— В детской коляске! — смеется Аня. Разве взрослые катаются в колясках?
— Это другая коляска, помнишь, когда мы были в Кемери, то видели людей в креслах на колесах.
— Это такая, да?
— Да. Такая. В доме у часовщика, разумеется, было полно часов. Он был часовой доктор. Посмотрит на поломанные часы в специальное зеркальце — оно у него было на лбу…
— Приклеено? — не понимает Аня.
— Нет, у Лизиного папы вокруг головы, курчавой-прекурчавой, был бархатный обод гранатового цвета, на ободе — зеркальце.
— Как же он лбом смотрел?
— Ну и вредная ты, Ань, когда ты говоришь, тебя не перебей. Сразу обижаешься.
Аня затихает, натягивает одеяло на подбородок.
— Дом был полон часовых звуков — все тикало, куковало, трещало, било. Каких только там не было часов — с маятниками, с кукушками, огромные, совсем крошечные. Стоило Лизиному папе понять, в чем дело, почему часы остановились или неправильно показывают время,— он прикасался к ним маленькой отверткой, и, бывало, пружина вылетала из них с оглушительным треском. Он вставлял новую, закрывал крышку циферблата — теперь вещь исправна.
Еще у него было множество пузырьков с разноцветными маслами и жидкостями. – Это Анина страсть — пузырьки из-под духов и одеколонов. Она наполняет их водой, делает духи для кукол. Флакон из-под духов — величайшая находка и в нашем с Марой детстве. Какие сложные обмены мы осуществляли — три маленьких пузыречка на один большой флакон с притирающейся пробкой. Без пробки цена флакона резко падала…
— Что еще было интересным: черные старухи по очереди вносили в мастерскую чай в огромном подстаканнике, похожем на Девичью Башню. Одна несла чай, другая, следом за ней,— блюдце с сахарной головой. Сахар — гора. Осколок льда с горы. Так начиналась наша с Лизой эпопея про принцессу. Сахарная махина натолкнула нас на мысль сначала о Ледяной Горе, а потом и о ее принцессе. Очень скоро старухи выплывали из комнаты с пустым стаканом и нетронутым сахаром. Зачем они носили сахар туда и обратно? А может, кусок уменьшался и мы просто не замечали? Как сделать гору? Да просто одолжить сахар на время представления. Но Лиза сказала, что со сцены сахар не будет виден.
— У вас и сцена была настоящая? — Анино терпение лопнуло. Что-то мать рассказывает, да все не по делу. Когда же начнется настоящее — сказка? Меж тем темнеет, и пора сворачиваться, но теперь уже я не могу остановиться. Вижу все, как на экране.
— Сценой служил стол. В мастерской. А готовились к представлению мы за «галерейным» столом — длиннющим, во всю стену. Стол — это было наше царство. Бери что хочешь, делай что хочешь. Нужна пружина для мышачьего хвоста? Пожалуйста. Лизин папа отдавал нам отработанные железки, завитки стали. У нас был даже воск, мягкий, шоколадный, из него мы лепили. Лепили в основном просто так, для себя, театр же у нас был картонный, рисованный, вырезной.
Пока я читала Лизе сказку — я придумала ее накануне, и мама мне ее перепечатала — Лиза слушала молча, навивая локон на палец. По ее лицу никогда не догадаешься — нравится ей или нет, крутит локон и слушает. А вдруг не понравится, тогда что?
— Ей, конечно, понравилась,— говорит Петя — мой защитник.
— Не так, чтобы очень. Но ставить эту сказку она согласилась.
— Расскажи, какую? Ты нарочно так делаешь… Не оправдываться же перед дочкой, что я не нарочно, что так складывается рассказ, рассказ — диктатор, а я — его слуга.
— Гору я предложила сделать из ватманской бумаги. Свернуть кульком, а сверху облить канцелярским клеем.
Гора не стояла, валилась на бок. Глядя на гору ваньку-встаньку, Лиза качала головой, и ее локоны дрожали, как пружинки от часов. Мы сообразили отрезать угол, гора теперь стояла, но была похожа на клоунский колпак. «В конце концов она волшебная, и может быть любой»,— рассуждала я вслух. Мое рассуждение Лизе явно не понравилось. «Тогда возьми табуретку и напиши на ней «Ледяная Гора»!» — Запахло ссорой. Ссориться я не хотела. Ссориться — значит, идти домой, а мне так нравилось у Лизы. Я вертела гору и так, и сяк, и наконец сообразила — нужно ослабить кулек. Мы его распустили на несколько сантиметров, гора стала покатой и обширной. На том и сошлись. Облитая клеем гора сверкала и переливалась, как сахарная голова. Пока не высохла. Застывший клей стал матово-желтым. Ну и что? А если это гора в тумане?
Мы водрузили готовое изделие на печку. Какая печка? Кафельная, в изразцах. На выступе — курчавый фарфоровый мальчик. Глаза смотрят вбок, указательный палец приник к губам. Словно говорит: «Тихо, только без ссор!»
Пока мы рисовали и вырезали принца, принцессу и дракона…
— Какого еще дракона? — сонный шепот дочери останавливает рассказ.— Я не хочу дракона!
— Его победит принц, одной левой расправится с его головами… Так вот, уже темнело за окном… (за нашим так настоящая ночь!) и значит, за мной придет Мара и заберет, и мы не успеем показать спектакль. Пришлось нести в мастерскую наскоро раскрашенных принца с принцессой, а дракона просто окатить зеленой гуашью. Самым добротным изделием оказалась гора. Итак, Лизин папа развернулся на коляске, приготовился смотреть спектакль. На сей раз моя очередь была рассказывать, а Лизина — показывать кукол.
— Жила-была принцесса. Хозяйка Ледяной Горы. (Лиза показывает принцессу.) Покой ее нарушал вредный дракон (из-за горы появлялся дракон). Принцесса была круглой сиротой, и заступиться за нее было некому. Дракон извергал огонь из своих пастей и растапливал гору. Вот уже превратились в воду кровать и подушка с одеялом (как это показать, мы с Лизой не догадались), вот уже растаяли конфеты и пирожные… Но той порой мимо проезжал принц (вот он, наш спаситель! Только не едет, а идет пешком, лошади-то мы не сделали), вынул он острый меч из ножен и зарубил злодея.
— А потом женился на принцессе и увез ее из этой лужи, да? — радуется Аня.
— Да. И в этот момент, под звук аплодисментов — Лизин папа умел громко хлопать — входит сердитая Мара. «Ты знаешь, который час!» И действительно, я смотрю на часы — перевалило за полночь… «Ну-ка марш домой!»
Лиза подарила мне гору. Мара обозвала мою гору барахлом и скользким кульком. Она всю дорогу ее обзывала, но я ни за что не хотела выкидывать гору в мусорный ящик. Правда, потом она все равно затерялась, при переезде.
— Она как будто бы потерялась, а мы как будто бы найдем. А сами сделаем,— слышу я уже из-за перегородки заговорщицкий шепот.— У нас же есть и клей, и бумага…
ДУШЕВНЫЙ ДРУГ
Огромная оранжевая луна висит над старым корявым вязом. Светятся белые розы — светлячки в ночи. В тишине уснувшего сада звучит концерт Вивальди «Времена года». Свет из кухни падает на неубранный стол. На нем свечи в подсвечнике. Мы слепили его сами, из глины; вокруг подсвечника серые восковые катышки — дети соскребали мягкий теплый воск с клеенки, катали шарики. Сегодня их четверо — к нам неожиданно, сюрпризом, приехала моя подруга Света с семилетним сыном Левой и четырехлетней дочкой Алей.
Света спит, она целый день водила детей по Риге, показывала им Старый город (я своих детей так и не удосужилась вывезти в город), и только вечером, усталые, они добрались до нас.
«Петя — мой единственный душевный друг, я без него не могу»,— сказал Лева Свете. Этой фразы было достаточно для того, чтобы собраться и приехать к нам.
Лева с Петей подружились на почве любви к растениям. Лева подарил Пете кактус. «Какой он добрый, подарил мне свое самое дорогое!» — восхищался он, согревая маленькую колючку своим дыханием. Мы везли «самое дорогое» в баночке от диапозитивов, Петя всю дорогу волновался, что кактус замерзнет и погибнет, дышал на него все то время, что мы ждали автобуса.
У меня занималась одна девочка. Когда она садилась за стол, то кто бы ни оказывался ее соседом, она спрашивала: «А ты будешь со мной дружить?» Она приходила не лепить, а дружить. Если ответ был утвердительным, она, счастливая, принималась за лепку. Если нет, она не притрагивалась к пластилину. «Почему ты не хочешь со мной дружить, почему?» — допытывалась она весь урок.
