— Раз, раз, и пожар погас,— приговаривает Аля, выливая на пламя воду из ведра.
ПОЧЕМУ Я ТАКОЙ?
Все ушли на море, Петя остался дома. Он устал. Наверное, ему больше подходит иная жизнь — лес, рыбалка и минимум общения. Но не выходит. Приходится использовать любую возможность уединиться. Слоняется из комнаты в комнату в поисках какого-нибудь занятия. Наконец нашел себе дело — вырезать рисунок. Он нарисовал его еще до приезда гостей. Мальчик с собакой на поводке, за ним еще одна собака — хотел изобразить Лесси, она получилась слишком толстой, но узнаваемой. На заднем плане — маленький голубой человек с мячом, за ним совсем уж крошечный. Вот и освоены три перспективных плана удаления.
«Дорогой папа! Исследование провалилось. (Я писала Андрею о головастиках, но пока пришел ответ на то письмо, головастики подохли.) Что и как, объяснять не буду, и куда мы их вылили. Мама меня перехваливает. (Я писала, что Петя мне помогает, и Андрей его за это похвалил.)
Про Аньку-встаньку очень точно, потому что она как раз встала и ушла на море с Левой и Алей. Про день я расскажу хитро (Андрей просил Петю описать какой-нибудь день), так как я пишу утром и знать, что будет днем, не могу. На небе солнце. Небо было в тучах, но сейчас прояснилось. Когда смотришь из оконца маминой комнаты и глядишь в упор, видно только беспросветную зелень. Я устал. Привет от мамы. Пока».
— Ну почему я такой? — Петя подымает глаза от бумаги.
— А какой ты?
— Недобрый.
— Почему?
— Потому что я не пошел со всеми. А Лева так просил…
— Хочешь исправиться? Кивает.
— Принеси воды — мне надо суп поставить.
— А может, пожар, заливать? Тогда цыганскую курицу попроси.
Петя спускается во двор, наливает ведро до краев, еле тащит, приговаривая:
— Что-то я слабая курица… А в магазин надо сходить?
— Да.— Я перечисляю все, что нужно купить в магазине и даю ему деньги. Мне ясен его замысел: он пойдет в магазин по берегу, а там Света с детьми. Так просто он пойти к ним не может, раз отказался. Нужен предлог.
Он быстро возвращается с сумкой, полной покупок.
— Кстати, там их не оказалось,— говорит небрежно, как бы между прочим. Но видно, что огорчен. План провалился.— Мам, а человек может стать лучше только от одного желания?
— Может.
— А как?
— Если он не будет делать другому того, чего не желает себе.
— Это же невозможно! — восклицает Петя.— Мы убиваем животных, чтобы есть. Если бы поступали, как ты говоришь, то мы бы их не трогали. Нам же не хочется, чтобы нас убивали и съедали.
— Но мы-то с тобой никого не убиваем.
— Во-первых, убиваем. Головастиков убили. А во-вторых, едим то, что убито другими. Все равно плохо.
Мне нечего возразить. Я варю суп, смотрю в кастрюлю, не в силах поднять глаза на Петю. Настроение паршивое. Этот вопрос мучил меня все детство, и вот я уже взрослая, а так и не понимаю, как надо жить, как стать хорошей.
— Мама, ну мама… — Петя трется лбом о мое плечо.— Давай не думать. Правда, думать не надо, а надо всех любить? Да, мам?
ПОЧЕМУ ПТИЦЫ ГОЛЫЕ?
Вечером Петя с Левой берутся за французский. Они его изрядно подзабыли, и вот теперь экзаменуют друг друга по словарю в конце учебника. Чтобы им не мешать, мы отзываем девочек на крышу, выносим сюда ящик с игрушками.
Общение Ани и Али основано на принципе взаимодополняемости. Аня спрашивает, Аля отвечает.
— Почему птицы голые?
— Они не голые. У них перья. Я посадила в горшок перо голубя, дома, в Москве. Когда мы вернемся, то из него уже вырастет птица. Да-да, точно вырастет.
Аня и не думает спорить по поводу голубя. Ее волнует другое:
— Но ноги-то у них голые!
— У них не ноги, а лапы.
— Ну у них лапы-то голые!
— Это ничего, Анечка.— Аля гладит Аню по голове. Она старшая. А быть старшей ей, естественно, очень нравится.— Твоя мама сошьет им валенки, и им будет тепло. Твоя мама сумеет, ты ее попроси.
— Мам, ты сошьешь всем птицам валенки? Всем-всем, и воробьям сошьешь, да, мам?
— Зимой,— соглашаюсь я в надежде, что к зиме летние мечты забудутся.
— Ты очень тяжелая.— Аля силится приподнять Аню.
— Я тяжелая, зато веселая,— парирует Аня. Она сидит на корточках перед горой песка (дети притащили с моря целое ведро), зачерпывает миской, высыпает. Опять зачерпывает.
— Постройте домик вместе,— советует Света. Светина натура не терпит пустого, бессмысленного пересыпания из пустого в порожнее.— Вот, думала, приедем, потреплемся… Разве они дадут?
— Мы вам сейчас кое-что изобразим,— объявляет Лева.— Пьер,— обращается он к Пете,— комон са ва?
— Сам ты сова,— отвечает Петя.
— Ты сам сова! — подхватывает Аня.
На репетицию ушло куда больше времени, чем на представление. Ни с того ни с сего на нас нападает повальный хохот. Как на героев Шолом-Алейхема, только тех одолевал чих. Смеяться приятней, чем чихать.
РАССТАВАНИЕ
Пора расставаться. Мы провожаем наших гостей до электрички. Дети грустят. Мы провели прекрасные дни вместе — ездили в «далекий» лес, плавали в «далеком» море, где кроме нас не было ни души, излепили весь пластилин, расписали стену в детской комнате и даже успели со Светой вдоволь наговориться, навспоминаться.
— А ты помнишь, как мы лежали в тихий час, перед выпиской, и ты предложила встретиться в 16 лет? А я сказала: как же мы узнаем друг друга? Как ты думаешь, мы изменились?
— Изменились, конечно.
— Да, мы изменились… — вздыхает Света, поправляя прядь, выбившуюся из прически. Седую прядь. Света рано поседела, наверное, потому, что за все переживает. За весь мир. За стариков и детей. За бездомных кошек и собак. В этом, главном, она ничуть не изменилась.
Мы стоим на платформе. Аля влепилась в оконное стекло кнопочным носиком и круглым маленьким ртом, Лева сначала стоял у окна, потом отошел вглубь, чтобы мы не видели его слез.
— А давай теперь поедем к ним,— говорит Петя, как только электричка уходит.— А вообще-то нет, папа скоро приедет.
— А папа без нас не состарился? — спрашивает Аня.— А вы не состаритесь и не умрете? Мне вас жалко,— скулит она.
Аня вконец загрустила — расставаться с друзьями нелегко. Разговоры о смерти — это ее реакция на невосполнимую утрату — друзья уехали. Ребенок не понимает, что пройдет лето, мы вернемся в Москву и снова встретимся. Он живет не перспективой, а настоящим.
Чтобы перебить это настроение, отправляемся в кафе-мороженое. При виде шариков пломбира в металлической вазочке Анина хандра улетучивается.
Аня уже управилась с мороженым, а Петя так и не прикасается к нему, сидит, навалившись грудью на стол, вздыхает.
— Как ты думаешь, кому лучше: тому, кто уезжает, или тому, кто остается?
Я что-то говорю, но Петя меня не слышит.
— Хочу к Мише,— заявляет Аня.
— А я не хочу,— говорит Петя.— Я пойду домой.
— А мороженое?
— Ешьте сами,— говорит Петя и уходит.
Отправив Аню в гости к Мише, я возвращаюсь домой. Петя сидит на крыше, в шезлонге, читает «Спартака».
Теперь «Спартак» в его памяти будет связан с Рижским взморьем, с дружбой и расставанием.
— Это ценная книга, правда? Я попросил только почитать, а он отдал насовсем. И запросто так: «Бери, дарю».
Справедливая борьба раба за освобождение от рабства свяжется с образом Левы, жаждущего мировой справедливости. Прямая связь.
— Мама, а как ты подружилась со Светой?
Я рассказываю Пете историю нашего знакомства, про больницу, про то, как мы боялись не узнать друг друга в 16 лет, про то, как Света выстирала мои брюки, чтобы я не могла никуда уйти.
