3

...Гигант порученец, величественно, словно мажордом, распахнув двери, впустил в кабинет главнокомандующего начальника штаба.

Вошел Шатилов — среднего роста, с полным и чуть рыхлым интеллигентным лицом. Френч, шапка с высокой тульей. Одет просто, без генеральского лоска. По виду — поручик, капитан, не выше. Шатилов был по плечо Врангелю. Командующий обнял своего любимца за плечи, вывел на верхнюю террасу дворца. Солнце уходило за горизонт. В акватории порта тихо раскачивалось море. Ветерок был слабый и теплый — с юга. Врангель, любитель красивых выражений, сентиментальный и безуспешно старающийся скрыть сентиментальность, сказал, делая широкий театральный жест:

— Смотри-ка, Павлуша! Какими радужными цветами играет и переливается сегодня море.

Шатилов кивнул, чувствуя неудобство и от руки, лежавшей на его плече, и от фразы главнокомандующего, на которую не знал, как реагировать.

— Я от души благодарен тебе, друг Павлуша. Ты молчалив... Знаю... Мы никогда не посвящаем друг друга в свои переживания: в трудные дни мы соглашались щадить один другого. Лишь дело — тема наших разговоров. Благодарю тебя, благодарю, ein Wort — ein Mann.

— Сделано уже так много, Петр Николаевич, дорогой мой! — нашелся наконец Шатилов. — Мы сами не отдаем себе отчета: несколько месяцев прошло с того дня, как мы прибыли сюда, а сколько свершено — для армии, для России! Ты считал: твой долг ехать к армии. Мой долг — не оставлять тебя. И вот мы вместе.

— Да, да, — Врангель снял руку, мешавшую им обоим, и выпрямился. Небольшие усы над верхней губой дернулись, тонкий рот гордо сжался. — Ты прав. Честь наций! Знамя, поверженное в прах под Новороссийском, поднято. Борьба, если ей суждено когда-либо закончиться, закончится красиво.

— Нет, не говори! — решительно возвысил голос Шатилов. — О конце борьбы нет речи. Я уверен в успехе. Армия воскресла! Народ возрожден. Поняли и другие государства, что мы боремся не только за свое, но и за общеевропейское дело.

— Спасибо, Павлуша. — Врангель улыбнулся, но его глаза остались холодными, взгляд напряженным и надменным. — Учти, мы с тобой в окружении злобных, враждебных людей. Завистники, канальи! В политике европейских деятелей нет высших моральных побуждений — одна нажива. Надежды мало. Мы — одни в ответе за будущее России. А оно решается только на фронтах. Прошу тебя к карте. — И первым вернулся в кабинет — высокий, стройный, с поднятыми плечами и гибкой талией, в любимой черкеске с серебряными газырями, делающей его еще стройней и величественней.

Подойдя к овальному столу, они склонились над оперативными картами и оба одновременно выпрямились. Шатилов отвел глаза.

— Что? — грозно и нетерпеливо спросил Врангель.

— Красные активно готовятся переправиться через Днепр у Каховки, Корсунского монастыря и Алешек. Тут, тут, тут, — Шатилов ткнул карандашом. — Если им удастся захватить tete de pont^[10] на левом берегу... это восемьдесят километров от Перекопа. Генерал Слащев не сможет оказать должного сопротивления.

— Наркоман! Ни к чертовой матери! Нас могут отрезать от Крыма?! Двинь к нему резервный корпус.

— В его подчинение? — удивился Шатилов.

— Ни в коем случае! Пусть исполняет мои приказания. Никаких самостоятельных действий!

— Полагаю, это совсем осложнит ваши отношения.

— Это должно было случиться, Павлуша. Чем раньше, тем лучше. Он у меня как рыбья кость в горле.

— Стоит ли, однако, обращать такое внимание?

— Именно, именно! Фон Перлоф по моему приказанию глаз с него не сводит. И, представь, прелюбопытные факты сообщает. Враг номер один для него — я. Говорит об этом во всеуслышание! — Бросив косой взгляд на карту, Врангель прошел к креслу с высокой спинкой и, как пианист фрак, откинув полы черкески, сел. Поворошив бумаги, достал одну и, потрясая ею, сказал нервно: — Окружил себя проходимцами, злоупотребляет вином, наркотиками. Вот и боевые неудачи! Перлоф доносит: военный прокурор по докладу следователя приказал арестовать по обвинению в вымогательстве и убийстве ряда лиц с целью грабежа некоего Шарова. Кто сей Шаров? Начальник слащевской контрразведки! Не дурно-ссс? И вот!.. Следствием обнаружено: Слащев лишь по докладу Шарова, без суда и следствия, приказал расстрелять полковника Протопопова. Как дезертира! Представляешь? Полковника! А его вещи, золотые кольца, часы — бог знает что еще! — присвоил себе Шаров. Невменяемость генерала Слащева достигла предела... А его проекты, сумбурные письма в Ставку, телеграммы? Бесконтрольная самостоятельность окончательно вскружила ему голову. Можно и его арестовать по закону.

— У него еще велика популярность в войсках, Петр Николаевич. Мы должны считаться.

— Я достаточно считался, пока имелись военные успехи. Но теперь он стремится повлиять и на нашу политическую работу, настаивает на привлечения лиц, кажущихся ему выдающимися. Вот еще донесение фон Перлофа. Это черт возьми! Я его из армии выгоню!

— Имеется очередной рапорт Слащева, Петр Николаевич.

— Так, давайте, давайте! О чем он вещает?

Шатилов одернул френч, принялся читать бесстрастным голосом, четко и округло выговаривая слова:

— «Срочно. Вне очереди. Главкому. Ходатайствую об отчислении меня от должности и увольнении в отставку. Основания... — Шатилов вопросительно посмотрел на повеселевшего Врангеля. Тот поспешно кивнул, и начштаба продолжил: — Первое. Удручающая военная обстановка, о которой неоднократно просил доложить вам лично, но получал отказ. Второе. Безвыходно тяжелые условия для ведения операций, в которые меня ставили, особо отказом в технических средствах. Третье. Обидная телеграмма номер два нуля восемьсот семь. Все это вместе взятое привело меня к заключению, что я уже свое дело сделал, а теперь являюсь лишним. Подпись».

— Вот и славно! Вот и влопался «генерал Яша»! Сам себе приговор подписал! — Врангель вскочил, быстро зашагал по кабинету. В глазах у него разгорались зловещие, голодные огоньки. — Все кстати. Все!.. Распорядись о резервном корпусе. А о Слащеве уж я подумаю. — Он засмеялся коротко и невесело, но тут же оборвал себя. — Вечером, Павлуша, жду, как обычно, на даче с докладом.

«№ 009379. Врангель — Слащеву.

Я с глубокой скорбью вынужден удовлетворить возбужденное вами ходатайство об отчислении вас от должности командира 2-го корпуса. Родина оценит все сделанное вами. Я же прошу принять от меня благодарность... Вас прошу прибыть в Севастополь 4 августа...»

Повторялась история Деникин — Врангель. С некоторыми нюансами, впрочем. Теперь главкомом был он, Петр Николаевич. И он «заказывал музыку», он руководил оркестром...

5 августа генерал-лейтенант Слащев прибыл в Севастополь. Вид его был ужасен: мертвенно-бледный, с блуждающими глазами, трясущейся челюстью, он казался психически больным человеком. Незамедлительно на имя Врангеля им был подан рапорт: « Как подчиненный ходатайствую, как офицер у офицера прошу, а как русский у русского требую назначения следствия... надо мной».

Фон Перлоф донес Врангелю: Слащев прибыл со своим поездом, остановился на вокзале, офицеры его штаба и конвойцы настроены агрессивно. Можно ждать эксцессов.

Врангель по телефону успокаивает Слащева, советует отдохнуть и полечиться, обещает, в виде исключения, зачислить его в свое распоряжение с сохранением содержания. Слащев хранит непонятное молчание, за которым, быть может, скрывается надвигающаяся буря.

Получив, вместе с тем, повестку к следователю, Слащев категорически заявляет: «Не пойду!» И тут же, окруженный своими людьми, отправляется в штаб к Шатилову, которому кричит:

— За такое я могу по-свойски разделаться кое с кем. А уж следователя вашего спустить с лестницы — точно! И повесить!..

По рукам ходят записки Слащева, анонимные документы, будто бы приказы, изданные им. Обстановка накаляете!. Поговаривают и о возможности вооруженной борьбы генералов...