возвысив голос, лорд Лейстер направился к нам.

— Слушайте и запоминайте, что я стану говорить, — прошептал он, подводя

меня и сестру к сидящей поодаль королеве. — Я более удивлю этих молодых

девушек, — продолжал он громким голосом, — известием об их

происхождении, чем удивил я Ваше Величество. Нет нужды сообщать им изложенные

мною причины, по которым оно хранилось в тайне. Для них будет довольно

чести и радости узнать, что они — дочери дома Дадли и пользуются

милостивым покровительством своей повелительницы.

Видя, что он преклоняет колено, мы, всей душой противясь этому,

последовали его примеру и поцеловали роковую руку, величественным жестом

протянутую нам. Королева объявила, что делает нас своими фрейлинами,

включает в свиту и завтра утром забирает с собою в Лондон. Лорд Лейстер,

довольный тем, что сумел уклониться от всех ее подозрений, даже не

догадывался, какую ловушку расставил для своего сердца, отдав нас в руки

Елизаветы, чья непревзойденная хитрость подсказала ей, выразив доверие к его

невероятному вымыслу, воспользоваться им, чтобы разлучить нас, чего она не

смогла бы добиться никаким иным способом.

Лишь в час отдыха лорд Лейстер смог вполне открыться мне. Из рассказа

я поняла, что Елизавета столь решительно приступила к нему с расспросами,

убежденная в превосходстве нашего истинного положения над занимаемым,

что он не мог надеяться избавить нас от жесточайших унижений иначе, чем

сделав ей ложное признание. Его осенила мысль, что его брат, лорд Гилфорд,

мог жениться на леди Джейн Грей за год до того, как два герцога сочли

благоразумным обнародовать свой политический союз. Тогда, как сообщил

Лейстер королеве, несчастная леди Джейн и подарила жизнь нам обеим. Те

же политические соображения побудили семью Суффолк скрывать это

обстоятельство до той поры, пока новая династия не утвердится на троне. Когда

же эта надежда рухнула, наше существование из осторожности продолжали

сохранять в тайне. Тайна эта теперь сокрыта лишь в его груди, откуда —

порукой в том его преданность Елизавете — ничто ее не исторгнет. И если

королева все еще желает оказывать нам покровительство, то благоразумнее будет

дать нам понять, что мы — его собственные внебрачные дочери. На все это

Елизавета отвечала немногословно, но, предоставив ему действовать по

своему усмотрению, настояла лишь на том, что забирает нас.

Ее поведение тотчас убедило меня в том, что она ни на миг не поверила

этому вымыслу, приписывающему нам почти такую же близость к трону,

хотя и по другой ветви, какой мы обладали в действительности. Разве могла бы

она, себялюбивая и завистливая, не потребовать, чтобы ей были

представлены даты, факты, подтверждения и свидетели? Разве не обрекла бы она нас на

судьбу леди Кэтрин, законной наследницы дома Суффолков, которую,

варварски, не по-женски воспользовавшись своей властью, она оторвала, в

расцвете юности, от самых близких и священных человеческих привязанностей и

обрекла на одиночество и заточение только за то, что та осмелилась стать

женой и матерью? Иначе говоря, разве не обрушила бы она на нас всю ярость

своего нрава, если бы не задумала расправиться с нами более верным и

незаметным способом?

Не желая ни единым своим предположением усилить горечь этой минуты,

я бросилась в объятия супруга, молча прижала его к своему сердцу и

вознесла мысленно мольбу к Господу, который один только и мог защитить нас.

Никакие слова не сумели бы так тронуть сердце лорда Лейстера, как тронул его

мой поступок. Он стал обвинять себя в том, что по низкому малодушию

заботился лишь о своей безопасности, и нам с сестрой пришлось многократно

уверять его, что он действовал в высшей степени благоразумно, и только так

удалось примирить его с самим собой.

— Не правда ли, — вопрошал он, — моя Матильда знает, как тяжко

пострадал я сам, лишаясь счастья ее общества? Разве мог я забыть, что не осмелюсь

более радовать свой взор созерцанием ее красоты? Разве мог я забыть, что

все остальные мужчины теперь вольны обожать ее, что ее счастье не более

подвластно Елизавете, чем мое — ей самой? Не знай я, что королева охотно

покарала бы весь свой пол безбрачием, на которое обрекает себя, я опасался

бы, что она станет покровительствовать замыслам Сиднея, но ее страшит

возможность новых притязаний на корону, и потому его страсть станет

предметом мучений лишь для меня одного. Сжалься же надо мной, — продолжал

он, — и неизменной холодностью отвечай его дерзким надеждам. Как скорб-

лю я о том, что и прелестную Эллинор судьба ввергает в бедствия, не дав ей

даже тех утешений, что тебе! Но я надеюсь на ее благородное сердце,

надеюсь, что, по своему выбору и из преданности тебе вступив в этот мир, она

сумеет терпением и осмотрительностью оградить себя от его зла. Нам не скоро

придется беседовать вновь, позвольте же предостеречь вас обеих: никого не

дарите своим доверием, дорожите дружбой с леди Пемброк и ни на миг не

забывайте, что на вас постоянно устремлен взор надменной, ревнивой и

мстительной повелительницы.

Излишнее предостережение! Могла ли дочь Стюартов перестать

страшиться Елизаветы и ненавидеть ее? Могла ли жена, зная, что жизнь любимого

мужа зависит от ее осторожности, осмелиться обнаружить свою любовь?

Обреченная жить в миру, я вступила в него с предчувствиями столь же

печальными, сколь печальна была моя последующая судьба. Не смея даже

взглядом выразить свое горе, я рассталась с гостеприимным домом, где

опрометчиво надеялась провести долгие несказанно счастливые годы. Я

отправлялась в путь без моего супруга и испытывала все терзания любви и разлуки.

«Ах, как неразумны эти бедняки, что взирают на нас с таким восторженным

изумлением! — мысленно восклицала я, когда мы проезжали лежащие на

пути города. — Знали бы вы, какое разбитое сердце облекает этот роскошный

наряд! Знали бы вы мучительную тяжесть цепей, обвивших это сердце,

страдание, что красит румянцем губительной красоты мое лицо, — как

благословляли бы вы милосердного Творца, даровавшего вам покой и неведение!»

Принятые, признанные и окруженные восхищением при дворе, мы вскоре

стали привычными фигурами в свите Елизаветы, и нашему рабству не

виделось конца, пока она жива. Одним из величайших несчастий для меня было

то, что я навлекла на свою Эллинор это бедствие, сносить которое ей

помогала лишь любовь ко мне. По необъяснимому капризу Елизавета, чей взор

всегда был подозрителен, а сердце недоверчиво, избрала своей жертвой

Эллинор, которая в молчаливом негодовании вытерпела от нее сотни

необузданных выходок.

Предположение лорда Лейстера не оправдалось — для меня было

очевидно, что королева поощряет любого претендента на мою руку или руку моей

сестры с несомненной целью: раскрыть тайну, присутствие которой она с

легкостью распознала в его притворном признании. Страсть сэра Филиппа была

мне истинным мучением, и я видела, что вся моя суровость не в силах

истребить надежды, которым покровительствует королева, а высказанная лордом

Лейстером уверенность, казалось, теряла силу по мере того, как мне

становилось труднее разделять ее.

Прекрасная леди Пемброк дарила особым расположением Эллинор, а Роз

Сесил, вторая дочь лорда Бэрли, выказывала безграничную дружескую

привязанность ко мне. Я так глубоко чтила волю своего супруга, что не отвечала

ей тем же, пока со временем не убедилась, что она неспособна на

предательство и обман. Как мы, она была новым человеком при дворе. Ее растила и

воспитывала мать, питавшая отвращение к придворной жизни, а после смер-