„Андрей был добрый малый и хороший товарищ, но совершенный зулус. Придет, бывало, ко мне, пересмотрит все книжки на этажерке и скажет: „А у нас в корпусе таких книг читать не позволяют“. — „Так возьми почитай“. — „Понимаешь, совершенно нет времени“.
Тот самый милый Андрей, которому старший брат велел задушить котенка, предназначенного для вскрытия, отвечает на вопрос, не противно ли было душить: „ — Раз надо, так о чем философствовать!“
Но… В регулярной армии „лицо с гражданской психологией“ может действовать достаточно жестоко, именно руководствуясь „законами и правами“. Человек же воинской, дружинной психологии действует иначе, для него всего важнее эта принадлежность „к нашей дружине“… Все тот же Ларионов:
Узнав о том, что взятый в плен „красный“ не бежал, хотя на какое-то время остался без охраны, молодой командир „белых“ предлагает: „Хочешь к нам в батарею — разведчиком?“ Пленный соглашается. Но… „… из штаба группы пришел приказ: „Немедленно расстрелять взятого вами в плен советского комиссара“… Андрей подумал, позвал своего ординарца и приказал ему привести пленного… В тишине раздался голос Андрея: „Ты наш солдат и уже надел наши погоны. Оставь здесь шашку и винтовку. На мосту на южной окраине нет заставы. Ступай с Богом и, если к тебе когда-нибудь попадет белый, — поступи с ним так же.“ Пленный не бросился на колени, но лицо его выразило всю глубину его чувств.“
Обратим внимание на то, что в речи молодого командира отчетливо звучат фольклорные интонации…
Однако нам самое время попытаться представить себе, каким же образом эта психология „человека дружины“ возникает, складывается. И, разумеется, какую роль при этом играют элементы гомо.
Выделим для начала два момента: I) формирование группы и 2) формирование пары. Формирование однополой корпоративной „группы“, судя по всему, опережает формирование „пар“ внутри объединения.
Для примера начнем с объединения женского, это мордовское кумовство на Троицу и русское кумовство; обряды описаны соответственно в „Очерках мордвы“ Мельникова-Печерского и в статье фольклористки Е. Елеонской „Крещение и похороны кукушки…“
Вначале происходит сбор девушек в определенном месте, где осуществляется совместная трапеза и целый ряд обрядовых действий, особо важную роль играет ритуальный поцелуй, описываемый Елеонской так: „… те, которые желают покумиться, вешают на сплетенные ветки свои кресты и целуются в дуге веток…“ Елеонская приводит и характерную девичью песню, рисующую ситуацию женского гомо в условиях „принципиального“ отсутствия мужских партнеров. Эта песня исполняется при обряде кумовства или гадания по бросаемым в воду венкам.
… Уж вы кумушки, голубушки, подружки мои,
Кумитесь, любитесь, любите меня…
Вы будете веночки плесть, сплетите и мне.
Вы пойдете на Дунай-реку, возьмите меня.
Вы будете веночки пускать, пустите и мой.
Все веночки поверх воды, а мой потонул.
Все мужья домой пришли, а мой не пришел…
Елеонская наблюдала обрядность эту в первые десятилетия двадцатого века. Характерно, что она описывает вмешательство (как бы „незаконное“) юношей и подростков, которые в момент приготовленная обрядового кушанья — яичницы (в русской традиции яичница — стойкий символ состоявшегося сексуального контакта) выбегают из-за кустов, где прятались, и пытаются помешать девушкам, девушки прогоняют их. В гораздо более раннем описании обряда девичьего кумовства, сделанном Мельниковым-Печерским, обряд воспринимается совершенно серьезно как сугубо девичий, невозможно вмешательство не только „мужского элемента“, но даже и замужних женщин…
Итак, мы видим, что девичье объединение состоит из „кумовских пар“. Такова и структура деревенских девичьих „артелок“ Поволжья, описанных Н. Кочетовым в романе „Девки“, действие которого происходит в двадцатые годы XX века. Надо отметить, что элементы женского (девичьего) гомоэроса и гомосекса даже в самые суровые периоды официальных запретов оставались почти нормативными. Например, в произведениях ХVII–ХVIII века „Повесть о Фроле Скобееве“ и „Новгородских девушек святочный вечер, сыгранный в Москве свадебным“ (И.Новиков) с подробностями описана святочная девичья „игра“, во время которой девушки опять же разбиваются на пары и каждая пара проводит ночь в отдельной спальне.
Доказательство возможного существования девичьих воинских дружин можно увидеть в болгарской обрядности празднования дня Святого Лазара. Воскрешенный чудесно Лазарь, знакомый нам по Евангелию от Иоанна, здесь явно заместил некое древнее языческое, умирающее и воскресающее божество. В этот день девушки ходят по своему селу разомкнутым хороводом. Предводительница имеет на голове нарядный мужской головной убор. Иногда она вооружена саблей или ружьем. Мужчины в этот день не появлялись на улицах, рискуя (еще в конце XIX — начале XX века) подвергнуться чувствительным побоям, действиям с их половыми органами, унизительным и болезненным, и даже групповому сексуальному насилию. Впрочем, ясно, что само по себе сексуальное насилие, побои, даже убийство не являются здесь самоцелью; это всего лишь ритуальные действия, расправа обрядовая над „другим“ — одно из инициальных действий, знаменующих вхождение девушки в „чету“, „дружину“.
„Прием“ в „корпорацию“ отдельного индивидуума сопровождается болезненными ритуальными, инициальными действиями, в которых отчетливо выражен компонент гомо. Многие подобного рода унизительные и болезненные испытания (или во всяком случае рудименты этих испытаний) можно пронаблюдать и сегодня, наблюдая просто-напросто „прием новичка в компанию“ в самых обычных школах. Впрочем, для нас сейчас интереснее обрядность более архаичная. Таково, например, описанное фольклористами неоднократно „доение коровы“, вошедшее позднее в „святочный игровой цикл“: обнаженного парня ставили на четвереньки и пытались доить (дергать за мужской половой орган). „Испытуемый“ имел право отбиваться, „лягаться“. Участники „игры“ — юноши. Характерно, что „испытуемый“, еще „не принятый“ приравнен как бы к животному. Сексуальные действия в отношении него носят „имитационный“ характер.
Для первичного, начального этапа инициации вообще характерны подобные действия, имитирующие „навыворот“ истинный сексуально-эротический контакт: щипки, толчки, всевозможные „дерганья“ как бы издевательски подменяют собой настоящие ласки; ту же функцию „подмены“ исполняют и насмешки и бранные слова, адресуемые испытуемому вместо „добрых“ слов. Все исследователи единодушно отмечают, что подобные „игры“ и „забавы“ практикуются исключительно в однополых объединениях… Пресловутое „доение коровы“ имело разнообразные варианты: „лисица“, „коза“, „петух“. Главным игровым компонентом всегда оставалось непременное приведение испытуемого в состояние большей или меньшей беспомощности, в состояние, ограничивающее или даже и „регламентирующее“ возможность сопротивления. Вслед за этим неминуемо следовали имитационные, „издевательские“ манипуляции с наружными половыми органами. И конечно, трудно согласиться с исследователями И.А. Морозовым и И.С. Слепцовой, полагающими, что подобные „забавы“ проникли в крестьянский быт из быта… ссыльных поселенцев, „каторжников“. Ведь эти „инициальные игры“ бытуют стабильно по всей Европе…
Осмысление „дружины“ как „единства“ находим в текстах русских сказок, где „богатыри“ — все „братья“, „инициированные“, „рожденные“ единообразно; причем характерно уравнивание собственно „чудесного рождения“ и инициации как таковой. В сказке „По колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре“ девять богатырей, инициированных“ „внешним видом“, рождены чудесно одной матерью. В сказке „Иван Быкович“ три богатыря „на одно лицо“ обязаны своим рождением чудесной рыбе, съеденной царицей, кухаркой и коровой. В сюжете „Баба Яга и Заморышек“ богатыри рождаются из куриных яиц одного гнезда. В этой сказке интересен мотив сказочного юниората, когда младший, принципиально физически слабый выступает носителем „жреческого начала“. Эта же сказка содержит интересный „инициальный“ мотив ритуального убийства „других“, „лиц противоположного пола“: сорок братьев женятся на сорока дочерях Бабы Яги, в брачную ночь происходит любопытное превращение: „… нарядили они молодых жен в свои платья, а сами оделись в женины и легли спать“. Ночью слуги волшебницы убивают „по ошибке“ дочерей ее. Интересно сопоставить эту сказку с известным античным сюжетом о данаидах, где данаиды — „девичья дружина“, „сестры“, вступают в брак с аналогичной мужской дружиной, „братьями“, сыновьями своего дяди Эгипта, с единственной целью расправы над ними в первую брачную ночь. Можно предположить, что подобная ритуальная расправа входила в „инициальный цикл“. Здесь налицо элементы „профанации“ отношений гетеро: взаимное переодевание, как бы некий „размен“ половыми функциями; расправа над брачными партнерами, после которой „дружина“ как бы обретает окончательную свободу.
