Через две недели, в конце декабря, Эррио снова принимал Красина по его просьбе. Обсуждался вновь вопрос о флоте, передача которого задерживалась. Премьер-министр был озабочен, казался расстроенным, усталым. И не смог скрыть этого. Зная ситуацию, складывающуюся в стране, Леонид Борисович больше молчал, предпочитая слушать оправдания француза.

— В настоящее время, — тусклым голосом говорил Эррио, — создалось положение, при котором передача кораблей вашей стране, господин посол, несомненно вызвала бы весьма серьезные осложнения. Если мы с вами начнем торопить события, поднимется шумная кампания протеста. Митинги, манифестации, не исключены и запросы депутатов. Затем сенат выражает недоверие правительству. Преждевременная моя отставка вряд ли вам на руку?

— Согласен с вами, — подтверждает Красин. — Нам это совершенно не на руку.

— Скажу больше. Я увольняю морского префекта Бизерты, не выполнившего распоряжений о передаче кораблей. Я обещал их вернуть и сделаю это. Но потерпите неделю-другую. Пусть ваша комиссия едет в Бизе рту, осматривает флот. Когда она возвратится, будет видно, как поступать дальше.

— Благодарю, ваше превосходительство, за прямой ответ. Это сообщение передам Советскому правительству...

Третьего января 1925 года Красин принимал французского посла Эрбетта, отбывающего в Москву. Они обменялись взаимными напутствиями и пожеланиями успехов в укреплении советско-французских отношений. На следующее утро Эрбетт представил Красина Луи Лушеру — человеку, заметному в политической и экономической жизни страны (депутат парламента, министр в недавнем прошлом, богач, член правления двухсот акционерных предприятий), который захотел познакомиться с советским полпредом и обсудить с ним ряд экономических проблем, касающихся обеих стран.

Красин понял: устами Луи Лушера с ним будет разговаривать деловая Франция, прощупывать его, выяснять позицию Советской страны в отношении тех, кто до революции имел свои дела в России, и тех, кто был собственником русских государственных займов. Камнем преткновения стала эта проблема еще на Генуэзской конференции. Долгое время она определяла позицию Франции, ее отношение к миролюбивой политике Советской России. И вот — новый зондаж. Его проводит бывший министр, нажившийся на мировой войне и оборонных поставках, сохранивший свое влияние в правительственных кругах.

Беседа проходила в гостиной, у камина. Улыбающийся хозяин вышел встречать Красина и Эрбетта. Его сопровождал любимый черный дог. Хозяин мило острил, расспрашивал советского посла о впечатлениях от Парижа, интересовался его ближайшими планами и незаметно переходил к деловой части беседы.

— Главное, господин Лушер, развитие торговых отношений между нашими странами — это моя первая и главная задача.

— Вы, конечно, знаете, что я бывал в России, и имел там свои интересы. Весьма крупные, — Лушер произнес это не без гордости. — Я и сейчас ваш сторонник. Я — за экономическое восстановление России, — он улыбнулся. — С нашей помощью. Вы нуждаетесь в моей помощи, господин посол? Чем могу быть вам полезен?

— Мы бы хотели открыть здесь консульское представительство.

— О! Понимаю! — хозяин оживился. — Консульство — могучий рычаг развития экспорта-импорта. Нужен и Внешторгбанк, субсидирующий торговые сделки, не так ли?

— Вы правы, господин Лушер. Наш «Аркос банк» в Англии — лучшее свидетельство вашей правоты. Банк финансирует весьма обширную обоюдную торговлю.

— Прекрасно! Я прав! Не желаете ли курить, господа? — он легко встал, принес коробку сигар с золотым пояском и канделябр с камина. Зажег свечи. — Курите, господин Красин: отличные сигары, мне их возят авионом с Кубы.

— Благодарю. В последнее время я не курю.

— А я неисправимый курильщик, — сказал Эрбетт, окутываясь табачным дымом. — Мне приходится сейчас изучать отношения, складывающиеся между нашими странами. Франция и Советская Россия взаимные расчеты производят с помощью доллара или фунта — это нонсенс! Сколько трудностей, чтобы перевести деньги в Москву. Я за банк — за консульство!

Красин промолчал, приглаживая бородку, со вниманием рассматривая перламутровую шкатулку, — ни согласия, ни возражения.

— Главное — отрегулировать вопрос о держателях русских государственных займов. Большинство держателей — простые люди Франции, господин посол. И о их пропавших деньгах я должен хлопотать. А еще — государственные займы, сделанные правительством России. Это примерно пятнадцать миллиардов золотых франков, господин посол.

«Вот это уже серьезно, — подумал, готовя себя к спору, Леонид Борисович. — Тут зарыта собака».

— Царские долги мы не признаем. Неужели кто-то думает, что Советское правительство пойдет на те уступки, к которым нас уже хотели и не смогли принудить военной силой? — твердо сказал Красин.

— Я понимаю, господин посол. Следует искать какие-то компромиссы, которые удовлетворят на первом этапе хотя бы держателей ценных бумаг — это не более двух-трех миллиардов франков, как мне представляется. Без этого французское правительство не даст согласия на заем, уверен.

— Мы не отрицаем возможных комбинаций — с одним условием, господин Лушер. Это новый заем на экономическое восстановление России.

— Мы сами должники, господин Красин, Америки и Великобритании. Ваше заявление о выплате долгов в обозримом будущем решительно изменило бы отношение не только Франции, но и целого ряда стран Европы и Америки. Политика резко изменится.

— Уповаю на это, господин Лушер. Дух вражды весьма распространен во Франции.

— Это белая эмиграция и ее печать.

— Плюс часть французской прессы и даже парламентские речи. Они принадлежат лицам, определяющим политику вашего государства.

— Очень сожалею: случается, — хозяин бросил в камин недокуренную сигару. — Однако считаю необходимым подчеркнуть: долги и только долги России являются первопричиной того духа вражды, о котором вы только что изволили говорить.

— И различие наших социальных систем, конечно, — Красин встал, признавая, что встреча, на которую он возлагал определенные надежды, ничего не дала. Почти. Если не считать полезного знакомства и обмена мнениями. Красин был трезвым политиком и никогда не приписывал своей дипломатии больше того, чего он достигал на деле.

...Секретарь Красина доложил, что приема ждет граф Игнатьев, бывший царский военный агент.

— Я приму его завтра — первым. А сведения о нем попрошу подготовить к вечеру. Цель его визита?

— Хочет передать Советскому правительству двести миллионов, содержащиеся на его счету в «Банке де Франс».

— Отличная идея. И сильнейший удар по белоэмиграции. Генерал, граф! Его не заподозришь в симпатии к большевикам, не правда ли?

— Игнатьев — патриот России, Леонид Борисович. Он прошел много искусов. И... продает на базаре шампиньоны, которые выращивает в подвале своего дома.

— Сидит на деньгах, а продает шампиньоны? Занятно, любопытно!

Вечером Красин читал переданную секретарем справку: «Игнатьев Алексей Алексеевич — полковник, затем генерал-майор. Окончил киевский кадетский корпус, пажеский корпус в Петербурге (с золотой медалью), Академию генерального штаба. Участник русско-японской войны. Военный агент в Дании, Швеции и Норвегии. Военный агент во Франции. Во время мировой войны, располагая огромными суммами, ведал всеми закупками оружия и военного снаряжения у союзников. Решительно отказался передать банковский счет Временному правительству, правительствам Колчака, Деникина, Врангеля. Твердость политической позиции Игнатьева привела к разрыву с монархическими группировками, с женой (жена Елена Владимировна — дочь сенатора, тайного советника, шталмейстера Владимира Николаевича Охотникова). Ныне женат на актрисе Наталье Трухановой. Отошел от политики. Живет замкнуто в пригороде Парижа, Сен-Жермен. Занимается физическим трудом, огородничеством, разведением и продажей шампиньонов...»

«Дались ему эти шампиньоны, — подумал Леонид Борисович. — Что потребует граф за капитал, который он так долго и бережно хранил? Гарантий, выкупа, личных преимуществ — что-то он ведь будет просить?» Леонид Борисович задумался. Фигура российского военного агента во Франции была ему не очень понятной. Мысли прервал приход рослого, с белокурым чубом секретаря.