Но этот маршрут оказался ему все же не по силам. Он уставал, едва добравшись до шоссе, идущего вдоль леса. Ноги наливались свинцом. Холодная испарина покрывала лицо, шею и даже спину. Врангель сократил путь, считая, однако, что через пять-шесть дней «расходится». Все это от растренированности, от слабины, на которую он никогда не давал себе права, а теперь позволил себе — и вот...

Домашние мгновенно заметили: Петр Николаевич быстро утомляется, похудел, лицо приняло землистый оттенок. Он дышит с хрипотцой и часто хочет полежать, хотя старается скрыть ото всех, даже от детей, свое состояние и бодрится сверх всяких сил. И только поспав несколько часов, он как будто восстанавливается немного и становится нарочито веселым.

Доктор Вейнерт, лечивший барона, настаивал на прежнем своем диагнозе — грипп, но, ввиду того, что обнаружились болезненные явления и со стороны кишечника, объявил: гриппозный процесс затронул, несомненно, и пищеварительный тракт, это осложняет лечение. Он не возражал против вызова консультанта из Парижа, профессора Алексинского, а затем и доктора Говертса, считавшегося отличным диагностом-фтизиатром. Они прибыли в самом начале апреля, когда болезнь уже задела левое легкое. Однако все трое сходились на мнении, что и это лишь новое неожиданное Проявление того же гриппозного процесса, все более захватывающего организм.

Правильный диагноз был установлен в середине месяца, когда анализ мокроты установил наличие туберкулезных палочек. Болезнь быстро прогрессировала. На дверях дома, на большом листе бумаги, появилась надпись: «Просят не звонить и не стучать в окна», — врачи требовали полного покоя, еще надеясь на природные силы крепкого организма. Вскоре выяснилось: туберкулезный процесс захватил все легкое, начинается наиболее тяжелая форма его — скоротечная чахотка, захватывающая и сжигающая все органы...

Газеты, как обычно, врали. Пятого апреля — по сообщению И. Алексинского: «...болезнь генерала Врангеля не вызывает никаких опасений. Около двух недель назад он заболел кишечной формой гриппа... Болезнь длительная и довольно мучительная, ибо генерал плохо переносит высокую температуру. Она держится около 39° и даже поднимается выше. Сердце у Врангеля совершенно здоровое, но он не привык хворать». На следующий день в бюллетене о состоянии здоровья бывшего главнокомандующего говорилось: «Состояние генерала Врангеля по-прежнему без перемен. Температура за последние дни понизилась, но все же положение остается серьезным». Двадцатого апреля — новый бюллетень: «Положение генерала Врангеля является угрожающим. Врачи неожиданно констатировали туберкулез в крайне тяжелой форме. Температура доходит до 40°...» За несколько дней до смерти обнаружились определенные явления со стороны мозга. Это свидетельствовало о том, что и мозговые оболочки уже затронуты туберкулезом.

Владимир Бурцев, как всегда охочий до любых сенсаций, поехал в Брюссель навестить больного. Он корреспондировал в свою газету: «Когда я подошел к дому генерала Врангеля, находящемуся на окраинной улочке Брюсселя, меня поразила тишина. И только еще более приблизившись, я увидел на входных белых дверях большой лист белой бумаги, умоляющий всех сохранять полную тишину, в которой так нуждался больной. Я увидел сына главкома и показал ему знаком, что хочу войти. Меня встретила мать генерала Врангеля Мария Дмитриевна и рассказала о герое, свалившемся на их дом. Говорил я и с секретарем Врангеля г-ном Котляревским. Он был полон надежд и уповал на Бога...»

В пасхальную ночь случился сильный нервный и сердечный припадок, сопровождавшийся долгими судорогами. В ночь на двадцать первое апреля приступ повторился. Врангель страшно ослабел, температура резко упала. Врангель угасал. Врачи признали положение его безнадежным. Он силился что-то сказать. Мать нагнулась над ним, положив руку на его лоб, точно успокаивая его.

— Что говорит Петр Николаевич? — спросила жена.

Мария Дмитриевна, не ответив, отошла.

— Так что он? — переспросила Ольга Михайловна.

— Я не понимаю... Он повторяет: «Несчастная семья, несчастная семья», — но что он имеет в виду, я не понимаю, — стараясь скрыть душившие ее рыдания, Мария Дмитриевна поспешно вышла.

В девять утра двадцать первого апреля генерал барон Врангель умер. При кончине были доктор Говертс, генералы Гартман и Архангельский, секретарь, члены семьи. Была отслужена первая панихида. Бывший главком лежал в гробу в любимой черной черкеске. В ногах

Андреевский и Георгиевский флаги. Комната полна цветов. Венки. Почетный караул держат офицеры Корниловского училища с шашками наголо.

Попрощаться с комбатантом и соратником по совместной борьбе приезжают из Парижа генералы Кутепов, Миллер, Шатилов, представители великого князя Николая. Соратники выносят гроб светлого дуба. В нем тело того, кто еще недавно претендовал на право вмешиваться в историю. На крышке гроба — папаха и шашка покойного. Гроб ставят на катафалк, накрывают флагами и черно-желтым штандартом главкома.

Генерал Гартман — представитель РОВСа — командует: «Смирно! На молитву, шапки долой!..»

Затем погребальная процессия медленно трогается. Впереди — венки, за ними на трех подушечках ордена

Георгиевский крест, Станислава и Анны, далее английский и сербский ордена, крест Иоанна Иерусалимского. Далее — причет. Хор казаков дружно оглашает окрестности церковными песнопениями. По обеим сторонам катафалка — два офицера-корниловца при форме и шашках. За катафалком — семья, близкие, друзья, соратники покойного, толпа русских и иностранных делегаций. Процессия двигается мимо края леса Камбр, где так любил гулять Врангель.

— Достойные похороны. Торжественные, а? — говорит Кутепову Шатилов, идущий в ряду генералов.

— Жалкое зрелище! — безапелляционно возражает Александр Павлович. — Ни к чертовой матери — как любил повторять наш командующий. Срам на всю Европу. Бедность, нищенство, господа генералы. Где русские армейские традиции?! Станем мы, наконец, учиться на ошибках или нет?

Никто не ответил: процессия приближалась к протестантской церкви. Это куда же мы приехали? — грубовато спросил Кутепов.

— Православный храм Брюсселя очень мал, ваше высокопревосходительство, — пояснил голос сзади. — Приходится-с... Англиканская церковь...

— Плохо, — наставительно изрек Александр Павлович, не соизволив обернуться. — Бедняки один здесь проживают, что ли? Скупцы! На пристойную церковь собрать не смогли за столько лет. Пусть к нам на рю Дарю молиться ездят, — и он крякнул, недовольный.

Сзади кто-то подобострастно хихикнул и тотчас замолк, словно рот ему закрыли.

Возле церкви отдельной группой — сербский, греческий, румынский и венгерский посланники. Началась заупокойная служба.

Народу собралось не так уж и мало. Полиция останавливает транспорт на улице Пустири. Впереди, среди пустырей и садов, примыкающее к железной дороге, И к сельское кладбище. Чугунные ворота распахиваются, процессия двигается по усыпанной гравием аллее к временному склепу... Плывут слова молитвы... Курится голубой дым ладана. Безутешна вдова. Мать Врангеля и его дети застыли как изваяния. Приютские девочки возлагают последний венок на свежую могилу...

Великий князь Николай Николаевич немедля откликается коротким приказом — так сказать, срочным распоряжением после смерти главнокомандующего: «РОВС подчиняю себе непосредственно. Начальникам отделов Союза предписываю сноситься со мной через начальника моей военной канцелярии... Председателем РОВСа назначается генерал-лейтенант Кутепов А.П...» Свято место не пустует. Впрочем, публикуется поразительно короткий второй приказ, прямо относящийся к смерти Врангеля: «Сегодня волею Божьей скончался горячо любимый и высокочтимый соратниками главнокомандующий Русской армией барон П. Н. Врангель. Глубоко скорбим вместе со всеми...»

Вскоре достоянием общественности становится еще одно официальное сообщение, связанное с усопшим: «С соизволения Его Величества короля Александра и благословения сербского Патриарха Дмитрия прах генерала Врангеля будет перевезен из Брюсселя в Белград, где будет покоиться, согласно воле покойного, в русском православном храме под сенью боевых знамен и штандартов. Создан комитет: в Париже под председательством генерала Шатилова, в Белграде — генерала Барбовича. Сооружена мраморная доска с надписью «Генерал Врангель». На боковой стене — резной киот с иконой Воскресения Христова. Перед образом — лампада. К киоту привинчена медная доска: «Образ сей сооружен русскими людьми в разсеянии сущими, в память погребения здесь до перенесения в родную землю главнокомандующего Русской армией генерала барона Петра Николаевича Врангеля.