поистине не могла я сама заслужить столь плачевного

жребия в жизни, что прожила, и в смерти, что мне предстоит.

Увы! Ваша благосклонная привязанность требует моих воспоминаний, кои

вызовут к жизни печальные образы, схороненные в груди моей, и вновь

откроют кровоточащие раны моего сердца. Однако безграничное несчастье

таит в себе нравственный урок, и если эти страницы станут достоянием

читателей, то пусть научится человек, сетующий на малые невзгоды, быть

справедливее к своему Создателю и к себе самому, вследствие неизбежного

сравнения. Но не притязаю ли я дерзко на чрезмерную значительность, поучая

таким образом? Увы, докучность — дорого оплаченное право несчастных.

Моя жизнь началась событием столь невероятным, что лишь изложенные

далее обстоятельства могут склонить читателя к доверию. С той поры, как

обрела способность размышлять, помню я себя и сестру, одного со мною

возраста, в некоем жилище в обществе дамы и служанки, постарше ее. Каждый

день мы получали все необходимое для нашего существования и развития,

приносимое словно бы невидимой рукой, ибо редко случалось, чтобы я не ви-

дела рядом кого-нибудь из тех немногих лиц, что меня привычно окружали.

Наше Убежище нельзя было назвать пещерой, так как в нем было много

комнат, а каменные стены его явно были сложены человеческими руками, однако

каждая комната существовала особо, отделенная от других сводчатыми

переходами со множеством ступеней, а свет проникал сквозь окна с цветными

стеклами, так высоко расположенные, что мы не могли смотреть из них на

внешний мир, и такие тусклые, что солнечные лучи оказались для нас новы и

непривычны, когда мы покинули свое уединение. Эти подробности мы стали

замечать лишь по мере того, как созревал наш разум; поначалу же мы, в силу

привычки и неведения, довольствовались существующим, нимало не

задумываясь над тем, что нас окружало. Упомянутая мною дама звала нас своими

детьми и ласкала обеих с родительской нежностью. Она была щедро

наделена тихим очарованием, и неудивительно, что мы, не имея иного предмета

поклонения, любили ее всей душой. По утрам мы сходились в одной из комнат,

больше прочих, где некий в высшей степени достойный господин служил

молебен, всякий раз заключая его рассуждением о том, сколь благодетельно

затворничество. От него мы узнали, что существует страшное и обширное

место, именуемое миром, где горстка спесивых людей помыкает миллионами

обездоленных, направляемая несколькими людьми, хитроумными и ловкими;

что Провидение милостиво оградило нас от тех и от других; что

благодарность наша должна быть безмерна. Молодые сердца бывают исполнены

неясных порывов и слишком подвластны возвышенным и восторженным

впечатлениям. С течением времени незаметно росло влияние на нас этого человека;

мы видели в нем существо высшего порядка, чему немало способствовала и

его наружность. Вообразите высокую сильную фигуру в черном одеянии,

властную строгость обращения. Черты его были отмечены следами многих скор-

бей и печатью преждевременной старости, неизменно привлекавшей к себе

внимание. Пламенный и благородный взор, изящное достоинство, с каким он

встречал старость, покоряющее сердца торжественное звучание его голоса:

все это делало безграничным авторитет отца Энтони, как мы называли его

вслед за матушкой, которой, как мы понимали, он доводился братом. Он

обыкновенно обедал вместе с нами и затем исчезал до утра таким образом,

что мы не знали ни как, ни куда он уходит. В его отсутствие мы занимались

мелкими полезными делами или проводили время в беседах с нашей

матушкой, которая все свои силы отдавала единственной задаче — развивать и

воспитывать наши юные умы, ибо мира мы были научены страшиться. Она была

нашим миром, и вся нежная привязанность, на которую, как показало время,

так щедро мое сердце, была отдана ей и моей сестре. Годы и печали

сообщили усталую утонченность ее безупречно правильным чертам, в

нежно-гармоничном облике красота и элегантность, отвечающие самому требовательному

вкусу, соединялись с женской беспомощностью, которая, если она

неподдельна, чарует неотразимо. Нрав у нее был спокойный и ровный, а ум обогащен

обширными познаниями, которые она неустанно расширяла ежедневными

занятиями. От природы склонная к серьезным размышлениям и разделяя с ней

любовь к ее занятиям, я обычно проводила рядом с нею те часы, которые Эл-

линор отдавала своим игрушкам и Алисе, чья память хранила множество

чудесных сказок, столь милых детям. По мере того, как день ото дня ширился

круг наших мыслей, мы стали все чаще задумываться над своим

происхождением и своей затворнической жизнью. Мы знали, что отец Энтони постоянно

исчезает, но как и куда — было для нас непостижимо, ибо во всех своих

поисках мы не нашли ни одной двери, кроме той, что была общей для всей семьи

и отделяла нас от мира. Эллинор, чье живое воображение питалось

невероятными историями, выдумала, будто все мы находимся во власти некоего

великана; впрочем, ее неприязнь к отцу Энтони была так сильна, что временами

она высказывала опасение, не колдун ли он и не съест ли он нас в один

прекрасный день. Я имела на этот счет совершенно иное мнение: наше Убежище

казалось мне зачарованным кругом, обороняющим нас от злых людей, а отец

Энтони — нашим добрым гением. Часто мы, сговорившись, подступали с