Немец попросил отвести его на лодку, но ему сказали, что там ему делать нечего. То, что нам нужно было знать о лодке и о нем, мы уже знали. Он был одним из ревностных служак немецкого рейха, лично Гитлером награжденный Железным крестом за бомбежку Москвы в 1941 году, когда служил штурманом авиации дальнего действия.

Теперь он нас не интересовал: в наших руках находилась лодка со всем вооружением и документацией.

Досталась она нам нелегко.

В район Койвисто мы прибыли на эпроновском водолазном боте ранним утром часов через двенадцать после потопления лодки. Солярные пятна отнесло в сторону, и на поверхности воды не осталось никаких следов.

Весь день мы лазили по грунту на тридцатиметровой глубине, передвигаясь ощупью. Немного полежав на палубе и отдышавшись от отравления кислородом, вновь и вновь уходили под воду. В восемь минут, которые можно было находиться на грунте, никто, конечно, не укладывался. С помутившимися глазами и пеной у рта несколько раз вытаскивали Володю Борисова, Севку Ананьева, меня и других матросов, но нам ничего так и не удалось найти.

За нашей работой усердно наблюдали финны. Занятый ими северный берег залива находился от места поисков милях в пяти-шести. Они без труда могли расстрелять наш кораблишко, но в первый день они этого не сделали.

Спокойно мы работали и часов до двенадцати второго дня. И вот перед обедом над нашими головами просвистел первый финский снаряд. За перелетом последовал недолет. Третий снаряд должен был быть «нашим», и он рванул совсем близко, взметнув огромный столб воды и с ног до головы окатив всех, кто находился на палубе. Это случилось как раз в тот момент, когда Василия Гупалова опустили на грунт, и он сел прямо на лодку. Каким-то чудом его не выбросило наверх, как выбрасывает глушенную рыбу. Спасла большая глубина. Но работы пришлось прекратить. Наскоро поставив два буя — по носу и корме лодки, отошли на небольшой каменистый островок.

Укрывал он плохо. На островке не было ни одного деревца, лишь груды замшелых камней, и финны били по нас из орудий до наступления темноты. Мы так и не выключали мотора, маневрируя по заливу. В бот они, к счастью, не попали, сделав только несколько пробоин осколками в корпусе, которые мы тут же заделали.

За день всех нас так вымотало, что у некоторых из ушей и носа пошла кровь. Несколько человек, обессиленные вконец, растянулись на палубе.

Командовавший операцией Батя поочередно обносил всех спиртом, подбадривая:

— Ничего, хлопцы, выдюжим. Это от спирта у вас. Гадость, а не спирт дали. У меня тоже кишки трещат…

И мы «выдюжили». Не успела лечь темнота, как снова отправились к лодке. Работоспособных оставалось человек пять: Сережа Непомнящий, Володя Борисов, Севка Ананьев, Василий Гупалов и я. Нам предстояло теперь проникнуть вовнутрь лодки, найти и взять штурманскую документацию.

Нас ждало разочарование: не оказалось буев. Или финнам сообщили о случившемся немцы, поддерживавшие связь с лодкой, или финны догадались сами, но они пришли к месту потопления раньше нас и срезали буи. Даже Батя, на что уж был человеком железной выдержки, и тот растерялся:

— Как же так? — без конца повторял он, подходя то к одному, то к другому борту. — Что же это такое?

Пришлось начинать все сначала в ночной темноте.

Первым опустили и подняли с грунта москвича здоровяка Сережу Непомнящего. Ругался он на чем свет стоит, проклиная легководолазное снаряжение, которое не позволяло пробыть на грунте более десяти минут. Но ругань никак не шла к его открытому, добродушному лицу. Из-под густых пушистых ресниц глядели до того светлые глаза, что никакого зла на лице не получалось. Слушали Сергея ребята и улыбались.

Непомнящему все же дали его любимое тяжелое снаряжение, с которого он начинал перед войной службу на одном из кораблей Тихоокеанского флота. Но ускорить поиски лодки это, конечно, не могло. Передвигается в тяжелом снаряжении человек по грунту по-черепашьи — пока наберет в руку воздушный шланг, потом сигнальный конец и вот сделает несколько шагов. За это время легкий водолаз может пройти расстояние в десять раз больше.

Опять отравился кислородом Володя Борисов. Врач — старший лейтенант Лопушанский — трижды давал ему команду: «подъем», подергивая за сигнальный конец. Вытянули его силой, теряющего сознание. На палубе сорвали с него маску — изо рта густо шла белая пена, а глаза остекленели.

Вскоре то же самое случилось с Ананьевым и со мной. Ощущение такое, будто все твои внутренности сразу решили вылезть через рот наружу. Ты их стараешься удержать мышцами живота и куда-то проваливаешься.

Только под самое утро не то Ананьеву, не то Борисову удалось снова наткнуться на лодку.

Начинало светать. По заливу побежал свежий ветер. Темноту будто сдуло. Вода зарябила, а потом заколыхалась. В дымке показался финский берег.

Поставили буи, но теперь уже не на поверхности воды, а несколько притопив их так, чтобы днем можно было увидеть только в самой близи, а ночью обнаружить, зацепив кошкой. И отошли за островок. Бросили якорь и прямо на палубе повалились спать. Только спать! Большего никому из нас ничего не хотелось.

Часов через пятнадцать мертвого сна некоторые все еще пошатывались. И не потому, что на заливе волнило и палуба кренилась со стороны в сторону, а потому, что в суставы и мышцы не вернулась крепость. Такое состояние испытывает человек, когда долго пронесет в руке тяжелый чемодан. Опустишь его на землю, а в кулак пальцы уже не сжать — настолько расслабли мышцы.

Но как бы там ни было, а дело требовало своего — чуть стемнело, и мы уже шли к месту затопления лодки.

В тот раз я спускался первым. Медленно тяжелела вода, все труднее становилось дышать. Электрическая лампочка в сто пятьдесят ватт в вытянутой руке казалась отдаленной мерцающей точкой — свет от нее не расходился далее чем на метр.

Лодка лежала на грунте не горизонтально, а под углом градусов в тридцать. Когда ее сбили с курса морские охотники, она наскочила на большущий камень, метров в пять высотой, и села на него носом. Вдоль всего левого борта зияла трещина — след разрыва глубинной бомбы. В трещину свободно влезала ладонь.

Центральный люк откинуло ударом и заклинило. Через него и выскочили командир и несколько человек команды.

Я пробрался внутрь. Кругом по стенкам были вмонтированы различные приборы, торчали рукоятки, штурвальчики, переплетались сотни проводов и трубок. Сердце лодки находилось здесь, возле перископа, — отсюда подавались команды на погружение и на всплытие, в атаку и на продувание цистерн…

Овальные двери в смежные отсеки оказались плотно задраенными. Сверху дали сигнал на выход. Успел я только оторвать телефонную трубку, болтавшуюся без дела, и захватить с собой. По суставам уже пробегала дрожь, втягивало живот — начиналось отравление.

Лазили в лодку Борисов, за ним Ананьев, но также безуспешно. Верно, кто-то из разведчиков отдраил вход в средние отсеки. Их решили осмотреть в первую очередь, потому что там размещались командирская и штурманская каюты. Как только открыли вход, из отсека поплыли трупы, их вытолкали к центральному люку, и они всплыли.

Восемь-десять минут на грунте пролетали мигом. Едва влезешь в люк, протиснешься в первый отсек, наскоро ощупаешь стены, откидные столики и койки, как уже команда подниматься. Всякий раз мы что-либо приносили, но все это были предметы, не представлявшие по существу никакой ценности — то кухонный прибор, то что-либо из одежды, то безделушки. Нужно было проникнуть в капитанскую и штурманскую каюты, а первую входную дверь заклинило.

Пошел на грунт Сережа Непомнящий в тяжелом снаряжении. Прихватил он с собой ломик, чтобы с его помощью попытаться открыть отсек. Как влез в лодку такой великан в скафандре с пудовыми медалями — грузами из свинца, в огромных ботинках, в просторном надутом костюме, со шлангом и сигнальным концом в руках, понять трудно.

Был Сережа в лодке больше часа. Мы все беспокоились о нем, а он все требовал и требовал: «Дать воздух!» Компрессор на боте не работал, и помпу крутили руками, словно молотилку в страдную нору. Тот воздух, который на земле мог свободно заполнить целую комнату и удовлетворить кислородом несколько человек, в воде, на глубине тридцати метров, поглощался одним Сережей. Если бы Непомнящего вдруг выбросило наверх, то этот воздух, моментально расширившись, разорвал бы его.